Киевская Русь, на окраинах которой зародилась Московия была страной северного феодализма. В политическом отношении она напоминала европейскую Священную Римскую империю, то есть, формально будучи единой монархией, фактически являлась довольно рыхлым объединением независимых феодальных монархий и феодально-купеческих республик, правители которых постоянно грызлись между собой то по поводу верховного трона, то по каким-либо другим причинам. К концу XII века во внутренней политике одной из этих монархий, а именно во Владимиро-Суздальском княжестве начали заметно проявляться авторитарные тенденции. Это неудивительно, хотя в княжестве и находились такие крупные по тем временам города как Владимир и Суздаль, большую его часть составляли новые, неславянские земли да и вообще, по тогдашним понятиям это была дальняя окраина. Если и дальше проводить параллель между Киевской Русью и Священной римской империей, то Владимиро-Суздальское княжество напоминало поморские и бранденбургские земли, на которых со временем возникла прусская монархия, с той однако разницей, что на территории будущей Пруссии не было тогда крупных городов с их вольными традициями; в то время как во Владимиро-Суздальском княжестве они были. Не удивительно, что поначалу княжеский деспотизм встречал резкий отпор. Андрей Боголюбский вообще поплатился жизнью за свои диктаторские замашки. И только оказавшись под крышей Золотой Орды потомки Юрия Долгорукого смогли создать деспотический режим, причем для этого им пришлось перенести свою ставку из Владимира в захолустную по тем временам Москву.
Официальные российские историки всегда изображали московских князей флагманами борьбы против Орды. На самом же деле Московские князья являлись наиболее верной опорой Золотоордынских ханов. Александр Невский (между прочим, приемный сын Батыя) и Иван Калита (по-современному Ваня Кошелек) подавляли антиордынские восстания. Невский, помимо прочего провел первую на Руси перепись, с которой и началось взимание дани, иными словами, именно с Невского началось собственно иго. Дмитрий Донской на Куликовом поле разбил не войско Орды, как думают многие, а войско узурпатора и сепаратиста Мамая, чем укрепил изрядно шатавшийся трон Тохтамыша («легитимного» хана) и возможно спас Орду от развала (кстати ордынский отряд воевал на стороне Донского). Это, впрочем, не помешало Тохтамышу, когда Донской, по его мнению, чересчур зазнался, взять и вырезать Москву. Кто знает, возможно, погибшие москвичи остались бы живы, заключи Дмитрий в свое время союз с Мамаем.
Союзы с ордынскими властями не были для Руси чем-то исключительным. Во время второго похода Батыя многие небольшие города подчинились хану добровольно, не только потому что считали сопротивление бесполезным, но и потому что ожидали от новой власти защиты от княжеских междуусобиц. Король Даниил, воевавший с ордынцами, заключал с ними же союзы против литовцев. А когда Литва начала присоединенье русских земель, среди населения этих земель были как сторонники присоединения к Литве, так и противники. Первые надеялись, что литовцы избавят их от уплаты дани, вторые не без основания опасались, что на место дани придут налоги, барщина и прочие прелести. Важно однако другое – чего добивались московские князья, делая ставку на Орду? А добивались они усиления собственной власти. И весьма успешно.
Иван Калита получил от хана титул Великого князя и стал фактически наместником хана на Руси, точнее на той ее части, на которую распространялась власть Орды. Он же получил право самостоятельного сбора дани. Для простого народа это была беда – баскаков при всей их жестокости можно было обмануть, а свои мытари знали данников как облупленных. Зато Калита теперь мог оставлять часть дани в своей калите (кошельке). Хан скорей всего это понимал и исходил из того, что наместник сворует на копейку, а сбережет на рубль. Опираясь на поддержку центра (то есть Сарая) московские князья ужесточали свою власть. В собственном княжестве. На стороне это было сложнее. Когда Невский в Новгороде начал выяснять «кто в доме хозяин», ему просто указали на дверь. Но по мере того, как соседние земли присоединялись к московской, деспотический режим распространялся и на них. Как ни сопротивлялись этому Польша с Литвой, поддерживавшие Новгород и Псков, и Турция, поддерживавшая Казань и Астрахань, на смену слабеющей сарайской Орде приходила набирающая силу московская. Во время правления Ивана III под властью Московии или в вассальной зависимости от нее оказались уже не только северорусские, но и другие ордынские земли, а Сарай перестал быть столицей. Кстати именно Иван III провозгласил себя царем (до этого таким титулом на Руси называли либо византийских императоров, либо ордынских ханов). После Ивана Грозного, вторично взявшего Казань (первый раз она была взята при Иване III) и вырезавшем Новгород, из всех земель, входивших ранее в Орду, только Крым, ставший вассалом Турции, да Украина, оказавшаяся в составе Польши и Литвы, оставались вне власти Москвы.
Однако, не любой капитан – исправник, и не любой деспотизм азиатский. Будь Московия размером с Пруссию или даже Австро-Венгрию, она бы скорей всего осталась подобно Австрии и Пруссии страной феодальной. Однако страной таких размеров как Московия просто невозможно было управлять без бюрократического аппарата, то есть без чиновников. Московия должна была либо распасться как Священная Римская империя или Золотая Орда, либо начать создавать слой бюрократов. Возможно, появлению бюрократии способствовала нехватка экономических ресурсов. Общества классического феодализма в дополнение ко внутренним ресурсам имеют приток ресурсов извне за счет завоеваний, к тому же войны в феодальном обществе как правило сокращают количество лишних ртов. Однако войны между Русью и Ордой и последующие войны на территории Золотой Орды приводили к истощению ресурсов и к уничтожению не только и не столько лишних ртов, сколько рабочих рук. А внешняя экспансия Московии давала ей прежде всего северные и Сибирские земли, которые по тем временам доставляли больше хлопот чем пользы, ибо хлеб на них рос плохо, а уголь и нефть тогда не добывали. В этих условиях могла возрастать роль государства как контролера ресурсов. Могли быть и другие причины, способствующие эволюции московского общества в сторону Азии. Как бы то ни было, но уже к царствованию Ивана Грозного слой бюрократии и помещиков был настолько весом, что царь опирался на него в борьбе с потомственными феодалами. Грозному, однако, еще не удалось превратить Россию в европейский Китай.
Одновременно происходило превращение северного феодализма в обычный. На смену крестьянскому ополчению приходило войско, состоящее с одной стороны из помещиков, с другой из стрельцов и иного рода «служилых людей». Началось вторичное закрепощение крестьян*.
Ответом стали массовый уход крестьян в казачество и массовые восстания. Весь период российской истории от начала восстания Хлопка до восстания Булавина включительно это период перманентного бунта «низов» и «средин» (казаков, стрельцов, и т.д.) против «верхов», перераставшего в моменты своего наибольшего обострения в «смутные времена» и крестьянские войны. Причем, если крестьяне, поддерживавшие лже-Дмитрия или Болотникова, не шли в своих требованиях дальше возвращения Юрьева дня, или признания их казаками (последнее требование в конце концов было выполнено), то отряды Разина вводили на захваченной территории «казацкие порядки». Иными словами они пытались превратить всю население страны в тружеников-воинов – в Европе подобное удалось сделать только швейцарцам. Разинцев, кстати говоря поддерживали и многие жители Новгорода и Пскова, не забывшие еще о временах вечевых республик. Трудно сказать к чему привела бы победа разинцев: к военной демократии, к федерации кантонов, к олигархическим республикам, к Соединенным Штатам Евразии, к чему-то еще? Как уже говорилось, Россия не могла сохранить единство, будучи чисто феодальной страной, но сохранить единство на базе военной демократии она могла (вспомним какую территорию занимали кочевые союзы или та же ранняя Орда). По-видимому, могла Россия существовать и в виде федерации кантонов городов или штатов. Но, как бы то ни было, история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Среди причин поражения народного движения в России 60-х-70-х гг. XVII века были как субъективные, так и объективные причины – прежде всего это все то же двойственное поведение «людей середины», выступающих то вместе с низами, то против них. Стрельцы, бывало, принимали участие в восстаниях, но чаще подавляли их. Казаки, потерпев поражение под Симбирском, бежали на Дон, бросив повстанцев-крестьян на произвол судьбы (совместными усилиями можно было, если не разбить правительственные войска, то по крайней мере добиться временного равновесия, что фактически в условиях усиления восстания означало бы победу, в одиночку же крестьяне были разбиты); позднее верхушка казаков просто выдала Разина правительству. Тем не менее, окончательно подавить народное движение и покончить с остатками северного феодализма удалось только Петру I. Он, впрочем, покончил не только с северным феодализмом, но и с феодализмом вообще, превратив Россию в страну азиатской деспотии.
Принято считать, что Петр «прорубил окно в Европу», что он боролся «варварскими методами против варварства». На самом деле Петр боролся против европейской России за Россию азиатскую, хоть и делал это под европейскими знаменами. Сбривание боярам бород и наряжание их в европейские костюмы не более делало их европейцами, чем мерседесы и красные пиджаки (которые, как потом выяснилось, в Европе носили официанты) делали «новых русских» братков европейскими бизнесменами. Бояр, впрочем, не надо было делать европейцами, они и были таковыми, по крайней мере, с экономической точки зрения. Напротив, заменив родовую иерархию китайской «Табелью о рангах», уничтожив боярство (оно было слито с дворянством), превратив феодалов в монарших слуг, в чиновников, Петр сделал их китайцами в европейских костюмах. Переход правящего класса с русского языка сперва на нижненемецкий («Min herz!»), а затем на «смесь французского с нижегородским» только усилил сходство России с китайскими империями, в которых верхи сплошь и рядом говорили по-монгольски или по-манчжурски.
Насаждая в России азиатский деспотизм, Петр беспощадно расправлялся со «средним сословием» характерным для феодализма и являвшимся носителем «европейских» традиций. Почти поголовно были истреблены стрельцы. Первый раз была уничтожена Запорожская Сечь и запорожцы до смерти Петра укрывались на территории Турции (в Олешковской Сечи). Была сожжена столица украинского реестрового казачества Батурин и жители ее поголовно истреблены без различия пола и возраста.
От удара нанесенного Петром «европейская» составляющая России уже не оправилась. После Петра Россия больше никогда не становилась не только Европой, но даже Евразией. В лучшем случае Азиопой. От Азии до Азиопы Россию подтянула Екатерина II, издавшая указ о вольности дворянства. «Табель о рангах» не была упразднена, по-прежнему любой человек, даже крепостной крестьянин (если он попадал в солдаты) мог (по крайней мере, теоретически) дослужиться и до личного, и до наследственного дворянства, и даже до самого высокого ранга; однако тому, кто уже стал или уже был дворянином, служить было уже не обязательно, он мог праздно жить в свое удовольствие, владея поместьем и крестьянами что называется «за красивые глаза».
В ответ крестьяне, не понимающие, на кой тогда чёрт вообще нужен барин, подняли бунт, переросший в крестьянскую войну. Пугачевская война была явлением чисто азиатским – это была война за установление власти «крестьянского императора», призванного восстановить «правильные» азиатско-деспотические порядки. Интересно, что даже стиль писем пугачёвцев не отличался от стиля официальной переписки. И там, и там своих именовали слугами государя или государыни, а противников – ворами и злодеями. Иными словами, это была война крестьянского царя с дворянской царицей. Последняя победила благодаря двойственной позиции казаков (этого «западного» элемента), интересы которых не совпадали с крестьянскими. В начале войны казаки навязали Пугачеву бессмысленную осаду Оренбурга (вместо похода на Казань и Москву), а в конце просто сдали его властям. Выдача властям «зачинщиков» по тем временам было дело обычным, но мужики никогда бы не выдали «царя». Одно дело выдать своего брата-мужика (его, конечно жалко, но ведь все равно кому-то страдать, он ни чем не лучше других, так пусть уж лучше он один, чем весь мир), другое – настоящего царя (в том, что царь – настоящий, никто из мужиков не сомневался). Иное дело казаки: если их вождь на самом деле казак Емельян Пугачев, то действует та же логика – лучше страдать одному, чем всем; а если он – и вправду царь, ну, так что казакам царь? Да и понимали они, что Пугачев – самозванец.
После подавления Пугачевщины и Гайдаматчины и ликвидации Сечи резко изменился статус казачества. Теперь оно зависело от власти. Власть могла переселить казачье войско на другое место, разделить его или напротив объединить два войска в одно (так из линейного и черноморского войск было создано кубанское**) и даже ликвидировать казачье войско или создать новое (в конце XIX века российские власти создали два новых войска (амурское и уссурийское) превратив в казаков каторжан и каторжниц). Продолжая оставаться частью войска казаки помимо прочего взяли на себя функции внутренних и пограничных войск, кроме того они «цементировали» окраины государства, служа своеобразной гарантией унитаризма. Причем, если до этих пор история казачества была полна динамизма, то с этого момента оно словно окаменело; по своему статусу, характеру, по своим нравам казачество времен поздней Екатерины и времен Николая II меньше отличаются друг от друга, чем, допустим донское казачество начала XVIII века и середины того же века. Если сравнить «азиопскую» Россию с эллинистическими государствами то бросается в глаза сходство между теми ролями, которые играли граждане греческих полисов в эллинистических державах и поздние казаки в российской. Наверное это сходство неслучайно – Россия стала таким же синтезом «востока» и «запада», какими в античную эпоху были эллинистические государства.
Надо сказать, что синтез оказался довольно успешным. Вплоть до самой революции Россия функционировала как единый «азиопский» организм. Разумеется, она сталкивалась с кучей проблем, но ни одна из этих проблем не привела ко внутренним военным конфликтам между «западом» и «востоком», как это было при Грозном, Петре или той же Екатерине. После подавления крестьянских восстаний борьба между «восточными» и «западными» (вернее между азиатской и феодальной) тенденциями можно проследить только на уровне литературной полемики.
Сторонниками азиатско-деспотического правления в России были, к примеру, Радищев и Фонвизин. Последний в своем «Недоросле» не только показал все «язвы феодализма», но и прямо сказал, как их, по его мнению, следует лечить – монарх должен напомнить помещикам, кто в доме хозяин, а если что то и вообще отдать имения самодуров под надзор честных чиновников. Не случайно положительный герой «Недоросля» Правдин, выражающий позицию автора, апеллирует ко времени Петра, то есть ко времени азиатского деспотизма. К этому времени в своей полемике с Екатериной апеллировал и сам Фонвизин. Не случайно и то, что «Недоросль» так понравился Потемкину. Последний вышел из низов дворянства, по нормам классического феодализма он был выскочка, пользовавшийся абсолютно незаслуженными правами. Правда, он был любовником царицы, но и это по феодальным нормам было неправильно – если уж царице нужен был фаворит, то его надо было брать из высших кругов, а не вводить в высшие круги. А вот по азиатским меркам положение человека должно было определяться его личными заслугами. Разумеется, обо всем этом Потемкин, может быть, даже не задумывался, однако душей его тянуло к «азиатам». Не случайно, наконец, и то, что Радищева Екатерина сравнила с Пугачевым. Тот ведь тоже был помимо прочего выразителем «азиатской» тенденции.
С классически феодальных, антиазиатских позиций выступал Пушкин, напоминавший, что его дед «не торговал… блинами» и «в князья не прыгал из хохлов». Происходящий из рода древнего, но сам карьеры не сделавший, Пушкин недолюбливал выскочек и в противовес им в своих произведениях норовил создать образ себе подобного. Бедный но гордый Дубровский, честный служака Гринев, владеющий захудалым имением в триста душ, потомок викингов, служащий коллежским регистратором (самая низшая чиновничья должность) Езерский – вот его герои. Подобной галереей он снискал себе любовь мелкого чиновничества, а поскольку среди мелких чиновников большинство составляли не потомки бояр, а поповичи, дети солдат и прочая худородная мелюзга, то в итоге и Пушкин стал кумиром тех, кому была ближе азиатская сторона России. К тому же Пушкин вовсю воспевал азиатского деспота Петра, приписав тому борьбу против варварства (то есть против «востока») хотя бы и варварскими методами. Надо однако сказать, что Пушкин при всех своих литературных талантах умом не блистал и человеком был недалеким, чем и объясняются подобные парадоксы.
Глашатаем феодализма выступил и Лермонтов: «А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов». Лермонтов и сам по материнской линии происходил из «выскочек», правда по отцовской возводил свой род аж к Томасу Лермонту. Учитывая, какую антипатию бабка Лермонтова питала к своему зятю и сколько мучений этим она доставила своему любимому внуку, позиция Лермонтова выглядит вполне логичной. Однако вышеупомянутая фраза вызвана скорей сознанием, чем эмоциями. Основательно покопавшись, в стихах Лермонтова можно отыскать «антиазиатскую» струю, но довольно слабую, не выходящую за рамки «европейской составляющей в азиопе». По-настоящему апологетом феодализма в Российской империи был граф Алексей Константинович Толстой.
Толстой интересен уже тем, что, будучи человеком умным, не поддался всеобщей тенденции «чужих знамен» и был европейцем не только изнутри, но и снаружи. Он понимал, что классическая феодальная тенденция в России идет не от монгольских завоевателей и не от Византии, а от Киевской Руси. Не случайно в одной из его пьес воплощению азиатского деспотизма Ивану Грозному наносит моральный удар (и фактически «морально убивает» его, по выражению самого Толстого) посол европейской страны (Речи Посполитой), являющийся по своему происхождению русским. Вернее, Гарабурда – украинец, но для Толстого все восточные славяне – русские (как для немецкого патриота швейцарцы или даже голландцы, не говоря уже о баварцах или швабах – такие же немцы, как и саксонцы). Более того, Украина, и Толстой это прекрасно понимал, наследница Киевской Руси, в то время, как Россия – наследница Золотой Орды. Иными словами, украинец Гарабурда, с точки зрения Толстого, более русский, чем московит Грозный. Как и большинство апологетов феодализма, Толстой видел свой идеал в северном феодализме, что вполне гармонировало с его симпатиями к Киевской Руси. Не удивительно, что Толстой, несмотря на свой монархизм, активно заступался за того же Шевченко. Последний был для него прежде всего врагом и жертвой азиатской монархии, к которой и сам Толстой относился резко отрицательно.
После революции 1917-1921 гг. в России началось интенсивное строительство капитализма. Надо сказать что «восточный» вариант капитализма, тот самый, что любит выступать под маской социализма, на своей ранней стадии сохраняет много «азиатских» черт. Достаточно вспомнить китайскую «культурную революцию», опирающуюся на традиции азиатской крестьянской войны. Однако это уже тема для отдельного разговора.
___________________________________________________________________________
* Историками отмечается связь между появлением помещиков и вторичным закрепощением. Безусловно закрепощение крестьян в тогдашних условиях было более выгодно дворянам нежели боярам. Однако вторичное закрепощение – явление более сложное и более глубокое, связанное с развитием на Западе капитализма.
** Интересно, что линейцы и черноморцы резко различались и по истории, и по культуре, и даже по языку (линейцы были переселенцами с Дона, черноморцы – потомками запорожцев). Реально они так и остались двумя народами и даже во время революции 1917-1921 гг. линейцы выступали за «единую и неделимую Россию» в то время как среди черноморцев были сильны сепаратистские тенденции.
