От заката через четверть часа

Роман

Всем, кто не предал,
посвящаю эту книгу.
Автор

а также

Это книга не только о настоящей дружбе и большой любви, но и о большой и настоящей подлости, а потому автор пользуется случаем, чтобы выразить свою признательность Сергею Удальцову за бесценный жизненный опыт, без которого написание этого произведения было бы невозможно.

Пролог
В воздухе пахло сиренью. Пахомов вышел из метро и направился в сторону Белорусского вокзала. Настроение у него было замечательное. В очереди в кассы дальнего следования стояло человека три, не больше.
– Девушка, мне до Калининграда, – сказал он, наклонившись к окошечку и протягивая документы в кассу. – На Пахомову на ближайшую пятницу и на Пахомова на тридцать первое число. – Он произнёс фамилии с упором на последний слог.
– Молодой человек, – ответила кассирша, – тридцать первого июня не бывает.
– Да? Ну тогда на тридцатое. На ребёнка четырёх лет отдельный билет не нужен?
– Не нужен.
Пахомов взял билеты и вышел на площадь.
Через несколько дней он провожал на перроне Женю с сыном к родителям, в Калининград. Сам он должен был приехать к ним после завершения всех дел на службе. Поезд отходил поздно, но было ещё светло. Женя стояла в дверях вагона с огромным букетом сирени в руках. Она хотела найти цветок с пятью лепестками, чтобы загадать желание, но так и не нашла. Пахомову почему-то особенно запомнилась в тот вечер эта сирень с пятью лепестками.
Поезд тронулся с места, а Пахомов ещё долго стоял на платформе, глядя вслед поезду Москва-Калининград, который, набирая скорость, мчался вслед заходящему солнцу, вслед уходящему дню, чтобы никогда его не догнать.
***
9 июня 2012 года, в целях противодействия террористической угрозе, в рамках международного сотрудничества в области борьбы с терроризмом, Генеральный секретарь НАТО подписал приказ о вводе международных сил на территорию Российской Федерации с нуля часов 10 июня, о чём был немедленно поставлен в известность Президент России. Через несколько часов Президент выступил с обращением к россиянам, в котором заявил о консолидации всего прогрессивного человечества в борьбе с международным терроризмом и выразил надежду, что антитеррористическая операция не будет омрачена эксцессами со стороны местного населения. В случае таких эксцессов, пообещал Президент, власти Российской Федерации совместно с союзниками примут самые решительные меры.

Книга первая
Глава первая
Эту новость Евстигней Пахомов узнал только на следующий день, когда включил телевизор и прослушал обращение Президента. Первой его реакцией был шок. Купив газету в ближайшем киоске, он снова и снова перечитывал первую страницу, и произошедшее не укладывалось в сознании.
Больше всего в сознании не укладывалось то, что никакого централизованного сопротивления организовано не будет.
Всю жизнь, в семье, в школе, в училище Пахомова учили, что его долг мужчины – защитить в случае опасности свою страну и свой народ.
Но случай наступил. По крайней мере, так думал Пахомов. А идти было некуда и не к кому.
Привычный ритм жизни нарушился сразу. Нарушился в том смысле, что теперь никто ни за что не отвечал. И когда в понедельник Евстигней не явился на службу, ему даже никто не позвонил. Никого это не интересовало.
В Москве первые американцы появились через несколько дней, но у себя в районе Пахомов их ещё не видел. Впрочем, он особо и не стремился, слоняясь по улицам без определённой цели. Больше всего его угнетала мысль, что он, взрослый двадцатидевятилетний мужчина, офицер, выслушавший за свою жизнь столько речей о чести и долге, ничем не мог помочь даже своей жене и сыну. Телефонной связи с Калининградом не было. Из газет Евстигней знал, что уже объявлено об отделении Калининградской области от России и воссоединении её с Германией, но, поскольку никто не организовывал каких-либо действий против сложившегося положения вещей, он и для себя не видел никакого чёткого плана.
Хотя отец Евстигнея был коммунистом и даже несколько раз в году ходил на митинги, сам он никогда не интересовался политикой, предпочитая жить исключительно в соответствии с собственными принципами. Ходил каждый день на службу, женился, растил сына.
Но теперь, казалось, всё потеряло смысл.
…Первого американца Пахомов увидел вечером, на улице, возле ресторана. Это был совершенно пьяный негр в форме лейтенанта. Негр был один. Он приставал к какой-то девчонке лет шестнадцати, чем-то похожей на его младшую сестру Ленку.
Пахомов сбил негра с ног одним ударом кулака. Противник был здоровый, будь он трезвый, схватка, наверное, сложилась бы не в пользу Евстигнея. Но он был пьян, и его погубила замедленная координация. Всё было кончено в несколько ударов и несколько десятков секунд.
– Чего стоишь? – крикнул Евстигней перепуганной девчонке. – Давай отсюда, чтоб через полминуты я тебя здесь не видел!
Девчонку как ветром сдуло. Убедившись, что негр не дышит, Евстигней осмотрел его карманы, вытащил документы и пистолет.
Он сильно сомневался, что ему для чего-нибудь пригодится удостоверение с фотографией негра, но пусть эту сволочь хотя бы не опознают.
А в воздухе всё так же опьяняюще пахло сиренью. Совсем как тогда, когда он провожал Женю с Игорем в Калининград.
Полторы недели назад.
В прошлой жизни.
…Евстигней вошёл в квартиру, не снимая обуви, прошёл на кухню. Отец сидел за столом. На столе стояла бутылка водки. Евстигней налил себе стакан и залпом опрокинул его.
– Батя, – сказал он, – я сегодня убил человека.
Тут он заметил ещё одну фигуру в глубине полутёмной кухни. На том конце стола сидел дядя Степан, как с детства называл его Евстигней, Степан Константинович Михеев, партийный товарищ отца. Степан Константинович жил в городе Павелецке, даже, кажется, где-то в пригородах, но часто ездил в Москву по делам и останавливался у Пахомовых.
– Женя не звонила? – спросил Евстигней.
Отец покачал головой. На несколько секунд повисло напряжённое молчание.
– Присаживайся к столу, сынок, – сказал наконец Пахомов-старший. – У нас тут мужской разговор будет…
Евстигней сел к столу, взял из пачки сигарету. Долго не мог прикурить, дрожали пальцы. Говорил Михеев. Говорил он медленно, как будто подбирая слова, но смысл их доходил до Евстигнея, как в тумане. Никто не задал ему ни одного вопроса, и как ни странно, он воспринял это как должное. Он старался слушать Михеева, а перед глазами стояла то Женя с Игорем, то сегодняшняя девочка и убитый им человек.
– Такие вот дела, товарищи, – сказал Степан Константинович, пуская дым кольцом из-под усов, и это слово, привычное в среде приятелей отца, сегодня впервые относилось и к нему, Евстигнею Пахомову. – Да что я вам рассказываю, обстановку сами знаете.
– Но ведь не одни же мы!.. – вырвалось у Евстигнея почти помимо его воли, и этим «мы» он окончательно причислил себя к новой для него общности, которая рождалась здесь, на глазах, и ничего не сулила в грядущей неизвестности. Будущее было окутано мраком, но бездействие – смерти подобно. – Не может этого быть! Не одни же мы в своей стране!..
– А это, сынок, уже от нас зависит, – ответил ему Филимон Андреевич.
Евстигней сжал пальцами виски.
– Да, понимаю. Мы и так потеряли уже восемь дней.
– Ну почему же? Мы их не потеряли.
Евстигней понял, что пока он бродил по городу и предавался депрессии, здесь шла работа. Шла помимо него. И, как будто чтобы оправдаться, он начал сбивчиво пересказывать сегодняшний случай. Никто не перебивал его.
– Успокойся, Евстигней, – сказал Пахомов-старший, когда сын закончил свой рассказ, – прежде всего, успокойся. Нам теперь, в первую очередь, железные нервы понадобятся. Железные нервы и выдержка. Людей собирать надо, сынок, мужиков собирать, а это ох как непросто будет…
Ночью он спал плохо, ворочался с боку на бок, просыпался и снова засыпал, но его преследовал один и тот же сон. Снилась Евстигнею громадная чёрная дыра. Она была огромна, росла и росла, надвигалась с запада и готова была поглотить всё на своём пути. Она засасывала его любимую женщину, с которой они прожили шесть лет, его маленького сына, засасывала узенькие улочки Калининграда, по которым они с Женей бродили, взявшись за руки, когда ещё не были женаты и он впервые приехал к ней в гости, по которым позже бегал маленький Игорь и впервые в жизни разбивал в кровь коленки. Она засасывала и его, Евстигнея, семью и дом, родителей, сестёр Настю и Лену, друзей, соседей, одноклассников, сослуживцев. Засасывала Москву и квартиру в пятиэтажке, где он прожил всю свою жизнь, школу, где он учился. Все радости и горести Евстигнея за двадцать девять лет его жизни, всё, что он любил, чёрная дыра готова была поглотить, сожрать и переварить. И некому было поставить заслон на пути этой громады, несущейся прямо на него.
Значит, этим заслоном должен был стать капитан Российской армии Евстигней Пахомов.
За утренними газетами Филимон Андреевич пошёл сам, поскольку Евстигней не смог внятно ответить, были ли свидетели убийства, и сможет ли его кто-нибудь опознать, если он появится на улице. В новостях о вчерашнем инциденте упоминалось вскользь. Говорилось, что неизвестными было совершено нападение на военнослужащего США, были это пособники террористов или просто распоясавшиеся хулиганы, неизвестно, но виновные понесут суровое наказание.
Мать Евстигнея, Мария Александровна, если и не знала достоверно, что происходит в семье, то уж точно чувствовала сердцем. Прожив с мужем тридцать лет, она знала наверняка, что уж теперь-то он сидеть сложа руки не будет. Понимая, что мужа остановить невозможно, она попыталась уберечь от неминуемой опасности хотя бы сына, что, на её взгляд, было возможно сделать, ведь Евстигней, в отличие от отца, никогда не участвовал в политике и даже на выборы не ходил. Как могла, она успокаивала Евстигнея все эти дни. «Вот увидишь, всё утрясётся, и объявятся они, объявятся», – говорила она про Женю и внука. Но когда в квартире появился Михеев и мужчины заперлись на кухне втроём, Мария Александровна поняла, что дело серьёзно. Со слезами на глазах она упрашивала мужа «не втягивать ребёнка в опасные дела».
– Оставь, Маша, – сказал ей Филимон Андреевич, – он не ребёнок, а взрослый мужчина и русский офицер. Мы, что ли, воевать будем?
На этом тема была закрыта. Полночи просидела Мария Александровна у постели Евстигнея, думая о своём и изредка смахивая скупую слезу. Вырастила она троих детей, четыре года нянчила внука, а когда теперь доведётся его увидеть?..
На Красную площадь Евстигней пришёл поздно вечером. Ему невыносимо было слышать разноязыкую речь, видеть солдат всех цветов кожи, в основном пьяных, которые фотографировались на фоне Кремля. Евстигней пришёл вечером, чтобы хотя бы не видеть в темноте их мерзкие лица, их битые бутылки. Он пришёл к Кремлю, но не нашёл здесь ни успокоения, ни благословения. И быстрым шагом двинулся к метро, чтобы успеть на последнюю электричку.
Июньская ночь рассыпала над лесом крупные звёзды. Казалось, до них можно было дотронуться рукой. Стучали колёса последней электрички. Он стоял в тамбуре и курил. Как светлячок, плясал огонь на кончике сигареты. В вагоне было почти пусто. Поля и перелески проносились за окном. Земля как будто вымерла, остались только поля, поля, поля… И посреди этой пустоты – человек, вчера ещё потерянный на этой планете, а сегодня полный холодной решимости действовать.
Евстигней сошёл на дальней станции и пошёл через лес по тропинке. Здесь, за городом, и дышалось, и думалось легко. Он ещё слышал гудок последней электрички на Москву. Да он и не собирался возвращаться домой сегодня.
Через час он был в Калиновке. Деревня уже спала, только где-то во дворах гулко отозвались собаки, да завывал ветер под сводами полуразрушенной церкви. С потемневшего от времени изображения над церковными дверями сурово и строго смотрел на него лик святого, окружённый нимбом. Евстигней не знал, как его звали, но остановился перед полустёртым изображением. Образ смотрел прямо на него, первого и последнего в строю Земли русской. Наощупь отодвинув дверь, он оказался внутри. Эту церковь Евстигней излазил вдоль и поперёк ещё мальчишкой, днём и ночью, знал здесь каждый кирпич и каждую ступеньку, но сегодня всё равно ему было жутко. И тем не менее, он был рад, что приехал сюда, в Калиновку, к непотревоженным светлым воспоминаниям детства. Эхо разносило его шаги, хотя он старался ступать как можно тише.
Постепенно глаза Евстигнея привыкли к темноте, и он смог различать очертания предметов. Он не считал, сколько времени стоял здесь, под куполом церкви, дышал глубоко и мерно, и к нему приходили спокойствие и уверенность. У него не было чёткого плана действий, только вера в свою правоту, и всё же правильно сделал, подумал он, что пришёл набраться моральных сил именно сюда.
Евстигней вышел из церкви на сельское кладбище. Без труда нашёл могилу деда, умершего здесь несколько лет назад. Постоял, склонив голову, будто прося прощения за то, что допустил нашествие чёрной дыры, и обещая исправить непоправимый свой проступок. Память рисовала образ деда Андрея Евстигнеевича. Дед был высокий, крепкий старик, как все в их семье, бодрый до самой смерти, которая застала его восьмидесяти лет. Евстигней помнил его ещё полным сил, выглядевшим моложе своих лет. Дед поднимался до зари, много и упорно работал, и Евстигнея приучил не бегать от тяжёлого труда. Евстигней помнил, как привозил к деду Андрею только что родившегося правнука. При мысли о сыне у него снова засвербило в груди. Что сказал бы ему дед сейчас, будь он жив? Узнай он, что пришлые мерзавцы с запада ходят с оружием по его земле и устраивают оргии в его Москве? А что ты сделал для своей страны, Евстигней? Прикончил одного из них? Одного?..
Площадь у бывшего сельского клуба давно заросла бурьяном в человеческий рост. По тропинке Евстигней подошёл к памятнику калиновцам, погибшим в годы Великой Отечественной войны. Бронзовая мать склонилась над бронзовым воином. Евстигней опустился на одно колено. На табличке из двадцати фамилий он и в темноте легко нашёл имя прадеда, Пахомова Евстигнея Петровича, погибшего на Курской дуге. Это в честь прадеда назвали его редким в наши дни русским именем, от которого ещё в школе веяло старинными преданиями.
Бронзовая мать в тусклом свете звёзд сурово и молчаливо смотрела на Евстигнея. На ветру шелестели листья. «Простите меня», – произнёс Евстигней почти вслух, – «простите, что не уберёг».
Он поднялся с колен, постоял ещё минуту у памятника и пошёл прочь. На востоке уже розовело небо. Евстигнея проводили нестройные голоса калиновских собак.
«Как прощаться приезжал», – подумалось ему, но только на мгновение, – «Это уж как получится. Нет, не дождётесь. Мы ещё погуляем и споём. В Калиновке. Будет на нашей улице праздник».
Пахомов шёл через лес и чувствовал, как на душе становится легче после прикосновения к дорогим местам. Он ощущал необыкновенный прилив сил, которых ему так не хватало все последние дни.
Утром на вокзале Евстигнею показалось, что в толпе мелькнуло лицо Степана Константиновича. Он хотел окликнуть дядю Степана, но что-то остановило его, и он этого не сделал.
…Пересаживаясь с электрички на дизель, с дизеля на электричку, стараясь не выделяться из толпы, ехал Степан Константинович Михеев из Москвы в Павелецк. Ехал с тяжёлыми мыслями. Верных людей было мало, оружия ещё меньше. В отличие от Филимона Андреевича, не было у него даже сына, которого мог бы он сделать своим соратником.
В Павелецк Михеев приехал поздно вечером, когда последний автобус на Красногорск, где он жил, уже ушёл. Поразмыслив, стоит ли ловить попутную машину или заночевать в Павелецке, он решил зайти к старому товарищу и дождаться утра. К тому же, надо было много всего обсудить. Уже темнело. Михеев вскинул рюкзак на плечи, вышел с вокзала и зашагал кратчайшим путём к дому друга, где он рассчитывал быть не более чем через час.
Двое в камуфляже возникли слева неожиданно. Их поведение напоминало пьяных, но алкоголем не пахло, и это насторожило Степана Константиновича. Он попытался оторваться от них, но их явно заинтересовало содержимое его рюкзака и карманов. Он понял это, даже не понимая их языка. «Обкуренные», – догадался Михеев, – «Так и есть, наркоманы». Он бросился к спасительным гаражам, за которыми он мог бы скрыться во дворах. Неизвестно, стали бы его там преследовать или нет, а если бы даже стали, ему, местному, уйти в этих дворах не составляло бы труда.
– Stop! – крикнул один из них. Михеев резко дёрнулся вправо – до гаражей оставалось метров тридцать. Сзади ударила автоматная очередь, и он, будто споткнувшись, повалился на траву, раскинув руки. В последний раз увидел Степан Константинович над собой темнеющее летнее небо, загорающиеся в сумерках звёзды, стены домов и гаражей, и всё померкло перед его глазами.

Глава вторая
Посёлок городского типа Красногорск Павелецкой области получил статус города лет десять тому назад. Собственно, фактически городом он был уже давно, но что-то не складывалось. К тому же, с Красногорском так и не было организовано регулярное пассажирское железнодорожное сообщение, хотя одноколейка подходила к основному предприятию города – заводу Красногорскхимпром. Тем не менее, многие жители по старой привычке до сих пор называли его «пэ-гэ-тэ Красногорск».
По случаю присвоения долгожданного статуса были организованы народные гуляния. При большом скоплении народа на сцену вышла маленькая девочка с огромными белыми бантами в густых чёрных волосах, представилась «ученица второго класса «А» школы номер четыре Екатерина Михеева» и прочитала длинное стихотворение, а затем спела несколько песен местных авторов. На сцене она чувствовала себя как рыба в воде. Хотя это было первое в её жизни выступление на публику.
Катя росла единственным ребёнком в семье, музыкальные и артистические способности у неё проявились рано, и родители не жалели средств на её образование. Помимо поселковой школы номер четыре, с того памятного дня – городской школы номер четыре, где, впрочем, училась она без энтузиазма, а поведением и вовсе не блистала, Катя окончила факультативный курс английского языка, единственную в Красногорске музыкальную школу по классу фортепиано (с отличием), вокальную и драматическую студии при местном доме культуры и курсы игры на гитаре. После окончания школы она подавала документы в несколько учебных заведений как в Павелецке, так и в Москве, но ни в одно так и не поступила. Год она работала в доме культуры, где её давно знали и ценили, участвовала в концертах местного уровня и готовилась к поступлению на следующий год.
Но судьба распорядилась иначе.
Никто не сообщил Кате и её матери о гибели отца и мужа. Потому что сообщить им об этом было некому. Уезжая в Москву, Степан Константинович даже не сообщил родным, куда, зачем и на какой срок он едет.
Впервые в жизни Катю всерьёз задело недоверие отца. Её, конечно, никогда его дела не касались да и не интересовали, да и Степан Константинович, хотя и искренне радовался музыкальным успехам дочери, решительно ничего в этом не понимал. Но оккупация страны при молчаливом согласии правительства касалась всех.
– Это всех касается, понимаешь, – на следующий день после отъезда Степана Константиновича трое бывших одноклассников, Володя, Валера и Катя, сидели на излюбленном месте на крыше школы номер четыре, которую закончили год назад. Поджав под себя ноги в потёртых джинсах, Катя крутила пальцами карандаш.
– Возьми, покури, Михеева, – предложил ей Валера.
Катя покачала головой.
– Ты же знаешь, мне нельзя. У меня голос. Война войной, а концерты концертами. – Ему показалась странной мысль, что Михеева способна сейчас думать ещё о каких-то концертах. Хотя у неё всегда был ветер в голове. Но что-то безошибочно подсказывало Валерию Макушину, что именно её, Катю Михееву, звать сегодня на крышу стоило. Они трое дружили с первого класса, а такая дружба обычно не проходит даром, во всяком случае, даёт представление о людях. И хотя от Михеевой всегда можно было ожидать чего угодно, Макушин был уверен, что она не подведёт.
Вечером того же дня Катя в тёмно-вишнёвом, под цвет её глаз, платье сидела в квартире бывшей одноклассницы Дины Колесовой. Они никогда не были подругами, бывали времена, когда откровенно враждовали, и Дина была немало удивлена такому визиту.
– Понимаешь, у меня идея, – сказала Катя, отпивая маленький глоток портвейна из стакана. – Идея хорошая, по крайней мере, неплохая. И я решила обратиться к тебе.
Дине было уже интересно, что ей, считавшей себя шикарной дамой со всеми задатками для высшего общества, по недомыслию судьбы прозябающей в этом Красногорске, могла предложить Катя. К тому же в последний год они не общались совсем, а тут на тебе – явилась, и собирается делиться какими-то мутными планами. Впрочем, чем чёрт не шутит, в наше время бывает всё.
– У меня, можно сказать, проект. Я считаю, что из меня получится эстрадная певица. Причём не красногорского масштаба. И нужна твоя помощь.
– Ты свихнулась. Нет, ты определенно свихнулась.
Катя предвидела такую реакцию. Ей, впрочем, ещё самой было ещё не всё ясно, кроме того, что она лезет куда-то, куда лезть не надо. Именно такое чувство преследовало её сегодня с самого утра.
– Ну это не важно. Мне нужна твоя помощь.
– Какая помощь? – наглости Кате было, конечно, не занимать, но от таких заявлений опешила даже Дина, знавшая её десять лет.
– Помоги мне найти спонсора.
– Кого-кого?
– Спонсора. С деньгами. Желательно американца.
– А где я тебе его возьму?
– Ну ты меня познакомь с несколькими, да хотя бы с одним познакомь, я же знаю, что ты уже завела знакомства. Ладно? – просила Катя. – Ты только познакомь, а я уже разберусь там.
– Это, конечно, можно, а почему ты сама не хочешь?
– Мне кажется, будет лучше, если это сделаешь ты.
– Хорошо. Только кто там с деньгами, кто нет, разбирайся уже сама.
Так Катя попала в новую для себя среду. Она, пожалуй, сама не находила для себя логического объяснения, для чего ей понадобилась Дина. Наверное, так ей было проще. А может, и нет.
И первым американцем, оказавшимся на её пути, был лейтенант Томас Дженкинс.
Томас Дженкинс родился на окраине Майами, штат Флорида, около двадцати девяти лет назад. Мать его работала официанткой в баре. Отца он никогда не видел. Там же, на окраине Майами, прошло детство Томаса. Как только позволил возраст, он получил водительские права, работал таксистом, с машиной управлялся великолепно, и мать, и все его друзья были немало удивлены решением Томаса получить кредит для обучения в университете, да ещё по такой редкой специальности, как русский язык и литература. Ещё больше все были удивлены, когда получить кредит Томасу удалось, и он пошёл учиться, несмотря на мнение окружающих, что он не найдёт работу по специальности.
Впрочем, если Томас Дженкинс что-либо решил, переубедить его было уже невозможно.
…Он окончил университет, к концу обучения он уже бегло, без грамматических ошибок говорил по-русски. Как и предсказывала мать, работу по специальности он не нашёл, продолжал работать в родном городе таксистом. Этого хватало, чтобы жить, но было совершенно недостаточно, чтобы выплачивать дамокловым мечом висевший над ним кредит.
Когда в их с матерью квартире раздался звонок из Антитеррористического центра, Томаса не было дома. К вечеру, когда он вернулся с работы, об этом звонке знала уже вся улица.
Ему предложили командировку за рубеж, в какую страну – он ещё не знал, до конца сентября, с хорошей оплатой. И главное – это была возможность выплатить кредит.
И он согласился.
– Меня не будет до конца сентября, – говорил он, прощаясь, девушке по имени Элизабет.
А с побережья дул тёплый февральский ветер.
До конца сентября, Томас, до конца сентября…
***
Настя Пахомова с каким-то бешеным остервенением мыла полы в квартире. Отец и брат курили на лестничной площадке и обсуждали какие-то вопросы, которые её, Насти, не касались. Единственное, что она мельком услышала из их разговора – что дядя Степан, наверное, уже добрался до Красногорска, и скоро стоит ждать от него вестей. Потом они вернулись на кухню, а она также зло и молча, как будто вопреки всем обстоятельствам, наводила порядок в квартире, потом взяла сумку, коротко попрощалась и вышла на улицу.
Филимон Андреевич включил старенький телевизор, и вдруг во весь экран появилось красное лоснящееся лицо лысого лидера крупной оппозиционной партии, в которой состояли он и дядя Степан. Евстигней молча бросил удивлённый взгляд на отца – сам факт, что видного оппозиционера в такие дни допустили на телевидение, вызвал изумление и у самого Филимона Андреевича.
– Сограждане, братья и сёстры, – начал свою речь лидер. Голос лидера был хорошо знаком Евстигнею, отец не пропускал ни одной передачи с его участием. Да и первые его слова, будто прозвучавшие из грозных сороковых годов прошлого века, казалось, ко многому обязывали, хотя про себя Филимон Андреевич отметил отсутствие привычного «Товарищи». Евстигней подался вперёд, и на какие-то доли секунды, пока лидер набирал ртом воздух, чтобы продолжить свою судьбоносную речь, в квартире наступила гробовая тишина. Повисло глухое напряжённое ожидание.
– Братья и сёстры, – повторил зачем-то лидер, – в этот исторический для нашей Родины миг я обращаюсь ко всем, кому дороги общечеловеческие ценности добра, справедливости, гостеприимства и терпения, свойственные нашему народу за всю его многовековую историю. Смертельная опасность нависла над Россией. Может быть, впервые наша страна оказалась на грани полного уничтожения. Пришло время назвать врага по имени – это международные террористы, это те, у кого не осталось ничего святого, кто готов проливать человеческую кровь ради нелепых доктрин. Во имя мира и добра на Земле, во имя будущего наших детей, я обращаюсь ко всем, кто меня слышит, с призывом приложить все усилия и оказать помощь нашему государству и его зарубежным друзьям для скорейшей победы над этим злом…
– Сволочь, – процедил Евстигней сквозь зубы. Руки отца медленно опустились на колени, он, казалось, онемел от услышанного. Продолжения речи лидера Евстигней уже не слышал. Ему захотелось ударить в телевизор кулаком, прямо сейчас, разбить красную рожу лидера, чтобы кровь потекла из носа двумя ручейками. Он поднял глаза на Филимона Андреевича. – Ты говорил мне про коммунистов, отец? Сволочь! Убью всех! – он с силой ударил по кнопке выключения телевизора. Экран погас. Филимон Андреевич, отходя от первого шока, взял сигарету и долго не мог её зажечь. Он хотел сказать сыну, что коммунисты – это не только лидер, это и он, и Степан Константинович, и его друзья, которых Евстигней знал с детства. Но слова застыли на губах. И Филимон Андреевич сказал совсем другое.
– Вот что, Евстигней. Я думаю, что следующий инцидент должен произойти не в нашем районе. Иначе наша деятельность может закончиться очень скоро, я надеюсь, ты меня понимаешь, а нас очень мало. И… и рассчитывать нам, видимо, особо не на кого.
– Согласен, – угрюмо ответил Евстигней. Несколько минут они сидели молча. Потом Евстигней снова включил телевизор, но там уже передавали лёгкую музыку. Он убавил громкость.
– Вот что, сынок, – сказал наконец Филимон Андреевич, – я надеюсь, ты понимаешь, что бы ни говорил этот подонок, и я, и дядя Степан, и думаю, все, кто считает себя коммунистом, должны теперь отвернуться от лидера…
Он произносил слова и чувствовал, что это не те слова, которые могли сейчас в чём-то убедить сына, находившегося под впечатлением речи человека, который был для самого Филимона Андреевича ориентиром последние двадцать лет. Но рушились ориентиры, рушилось всё, что казалось незыблемым, оставались только люди, как точки на огромной Земле, как атомы во Вселенной.
– Посмотрим, – сказал Евстигней. – Жизнь покажет. – А впрочем, какого ещё ответа ждал Филимон Андреевич? – Ладно, пойду я на улицу, – добавил сын.
Он зашёл в ванную, где был припрятан отобранный у убитого негра пистолет. Резким движением отодвинул плитку. Ещё раз несколько раз прощупал всё руками, откинул в сторону банки и тряпки.
Пистолета не было.
Ещё раз убедившись в этом, Пахомов присел на пол, обхватив руками колени.
Кто?
Чужих в квартире не было.
Кто? Зачем? Что дальше?
И что делать?
Кровь стучала в виски, в мозг.
Евстигней вышел на кухню. Концерт по телевизору продолжался. Он поднял невидящий взгляд на эстрадную певичку, размазывавшую сопли по экрану. Хотел сорвать злость на ней. Но неожиданно певичка исчезла с экрана.
– Экстренное сообщение, – сказал диктор, – только что в кафе на улице – он назвал улицу в трёх кварталах от его дома – неизвестная террористка совершила вооружённое нападение на группу военнослужащих США. Преступница вошла в зал и открыла огонь из пистолета. Один человек погиб, четверо ранено, состояние одного из них критическое… Нападавшей удалось скрыться с места происшествия, в настоящее время в столице введён план «Перехват». По описаниям очевидцев, это женщина двадцати трёх – двадцати четырёх лет, среднего роста, волосы светло-русые. Была одета в тёмные джинсы и синюю ветровку. Возможно, она также получила нетяжёлое ранение, не помешавшее ей скрыться с места преступления. Оружие было найдено рядом с местом преступления, оно принадлежало лейтенанту армии США, убитому в этом же районе несколько дней назад, что даёт основания связать эти два преступления. Пока неясно, идёт речь о террористке-одиночке или об организованной группе…
***
…Настя была действительно легко ранена в левую руку, ниже локтя. Пуля прошла по касательной, и она, наверное, просто испугалась вида своей крови, но страх пришёл после того, как она успела вскочить в автобус и увидела, что кровь падает на сиденье. Боли она ещё почти не чувствовала, как это бывает с людьми в состоянии сильного эмоционального напряжения. Почти механически она вытерла сиденье платком и обмотала руку пакетом, чтобы кровь не капала. Прижавшись виском к стеклу, Настя чувствовала себя полной дурой. Она не знала, удалось ли ей кого-то убить или только ранить, в этот момент она подумала о том, как посмотрит в глаза брату, оружие которого она взяла без спроса и просто бросила, убегая из бара. И только потом – что её наверняка будут искать. Скорее всего, уже ищут. Интересно, остались ли там следы её крови? Наверное, остались. До остановки. Значит, надо выходить из автобуса этого маршрута.
Она вышла на остановке довольно далеко как от своего дома, так и от места происшествия, зашла во дворы, обтёрла кровь подорожником и неумело замотала руку платком. Вечерело. По дорожке проехала патрульная машина. Настя вжалась в стену гаража, провожая её глазами. Девушку не заметили. Кровь уже не капала. Выйдя из-за гаражей, она прошла ещё несколько домов, зашла в недостроенное здание школы, присела на бетонную балку, из-под которой пробивалась трава. Рука уже действительно болела, хотелось пить. Идти домой было страшно. Кто знает, где её ищут? Внезапно навалилась страшная, смертельная усталость, и так и не решив, идти домой или нет, Настя прислонилась к вертикальной балке, и её сморил глухой, тяжёлый сон.
Она проснулась рано, от холода и ноющей боли в руке, которая резко вернула её к событиям вчерашнего вечера. Кусая губы и ругая себя, Настя выбралась из своего укрытия. Было уже светло. Непонятно почему привлечённые к этому дворники расклеивали по остановкам объявления о вознаграждении за поимку террористки. Настя остановилась около одного из них, долго читала и перечитывала строчки, вглядывалась в совершенно непохожий на неё фоторобот. Потом сорвала листовку, бросила под ноги и побежала через дорогу. И только потом подумала, что привлекает к себе внимание. Потом ей удалось напиться воды из уличного фонтана. Но дальнейшего плана действий всё не было.
Вечером Настя проехала на автобусе мимо своего дома. У подъезда стояла милицейская машина с синей полосой. За ней или не за ней? Настя отвернулась от окна. Во всяком случае, домой идти не стоило. А рука снова начинала ныть, к тому же она уже больше суток ничего не ела, но не решалась тратить те незначительные средства, которые были у неё при себе. Автобусами она доехала до маленькой железнодорожной станции на самой окраине Москвы, там пробралась в электричку и тихо, никем не замеченная, доехала до Калиновки. Приехала она поздно, и на её шаги отозвались только несколько дворовых собак. Настя открыла старый дом своим ключом, прошла внутрь. Скрипнули половицы, напоминая о детстве, о той жизни, которая ушла безвозвратно. Она бросилась на постель и уснула.
На этот раз она проспала долго. Когда она поднялась, солнце стояло уже высоко. В доме, куда часто приезжали летом, нашлось всё необходимое, чтобы перевязать рану и переодеться. Она сидела на лавке и думала. Первое, что решила Настя – не ходить на улицу днём, потому что если её увидит кто-то один, через несколько часов о приезде Насти Пахомовой будет знать вся Калиновка. Уж это-то она знала точно.
Тишина стояла, тяжёлая тишина. Во второй половине дня кто-то открыл ключом входную дверь. Настя вся сжалась. Неужели?..
В комнату вошла Мария Александровна, молча, без слов, обняла Настю.
– Как ты меня нашла? – спросила Настя, жадно уплетая привезённые матерью продукты.
Мать пожала плечами.
– Просто подумала, что ты можешь быть здесь.
И добавила, помолчав:
– Тебя ищут.
– Я догадываюсь, мама.
Мать привезла еду, привезла бинты, и Настя почувствовала, что жизнь продолжается. К вечеру она уехала в город, сказав, что появится через несколько дней. Настя пообещала не выходить без резкой необходимости на улицу.
И всё-таки этой ночью она вышла. Может, подышать воздухом, а может, успокоить нервы. Шёл мелкий дождь, потом он стал усиливаться, и Настя направилась к дому.
Издалека она увидела луч электрического света. Кто-то шёл со стороны станции. С фонарём. Она резко повернула в другую сторону, схоронилась в ближайших кустах. Дождь усиливался, но уже были ясно различимы тёмные фигуры, шедшие к их дому, теперь Настя уже в этом не сомневалась. Их было много, человек, наверное, не меньше десяти. Она сняла туфли, взяла их в руки сделала ещё несколько шагов назад. Ветка хлестнула её по руке, и она чуть было не вскрикнула. Пройдя несколько домов, Настя бросилась в сторону кладбища. Через несколько минут она была уже внутри старой церкви, сидела, обхватив руками колени, за кучей строительного мусора. Во рту пересохло. А снаружи хлестал дождь, превращавшийся в настоящий ливень, и было слышно, как струи воды ударяют по кирпичам и стекают по железной трубе. И больше не было слышно ничего.
Дождь, только дождь. И ночь, бесконечно долгая ночь, одна из самых коротких в году…

Глава третья
Даже в Калиновке нет места Анастасии Пахомовой. Она одна на большой и враждебной Земле, и некуда ей деться, и некуда пойти. Даже в Калиновке. Грязь хлюпала под ногами. Настя шла пешком к следующей станции в сторону от Москвы, совершенно не представляя, что делать дальше.
Первая электричка домчала её до ближайшего областного центра. Там Настя за небольшую сумму договорилась с проводником первого же поезда дальнего следования, он пустил безбилетницу, усталость и нервное потрясение взяли своё, и она крепко заснула на багажной полке плацкартного вагона.
Проснулась Настя уже ближе к вечеру. Через некоторое время поезд подошёл к какой-то крупной станции. Настю мучил голод.
– Какой город?
– Павелецк, – ответил ей кто-то.
Она вышла на перрон, вдохнула всей грудью свежий воздух. На платформе стоял специфический приятный железнодорожный запах. Вокруг девушки стояли вокзальные торговцы, прогуливались пассажиры и встречающие. Голова кружилась. Настя сделала несколько шагов по платформе. Потом под её ногами качнулся перрон, качнулся вагон, качнулись люди, небо, солнце и облака, и, теряя сознание, она рухнула на руки пожилого человека, стоявшего среди встречающих…
– У девочки огнестрельное ранение, – сказала сквозь туман незнакомая пожилая женщина, осматривая Настину руку. Потом защипало, видимо, рану обработали каким-то раствором.
– Я надеюсь, ты понимаешь, что распространяться об этом не следует, – ответил мужской голос.
Потом послышались шаги, люди попрощались, и щёлкнул дверной засов.
Настя открыла глаза.
Она лежала на диване в незнакомой квартире за плотно задёрнутыми шторами. И первое, что бросилось ей в глаза, был старый чёрно-белый снимок на столе. На фотографии стояли трое молодых людей в советской военной форме. Такая же фотография была у них дома. Крайним справа на ней был её отец. Вторым был его давний друг, сослуживец и единомышленник Степан Константинович Михеев, недавно приезжавший к ним в Москву. Третьим был хозяин квартиры, Фёдор Иванович Тушин. Обеспокоенный отсутствием вестей от уехавшего в Москву Михеева, который, по его расчётам, давно уже должен был вернуться, Тушин почти всё время проводил на вокзале, встречая поезда из Москвы.
Тушин вошёл в комнату, помог Насте подняться.
– Где я? – спросила она. – Вы знаете моего отца?
Так Тушин узнал, что случайно встреченная им девушка – дочь Филимона Пахомова. Они пили чай в маленькой однокомнатной квартире на окраине Павелецка. Тушин не задавал Насте вопросов о происхождении её раны, но был вопрос, который просился на язык с того момента, когда он узнал, кто перед ним.
– К вам приезжал Степан Константинович? Он остался в Москве?
– Приезжал. Несколько недель назад. Уехал, насколько я знаю, домой.
– Настя, это очень странно. Если бы он добрался до Павелецка, непременно зашёл бы ко мне. Мы с ним об этом договаривались.
– А он не заходил и не звонил?
– Нет.
– А с его семьёй Вы не говорили?
– Видишь ли, девочка, – Тушин отхлебнул остывший чай. – В такие времена как раз и проявляется истинная сущность людей. Я говорю про дочь Степана Константиновича, про Катерину.
– Что Вы имеете в виду? – с нескрываемым удивлением спросила Настя. Она не была знакома с Катей Михеевой, но много о ней слышала.
Тушин ответил не сразу.
– Как бы тебе сказать, – запнулся он. – Путается она. С американцами. И вообще не очень порядочный человек. Она теперь не Катя, она теперь Кэтрин. Позор на всю семью.
Настя вскочила с места.
– Не может этого быть, Фёдор Иванович! Можно, я поговорю с ней сама?
– О чём с ней говорить? Да и вообще, ни к чему это. Сиди. С Людмилой Николаевной я поговорить попробую, с супругой его. Тебе надо отдыхать и лечиться. Сиди пока в квартире. Шторы не открывай, на улицу не ходи. Там будет видно.
На следующий день, когда Тушин ушёл на работу, Настя включила телевизор. Рассеянность прошла сразу, как только она услышала новости.
Накануне ночью к западу от Москвы неизвестными был взорван трубопровод, перекачивавший российский газ в Европу. Сработало самодельное взрывное устройство. Пострадавших нет, но нанесён существенный материальный ущерб.
В сотнях километров от Насти прильнул к экрану её старший брат.
– Так, значит, мы всё-таки не одни, – медленно проговорил Евстигней, сдерживая переполнявшие его радостные чувства. – Интересно…
Второй взрыв на газопроводе прогремел недели через две. Почерк был абсолютно идентичен, и даже непосвящённому стало ясно, что за обоими взрывами стоит один и тот же человек. Или группа людей.
Евстигней загорелся идеей во что бы то ни стало найти таинственного мстителя. Но как?
***
В один из августовских дней, войдя в квартиру, Евстигней увидел неожиданного гостя, сидевшего на кухне за чашкой чая с его родителями.
Это был Антон Ступенков, однокашник и сослуживец Евстигнея, давний ухажёр его сестры Насти.
– Привет, – сказал Евстигней.
– Здравствуй, – Антон поднялся из-за стола, протянул ему руку, – А я к тебе по делу.
– Не будем вам мешать, – Филимон Андреевич встал. – Пойдём, Маша.
– На службу выходить не собираешься? – спросил Антон, едва закрылась за родителями Евстигнея кухонная дверь.
– Зачем? – пожал плечами Евстигней, извлекая сигарету из пачки. – Кому служить? Этим?... Везде бардак.
– Это точно, – согласился Антон. – Бардак. Хотя я думаю, начнут наводить порядок. Уж не заинтересовался ли ты политикой? – Он понизил голос. – Вчерашние события на газопроводе – не твоих рук дело?
– Что за чушь! – возмутился Пахомов. – Политика меня никогда не интересовала. Моё дело сторона. Не хочу и всё.
– Ладно, дело твоё, – Ступенков вдруг резко переменил тему. – А где Настя?
– Я не знаю.
– То есть? Что с ней вообще случилось?
– Я действительно не знаю.
Евстигней стал подсознательно раздражаться на Антона, хотя тот задавал вполне естественные вопросы, и подозревать провокацию не было никаких причин.
Разговор не клеился.
– Я пойду, – сказал Антон, – ты звони всё-таки, не пропадай. Не забывай старых товарищей.
– Хорошо, созвонимся, – Евстигней улыбнулся и крепко пожал руку Антона, пытаясь развеять холод от их встречи.
Едва закрылась дверь за Антоном, на кухню вышла Мария Александровна. Из окна кухни виднелась поликлиника, где она работала старшей медсестрой.
– Всё забываю рассказать, Евстигней, – начала она, присаживаясь на табуретку, – был интересный случай у меня на работе. Уже под конец рабочего дня зашёл довольно странный молодой человек с ещё более странным предложением. Знаешь, что он хотел купить? Концентрированный дезраствор.
– Что-что? – не понял Евстигней.
– Перекись для дезинфекции помещений. Ума не приложу, зачем она ему понадобилась. Очень странный тип. Предложил за неё пятьсот рублей.
– И ты продала?
– Продала. А почему нет? Она ж копейки стоит, её не считает никто. Деньги-то в семью не лишние, а тут…
От её пристального взгляда не ускользнуло, что сын чрезвычайно заинтересовался этим сообщением.
– А как он выглядел? – спросил Евстигней безразличным тоном.
– Да никак вроде… Ничего особенного. Хотя постой. В капюшоне он был. Точно, в ветровке с капюшоном. Я ещё подумала, жара на улице, а он в капюшоне…
– А давно это было?
– Да где-то с неделю назад…
«После первого взрыва, перед вторым».
– Мама, если он ещё раз зайдёт, обязательно дай мне знать!
– Хорошо, сынок, а что случилось?
– Ничего, мама, не волнуйся, всё нормально. Мне просто очень нужно поговорить с этим человеком.
***
Полковник ФСБ Василий Дмитриевич Коренев был в кабинете один. Он разбирал документы, размышляя о том, какую глупость совершил лидер крупнейшей оппозиционной партии, когда призвал своих сторонников к консолидации перед лицом мирового терроризма. Словечко-то какое нашёл – консолидация. Но главное – все поняли, что призвал к неоказанию сопротивления. Идиот! Благодаря его десятиминутному выступлению по телевизору выявить и взять под контроль экстремистские элементы будет значительно сложнее. Ведь те, кто захочет «бороться с оккупантами», в крупнейшую оппозиционную партию уже не пойдут. Верно говорят, заставь дурака богу молиться – он и лоб расшибёт. Если нет своих мозгов – неужели нельзя дождаться указаний сверху?... А теперь приходится задействовать другие варианты…
***
Антон Ступенков вышел из подъезда, глубоко вздохнул и направился к метро. Его попытка поговорить с Евстигнеем откровенно не удалась. Почему? В чём причина недоверия?
Путь Антона лежал в городской комитет крупнейшей оппозиционной партии, выступление лысого лидера которой он, как и Евстигней, видел по телевизору несколько недель назад.
Но шёл он совсем не к лысому лидеру. С лысым всё было ясно. Но все коммунисты мерзавцами быть не могли. В горкоме он надеялся встретить другого человека – молодого лидера, известного своей радикальностью и непримиримой критикой лысого и его партии. Антон уже знал, что его зовут Олег Малашенко. После памятного выступления лысого лидера по центральным каналам телевидения именно Малашенко обратился с призывом ко всем честным коммунистам встать на защиту Отечества. Хотя центральных каналов ему, конечно, никто не предоставил, действовал он вполне легально и даже занимал комнату в горкоме крупнейшей оппозиционной партии, что, впрочем, не показалось Антону странным. Его, как и многих, жизнь ещё не научила задаваться такими вопросами.
Поднимаясь по лестнице, Антон чуть не столкнулся с парнем в капюшоне, шедшим ему навстречу.
Коротко стриженный, с резкими запоминающимися чертами лица, Малашенко сидел на колченогом стуле, положив руки на стол, в расстёгнутой потёртой куртке полувоенного образца, и внимательно слушал Антона. Выслушав, записал номер телефона, подал ему руку.
– Я очень рад Вашему приходу. Такие люди нам нужны. Впереди у нас долгая и нелёгкая борьба за свободу страны. Хотя, сами понимаете, не всё сразу… На следующей неделе мы организуем массовую акцию протеста около посольства США, приходите обязательно.
– Неужели ваша деятельность сводится к акциям протеста? – удивился Антон.
– Я же Вам сказал, товарищ, не всё сразу. Мы с Вами знакомы едва пятнадцать минут. Осторожность в такое время лишней не бывает. Жду Вас на акции, товарищ Ступенков.
Сегодня был для него удачный день. Антон был не первым посетителем, предложившим Малашенко помощь в борьбе за свободу и независимость. За десять минут до Антона Ступенкова у него побывал молодой человек, назвавшийся Константином.
Ступенков не особенно интересовал Малашенко. Не больше и не меньше, чем все остальные. Таких было немало. Человеческий материал, думал Малашенко, разглядывая пальцы своих рук. А вот Константин, похоже, – находка. Если не врёт, если действительно умеет всё, о чём говорил. Но скорее всего не врёт – Малашенко по роду своей деятельности достаточно разбирался в психологии, чтобы оценивать, насколько человек говорит правду. К тому же излишне доверяет людям, судя по тому, что он выложил первому встречному – а Малашенко он сегодня увидел первый раз в жизни.
«Спешка хороша при ловле блох и при поносе», – повторил он про себя любимую поговорку и назначил Константину следующую встречу на той же акции у американского посольства, что и Антону. «Разберёмся, что за птица. Всё равно никуда не денется».
Так размышлял Малашенко, плотно затворив дверь и сидя в прохладной тиши кабинета в один из последних тёплых дней ускользающего лета. Потом снял трубку телефона и набрал номер.
Да, это в самом деле был на редкость удачный день для секретного сотрудника Федеральной Службы Безопасности Олега Владиславовича Малашенко.
***
Мать позвонила Евстигнею с работы, с телефона в вестибюле поликлиники.
– Он здесь, у меня. Он снова пришёл. Я попросила его подождать и вышла позвонить.
Евстигней с полуслова понял, о ком речь.
Он выбежал из подъезда и через две минуты был на крыльце поликлиники. По его просьбе Мария Александровна сказала посетителю, что перекиси сегодня нет, и предложила зайти через несколько дней.
Долго ждать не пришлось. Через несколько минут молодой человек в лёгкой куртке с капюшоном вышел из дверей. Евстигней спустился за ним по ступеням.
– Послушайте… – начал он.
– Что надо? – спросил незнакомец.
– Поговорить. Я знаю, зачем Вы сюда приходили.
– Да пошёл ты…
Молодой человек ускорил шаг. Евстигней не отставал. Обернувшись, он попытался ударить Пахомова в челюсть, но тот заблокировал удар и схватил незнакомца за рукав.
– Послушайте, я не тот, за кого Вы меня принимаете. Я не провокатор, я…
Закончить ему не удалось. Неуловимым движением незнакомец вывернулся из куртки и бросился практически под колёса несущегося по улице автомобиля.
– Стойте же…
Раздался пронзительный визг тормозов, Пахомов слышал, как чертыхнулся водитель, но беглец успел проскочить между машинами и через секунду был уже на противоположной стороне улицы. Евстигней кинулся к дороге, но перебежать её сквозь плотный поток машин не смог. Полминуты он стоял на тротуаре с курткой в руках, наблюдая, как незнакомец отбежал на несколько десятков метров и исчез… в открытом люке. Евстигней с трудом поверил своим глазам.
Когда ему наконец удалось перейти дорогу, он наклонился над люком. Проржавевшая лестница уходила вниз. Внутри было темно и шумела вода.
В этот момент из кармана куртки, которую он по-прежнему держал в руках, что-то выпало и упало на самый край люка к ногам Евстигнея.
Это был студенческий билет одного из технических ВУЗов Москвы на имя Константина Вячеславовича Кустиновского.
Глава четвёртая
Сложно ли найти человека в Москве, зная фамилию, имя и отчество? Особенно если фамилия этого человека – не Иванов и не Петров.
Поскольку начинался учебный год, Пахомов попытался выследить Кустиновского возле института. Однако это не принесло успеха – тот там то ли не появлялся возле, то ли появлялся каким-то одному ему известным способом. Несколько дней наблюдений не дали никакого результата.
В поликлинику он тоже больше не заходил, хотя Мария Александровна приглашала его зайти через три дня.
Выход предложила младшая сестра Лена, старшеклассница. Она сказала Евстигнею, что база всех жителей Москвы есть в Интернете и дала ему адрес ближайшего Интернет-кафе. Проблема состояла в том, что, в отличие от Лены, Евстигней имел весьма смутное представление, как пользоваться Интернетом, а посвящать сестру в то, кого и зачем он ищет, не хотелось.
К тому же остро вставала проблема денег. Жить даже вчетвером на пенсию отца и небольшую зарплату матери не представлялось возможным, а сбережения подходили к концу. Евстигней уже подумывал о том, чтобы устроиться куда-нибудь охранником с графиком сутки через трое.
Была и хорошая новость. Наконец установили телефонную связь с Калининградом, называвшимся теперь Кенигсбергом и принадлежавшим Германии, правда, через международные телефонные коды, и Евстигней смог поговорить по телефону с женой.
Проезд через границу был ещё, тем не менее, делом крайне сложным, особенно для Жени, у которой уже не было в паспорте постоянной калининградской прописки, и она смогла получить лишь временный вид на жительство.
Сошлись на том, что пока Женя с сыном останется у родителей и вернётся в Москву тогда, когда это будет сопряжено с меньшими трудностями.
Итак, оплатив немалый счёт за переговоры с Кенигсбергом и не пожалев-таки необходимую сумму на визит в Интернет-клуб, субботним днём Евстигней сидел за компьютером и осваивал новое для себя занятие.
По результатам поиска К.В.Кустиновский был в Москве один, проживал где-то на северо-западе Москвы, в получасе езды от ближайшей станции метро, но не так далеко от Евстигнея.
Плотно лепились одна к другой пятиэтажки, перемежаясь с более высокими домами. Евстигней вошёл в нужный подъезд, и первое, что бросилось ему в глаза, была надпись на стене большими чёрными буквами, выделявшаяся среди прочих надписей и рисунков, часто не вполне приличного содержания:
«Здесь живёт террорист Костик!»
«Конспирация на грани фантастики», – подумал Евстигней, поднимаясь по лестнице. Лифт в подъезде не работал.
Дверь долго не открывали на настойчивые звонки Евстигнея, он уже собирался уходить, когда из квартиры послышался женский голос:
– Кто там?
– Константин Кустиновский здесь живёт? – спросил Евстигней.
– Нет его дома. А Вы кто?
– Я его куртку принёс. Куртку он потерял.
Дверные замки недоверчиво заскрипели, и через некоторое время дверь открылась, из-за неё выглянула пожилая женщина.
– Давайте. Спасибо.
Евстигней протянул куртку, и дверь тут же закрылась. Надежды на продолжение диалога не было.
В карман он вложил записку, в которой просил прощения у хозяина куртки и сообщал, что будет ждать его ежедневно с 18 до 19 часов у входа в кафе «Весна».
Первый вечер ожиданий прошёл безрезультатно. Евстигней стоял на ступенях у кафе и курил. Кустиновского видно не было. Только неподалёку вертелись двое молодых ребят лет восемнадцати-девятнадцати, но ни один из них не был похож на Константина, лицо которого Евстигней прекрасно запомнил во время их мимолётной встречи, да и фотографию в студенческом билете успел изучить досконально.
Прождав на всякий случай до половины восьмого, он ушёл, чтобы вернуться на следующий день.
Однако тот, кого он ждал, не появился и на следующий вечер. В начале восьмого, когда Евстигней уже собирался уходить, к нему подошёл незнакомый молодой человек, вложил в руку сложенный вчетверо клочок бумаги и произнёс всего одно слово:
– Тебе.
Евстигней развернул бумажку. На половинке тетрадного листка, исписанного корявым почерком с неимоверным количеством орфографических ошибок, уместился следующий текст:
«Если хочешь встретиться – жду тебя через 3 дня в то же время. Спускаешься в люк, куда я ушёл около поликлиники, идёшь налево 100 м по коллектору, там будет сбойка. Приходи один. Если придёшь не один или работаешь на ФСБ – пеняй на себя.
К.К.»
Евстигней огляделся. Человека, передавшего записку, уже не было.
Он был озадачен. За двадцать девять лет жизни ему ещё никто не назначал встречу в коллекторе. К тому же он имел весьма смутное представление о значении слова «сбойка». Но это была возможность продолжения знакомства. Надпись в подъезде не оставляла сомнений, что идёт он по верному пути и ищет именно того, кого нужно.
Через три дня, минут за сорок до назначенного времени, он стоял возле люка в отцовской спецовке и высоких резиновых сапогах, в чёрных хлопчатобумажных перчатках и с карманным фонариком в руке. Что ещё могло понадобиться под землёй – Евстигней не знал. Он в нерешительности посветил фонарём вниз. Там было темно, снизу шёл характерный спёртый тёплый воздух, не было никаких следов человеческого пребывания. Он присел на землю, спустил ноги в люк, нащупал ногой ступень металлической лестницы и медленно начал спуск. Вскоре лестница закончилась. Евстигней стоял на твёрдой поверхности – на влажном каменном полу. Слева и справа от него в стены уходили трубы различной толщины, а вперёд и назад вёл коридор высотой явно меньше человеческого роста. Где-то слышался шум воды.
Сто метров налево – это стоя спиной к лестнице или лицом? Наверное, всё-таки спиной. Слабое световое пятно от фонарика плясало по стенам. Руки и колени Евстигнея были в ржавчине от лестницы. Он поднял голову и увидел кусочек неба над люком. С дневным светом он чувствовал себя всё-таки надёжнее, но, ступив в коридор и пройдя, согнувшись, первый десяток метров, он понял, что рассчитывать придётся только на фонарь.
Отсчитать сто метров тоже было проблемой. Наверху он прошёл бы это расстояние за минуту, а здесь – кто знает? Через несколько десятков шагов вверх уходил ещё один люк, а дальше можно было идти в человеческий рост.
Ещё через несколько десятков шагов уже в полный рост луч фонаря упёрся в небольшое углубление в стене слева, где мог бы поместиться человек, а при желании и двое-трое. Евстигней повернулся, осветил и ощупал стены – каморка была пуста, больше ходов из неё не было.
Пока он стоял спиной к коридору, в нём появился кто-то ещё. Евстигней почти почувствовал это спиной. Он резко развернулся. Перед ним стояли двое с фонарями. Один из них посветил Евстигнею в лицо.
В первый момент Евстигней подумал, что это работники подземных коммуникаций, хотя, насколько он видел в темноте лица, они были слишком молоды, но в этот момент тот, который осветил его фонарём, сказал кому-то незримому:
– Здесь. Один. – И уже Евстигнею: – Ты к Костику?
Евстигней не знал, кто перед ним и что отвечать, но парень быстро понял его замешательство:
– Да ты к Костику. К Кустиновскому. Не бойся, мы свои. – Он протянул руку, испачканную разнообразной подземной грязью, и Евстигней стянул перчатку, чтобы пожать её. – Шурик. А это Славик. А вот и Костик.
Из темноты выросла третья фигура. Это был Константин Кустиновский.
– Евстигней.
– Кличка? Псевдоним? – осведомился Славик.
– Почему же? – Евстигнея это задело. – Родители так назвали.
– Ладно, пацаны, – Кустиновский, как и его друзья, говорил негромко, но голос его звучал гулко в тишине подземелья. – Тут недалеко есть шнырёвка хорошая, пойдёмте, там и познакомимся, и поговорим. Идёт?
– Идёт, – ответил Евстигней, не решившись задать вопрос, что такое шнырёвка, и показать свою безграмотность в этом вопросе. Сбойкой, как он понял, называлось углубление в стене. Что ж, усмехнулся про себя Евстигней, назвался груздем – привыкай к терминологии.
Коридор поворачивал под прямым углом и выводил на пересечение нескольких коридоров, заполненное трубами, кранами и вентилями. Перешагивая через них, Евстигней старался не отставать от своих спутников, чувствовавших себя здесь как дома. Дальше снова пришлось идти в полусогнутом состоянии.
– Первый раз под землёй? – спросил, оборачиваясь к Евстигнею, Кустиновский.
Евстигней кивнул.
– Ничего, привыкнешь, – ответил Константин. – А вот и шнырёвка.
Это помещение Евстигней определил как комнатку для персонала. Здесь горел свет.
– Тут никого нет? – спросил он.
– Как никого? А мы? – ответил его новый знакомый. – Да ты не волнуйся, лампочки здесь наши. Как и всё остальное.
– Ребята, а вы, вообще, кто? – задал наконец вопрос Евстигней, чтобы получить мало что прояснивший ответ:
– Мы? А мы по жизни диггеры.
– То есть вы здесь, под землёй… живёте?
– Живём мы дома. Я там живу, куда ты курточку принёс. За курточку, кстати, спасибо. Да ты располагайся. Пить будешь?
Из-за батареи отопления возникла бутылка джин-тоника и одноразовые стаканчики. Вообще-то Евстигней предпочитал водку, но отказываться не стал, да и терять расположение компании не стоило. Он присел на один из покосившихся стульев с металлическими ножками, пока Кустиновский разливал содержимое бутылки по четырём стаканам.
– За нашу победу!
Они залпом выпили.
– Ну рассказывай!
Евстигней пожал плечами.
– Если честно, просто пытался найти людей, которые… – замялся он.
– Которые бьют американцев! – закончил Костик.
– Ну вот считай, что ты их встретил, – сказал Славик.
– Я сам в какой-то степени занимаюсь тем же самым.
– А в какой степени? – тут же поинтересовался Константин.
Евстигней поколебался, стоит ли рассказывать этим людям всё при первой же встрече, но потом, решив, что поскольку он решил связать с ними своё ближайшее будущее, таиться от них не стоит. Вид ребят внушал доверие, а все они, особенно Константин, выражали полное доверие Евстигнею, с которым их, в общем-то, свёл случай.
– Считай, что одного из них лично отправил к дьяволу в ад.
И он на одном дыхании рассказал историю про убитого негра.
– Здорово, – с уважением произнёс Константин, – а мы тут по мелочи, диверсиями на объектах занимаемся.
Евстигней вдруг вспомнил, о чём он хотел сказать.
– Ты вот что… надпись в подъезде сотри лучше. Про террориста Костика.
– Ладно, сделаем, – мысль явно пришлась не по душе Константину, но с её разумностью даже он при всей своей бесшабашности не мог не согласиться.
Бутылка джин-тоника быстро опустела, и Славика послали на поверхность за второй. Тем временем дискуссия перекинулась на тему общей пассивности и полного равнодушия населения к приходу американцев. Тему поднял Шурик.
– Да ты посмотри вокруг себя, всем всё до лампочки! – чуть не кричал он Кустиновскому, и Евстигней ловил себя на то, что тревоги Шурика перекликались с его собственными. – Одни обыватели кругом. Кто готов постоять за страну? Я, да ты, да мы с тобой?
– Ну не скажи, – возражал Константин, – я тебя сколько звал сходить к Малашенко? Хотя бы познакомиться! Вот это реальный лидер, он действительно собирает вокруг себя здоровые молодые патриотические силы. Другой вопрос, что они пока, кроме бесполезных митингов, ничем не занимаются, но это вопрос второй! Я уверен, что мне удастся направить их работу в правильное русло. Сходи хоть раз со мной к ним в штаб, у них собрания раз в неделю! А сам Малашенко – это, без преувеличения, будущий герой сопротивления. Я был на прошлой неделе на их митинге у американского посольства…
– Да, да, вот только митинги они и будут всегда устраивать. Причём с разрешения властей. Чихали американцы на эти митинги…
– Ты не перебивай. Так вот, был я там, посмотрел на его людей и особенно на самого Малашенко. Потом мы вдвоём шли к метро и даже вместе доехали до «Тушинской», я ему изложил свою концепцию, что победа может быть достигнута только методами вооружённой борьбы. Олег со мной полностью согласился и даже предложил некоторые свои идеи. Он готов сражаться, только у него нет технических средств, которые как раз есть у нас…
– А по-моему, твой Малашенко – банальный провокатор. И именно поэтому ему спокойно дают выступать с самыми радикальными предложениями. Он точно работает на американцев. Или на ФСБ, что, впрочем, одно и то же.
– Что тебе даёт основания так говорить про человека? – возмущался Кустиновский. – У тебя есть факты против него? Хоть какие-нибудь?
– Когда будут, будет поздно, – мрачно процедил сквозь зубы Шурик. – Дело твоё, хочешь – контактируй, а я лезть в петлю раньше срока не хочу. Было бы за что! И ты знаешь, что Славик полностью разделяет мою точку зрения.
Евстигней не вмешивался, хотя очень внимательно слушал. Видимо, это был давний и принципиальный спор. Вдруг Кустиновский резко прервал речь на полуслове, вскочил с места и дёрнул выключатель.
– Кто-то идёт, – прошептал он. Однако полная темнота не наступила – только теперь все, включая Евстигнея, заметили, что он забыл выключить свой фонарь. Прошло несколько секунд, прежде чем Пахомов сообразил и нажал кнопку.
– Это я, – раздался в темноте голос Славика, и по комнате скользнул луч его фонаря. Константин снова зажёг свет.
– Зря батарейки жжёшь, – сказал он слегка смутившемуся Евстигнею и уже ободряюще добавил: – Ничего, привыкнешь. В первый раз под землёй все тормозят. Немного опыта – сделаем из тебя настоящего диггера. И террориста тоже.
– Мы про Малашенко говорили, – сказал Шурик Славику. – Костик всё не верит, что этот гад подослан американцами.
– Во всяком случае, я с ним никаких дел иметь не буду, – подтвердил Славик. – Слишком подозрительный тип.
– Да вы познакомьтесь хотя бы, а потом уже говорите! – эмоционально сказал Кустиновский. Он был явно в восторге от незнакомого Евстигнею Олега Малашенко, и даже двое лучших друзей не могли охладить его пыл. С другой стороны, и самого Евстигнея уже начинал точить червячок сомнения, прав ли он были пару недель назад, когда настороженно отнёсся к визиту Антона Ступенкова.
– Вот представь, придём мы, познакомимся, а дальше что? – пытался убедить друга Шурик, разливая по стаканам джин-тоник. – Ты представь хоть на минуту, что мы правы? Придём, оставим свои координаты, а дальше что? Тебе, конечно, свою голову не приставишь… Имей в виду, – сказал он, обращаясь к Евстигнею, – при всём моём уважении к товарищу Кустиновскому у него полностью отсутствует элементарная осторожность.
Да, Шурик был прав, этим Константин выделялся даже в своей компании. Не сумев сагитировать старых друзей, он переключился на Евстигнея. Однако тот, взвесив аргументы обеих сторон, решил повременить со знакомством. Не отказываясь от него наотрез, он решил, что если и будет встречаться с Малашенко, то, во всяком случае, не в ближайшее время. Он решил подумать.
– Ладно, – сменил тему Константин. – Запомнил перекрёсток трёх коридоров, через который мы шли?
Евстигней кивнул.
– Так вот, это место называется «Треугольник». Встречаться будем там. Естественно, информацию тебе даю без передачи кому бы то ни было. – Евстигней подумал, что его собеседник явно склонен болтать гораздо больше, чем он сам, но промолчал. – Домашний телефон тебе дам на крайний случай, но ты туда не звони. Лучше на сотовый. – Он продиктовал Евстигнею свой и товарищей номера мобильных телефонов и удостоверился, что тот крепко их запомнил. – У тебя мобильник есть?
– Нету, – признался Евстигней.
– Лучше купи. Только не регистрируй СИМ-карту на свой паспорт. Я тебе покажу хорошее место, где можно взять мобильник и подключение без регистрационных данных.
– Спасибо, – Евстигней предпочёл не говорить пока о своих финансовых затруднениях.
– И электронную почту заведи, если нету. А главное – встречаемся в «Треугольнике». И фонарик себе нормальный возьми. Выбрать поможем.
…Пахомов шёл домой совершенно грязный, повторяя в памяти три номера сотовых телефонов. Увидев его с порога, Мария Александровна только укоризненно покачала головой. Она ещё не знала, что теперь сын будет приходить домой в таком виде с завидной регулярностью.

Глава пятая
То была незабываемая осень.
Всего за два месяца Евстигней, проживший всю жизнь в Москве, побывал в таких местах, о существовании которых не подозревал раньше. Немалая часть жизни его новых знакомых проходила под землёй, и скоро он уже начал ориентироваться в бесчисленных коридорах, лазах и люках района и даже немного за его пределами. Он знакомился с людьми – их было не меньше десятка, в основном ребята девятнадцати-двадцати лет, – которых собрали вокруг себя Костик, Шурик и Славик. Многих он не запомнил даже по именам, а фамилию вообще знал только Кустиновского, и то лишь благодаря обстоятельствам их знакомства – даже Шурик и Славик по фамилиям ему не представлялись. Он был старше всех их на десяток лет, в начале осени ему исполнилось тридцать, он служил в армии, но теперь жадно впитывал тот опыт, которого не было у него и который был у этих людей.
Опыт борьбы в новых условиях – когда ты сам себе командир и можешь положиться только на себя, в лучшем случае, на несколько ближайших товарищей. Когда за тобой нет армии, государства, страны. Нет тыла, нет снабжения. Нет ничего.
Бомбы они собирали сами из подручных материалов и хранили, как и компоненты, под землёй, в люках, за трубами, в таких местах, куда Евстигнею ещё полгода назад не пришло бы в голову заглянуть. За это время было совершено ещё две удачных диверсии на нефтяных объектах. Хотя Пахомов считал главным направлением уничтожение живой силы американцев, которых в Москве было предостаточно и нападение на которых можно было при случае организовать, Кустиновский и его друзья придерживались другого мнения.
– Они сюда пришли не ради твоих или моих красивых глазок, – говорил он. – Они сюда пришли ради ресурсов. Нефти, газа и всего остального. Значит, в первую очередь надо бить по перекачке ресурсов на Запад. Остальное, конечно, тоже, но это в первую очередь.
Пресловутую надпись в подъезде про террориста Костика Евстигней уничтожил сам, вооружившись тряпкой и порошком из квартиры Кустиновских и дождевой водой из-за окна, поскольку герой этой надписи и её вероятный автор делать этого не торопился. Иногда осторожный в деталях, он порой пренебрегал самыми элементарными правилами конспирации, так что Евстигнею не раз казалось, что все они, по крайней мере Кустиновский, стоят на грани неминуемого провала. Но пока что судьба была к ним благосклонна.
Даже вначале в их отношениях почти не ощущалось то, что Пахомова считали новичком, разница в возрасте не сказывалась вообще, да и приобрести уважение и доверие товарищей оказалось не так уж сложно.
В мыслях Кустиновский вынашивал и более серьёзные планы. Ещё с июня ему хотелось уничтожить посольство США на Новинском бульваре или представительство НАТО в районе Арбата, но охранялись эти объекты так, что подобраться к ним незамеченным не представлялось возможным, а для открытого нападения требовались куда более серьёзные силы. Но идея не оставляла его, и нередко он приезжал в центр Москвы в одиночестве, без друзей, выходил на «Баррикадной» и часами кружил по району, обдумывая план действий. Найти более-менее реальный вариант не удавалось, а с друзьями этими замыслами он пока не делился.
Каждый четверг, даже если он проводил весь день под землёй и поднимался на поверхность в соответствующем виде, Кустиновский в пять-шесть часов вечера откладывал все дела, ехал домой, переодевался во всё чистое и отправлялся на еженедельное собрание, которое проводил в одной из дальних комнат горкома Олег Малашенко. Природа не обделила Малашенко даром красноречия, выступать он мог часами и умел увлечь слушателей, и Кустиновский всё больше восхищался этим человеком, его убеждённостью и самоотверженностью. На следующий день новости движения и содержание речей Малашенко он пересказывал друзьям, скептическое отношение которых, однако, не исчезало. Как-то, когда они были вдвоём, Евстигней поинтересовался, водил ли Константин товарища Малашенко под землю, в «Треугольник» и другие места.
Ответ Константина был отрицательным.
– Сам видишь, остальные резко возражают, – сказал он. – А без их согласия в наши места я никого не поведу. Надеюсь их убедить. А вообще странно, против тебя они ничего не имели. Знаешь, – перевёл он вдруг разговор, – давай завтра с тобой сходим под землю в районе Красной Пресни. Есть там кое-какие задумки… В общем, посмотреть надо.
Евстигней не раздумывая согласился, на следующий день они встретились на «Баррикадной» и направились в сторону Москвы-реки и американского посольства. В воздухе кружился первый ранний снежок.
Да, то была поистине незабываемая осень…
***
Настя впервые вышла на улицу через два месяца. Рана её не была опасной, и, несмотря на отсутствие своевременной медицинской помощи и все её приключения в течение первых нескольких суток, молодой организм выдержал. Всегда плотно задёрнутые шторы малометражной однокомнатной квартиры, где Тушин жил один, телевизор, чай, книги, спокойный и немногословный хозяин, по счастливому стечению обстоятельств оказавшийся другом её отца, который пришёл на вокзал искать пропавшего товарища, а нашёл Настю.
Был погожий осенний день, и девушка стояла у подъезда, щурясь на непривычно яркое солнце. На ней была старая куртка Тушина – вся собственная одежда на осень и зиму осталась дома. О возвращении в Москву не могло быть и речи. Её нынешнее убежище казалось достаточно безопасным – во всяком случае, особого выбора пока не было.
Истосковавшаяся за долгие недели вынужденного затворничества Настя выпросила наконец у Тушина адрес семьи Михеевых в Красногорске. Он неодобрительно относился к её идее встречаться с Катей-Кэтрин, тем более что и сама Настя не могла вразумительно изложить план действий, но скрепя сердце отпустил её, взяв с неё слово не совершать безрассудных поступков, к каковым он относил стрельбу в баре, не впутываться в глупые истории и вернуться в Павелецк до темноты. Настя пообещала выполнить эти условия.
И вот она стояла на автовокзале, рассматривая расписание маршруток на Красногорск.
Доехала она быстро и без приключений. Найти нужную улицу в небольшом Красногорске не составило труда, а времени рассмотреть до малейшей чёрточки все имевшиеся в квартире Тушина фотографии дочери Степана Константиновича Михеева у неё было достаточно.
Настя остановилась напротив нужного подъезда, в нерешительности огляделась по сторонам, потом нашла нужное окно на четвёртом этаже. Окно ничем не отличалось от соседних. На покосившейся деревянной скамейке у подъезда сидели несколько древних старух и обсуждали между собой последние новости на уровне дома и подъезда.
Услышав звук подъезжающего автомобиля, Настя едва успела отскочить с проезжей части на детскую площадку. На большой скорости, с которой едва ли кто ездит по дворам, к подъезду подрулил блестящий чёрный «Оппель-Кадетт», обдав Настю грязью из лужи, ворвался на тротуар, резко затормозил и остановился под осуждающими взглядами старушек на лавочке. Из него вышли высокий американец в военной форме и темноволосая девушка в светлой куртке, на высоких каблуках, с миниатюрной сумочкой в руке. Под руку они вошли в подъезд, и дверь за ними громко захлопнулась.
Ошибиться Настя не могла.
Это была Екатерина Михеева.
Стоило ли сюда приезжать, чтобы убедиться в правоте Тушина?
Настя развернулась и пошла к автовокзалу.
***
– «Звёздно-полосатый орёл простёр свои хищные крылья над нашим Красногорском…»
– По-моему, лучше «распростёр», а не «простёр»…
– А мне кажется, и так хорошо…
С наступлением осени собираться на школьной крыше стало сыро и холодно. Володя, Валера и Катя переместились на застеклённую веранду кафе «Альбатрос». Столик в углу стал их излюбленным местом встреч – здесь громко играла музыка, и случайным посетителям кафе не было слышно, о чём говорят собравшиеся.
Недовольство громче всех высказывала Катя, но и все остальные жаждали большего. За прошедшие несколько месяцев их деятельность ограничивалась тем, что они сделали несколько тиражей рукописных листовок, переписали их от руки и в ночное время расклеили по городу, да ещё пару раз сделали на заборах надписи «Янки вон из России» и «Yankee go home» – по-английски. Тексты воззваний обсуждались здесь же, в кафе, под ними и под надписями стояла подпись «КС», которая в реальности не означала ничего, а просто была выдумана как красивая и загадочная аббревиатура.
Катин замысел завести связи среди американцев удался, однако реальной пользы приносил мало, и ситуация её уже стала раздражать. Единственным плюсом здесь были деньги, в том числе от концертов в Красногорске и Павелецке, на которые были куплены ноутбук и лазерный принтер, стоявшие теперь в квартире Шмакова и использовавшиеся для печати листовок – дело пошло быстрее и проще, чем когда их переписывали от руки. Обсуждение текстов происходило здесь же, в «Альбатросе».
Но этого было явно недостаточно.
…С такими мыслями Катя шла в очередной раз домой, размахивая сумочкой и громко стуча каблуками по осеннему тротуару. Старухи на лавочке о чём-то ворчали, но, заметив Катю, одна из них осеклась на полуслове.
– Вон шлюха американская пошла, – сказала она нарочито громко, чтобы Катя её слышала.
Катя с силой хлопнула дверью подъезда, через две ступеньки пробежала по лестнице до четвёртого этажа, так же хлопнула дверью квартиры и под недоуменным взглядом матери, не снимая сапог и куртки, метнулась к себе в комнату, быстро провернув ключ на два оборота. Она ударила ногой по выключателю музыкального центра, и радио заиграло на полную громкость голосом второсортной эстрадной певички, чтобы никто, даже мать, не слышал, как плачет Катя, упав на колени возле дивана, уткнувшись лицом в подушку и обхватив её руками.
…Она поднялась, присела на край дивана. Сняла один сапог с ноги и не глядя швырнула его в пространство. Пролетев через всю комнату, сапог ударился о запылённую книжную полку и упал на пол. Рядом на пол упала старая пухлая записная книжка, раскрывшись где-то посередине.
Катя встала, подошла, взглянула на страницы, которых уже несколько месяцев не касалась ничья рука.
Это была записная книжка её отца.
Она раскрылась на букве «Т». На несколько секунд Катин взгляд приковал адрес Тушина Фёдора Ивановича, обведённый красным карандашом.
Ей вдруг стало странно, что отец не взял записную книжку с собой. Она была совершенно уверена, что он уехал летом в Москву к своим товарищам и не собирался возвращаться в Красногорск. Однако записная книжка с его пометками лежала здесь. Катя пролистала её. Фамилия Тушина была ей известна. Кроме него, она нашла ещё одну знакомую фамилию, тоже выделенную, правда, зелёным карандашом – Пахомов Филимон Андреевич, Москва.
Тогда впервые мелькнула у неё шальная мысль о поездке в столицу.
Катя внимательно просмотрела всю книжку, но больше похожих карандашных пометок не нашла.
Она досадовала на собственную недогадливость. Она же только сейчас сообразила проверить контакты Степана Константиновича – самый лёгкий и простой способ выйти, как говорил Шмаков, на более высокий уровень. Пахомов, правда, жил далеко, в Москве, но Тушин – в Павелецке, совсем рядом.
Но эта простая мысль была тут же омрачена другой. Допустим, она даже найдёт товарищей отца. Поверят ли они ей теперь, когда о ней уже сложилась нехорошая слава? Тем более если ей не доверяли даже в самом начале, когда не позвали с собой.
Надо было посоветоваться.
Она уменьшила громкость музыкального центра, взяла сотовый телефон и набрала номер Владимира Шмакова.
***
Настю грызла тоска и осознание бессмысленности собственного существования, полного отсутствия какой-либо перспективы.
Здесь, в Павелецке, её никто не искал и никто не трогал, Тушин из дома не выгонял. Рука зажила. Никто не мешал жить в этой квартире и дальше.
Дальше – сколько? До старости?
Пока заживала рана, она ждала хотя бы выздоровления.
Теперь она не ждала ничего.
Один героический порыв закончился ничем.
После поездки в Красногорск Настя всё чаще уходила на природу, за город, в поле, и могла часами просиживать на поваленном дереве, глядя вдаль, на унылые осенние пейзажи, на тягуче и неторопливо ползущие по небу тяжёлые облака.
Как былинка в поле на холодном осеннем ветру…
В тот хмурый день, похожий на другие, она точно так же возвращалась в квартиру Тушина. Ещё с площадки она услышала голоса. Фёдор Иванович был не один. Радостно взволнованный, он открыл ей дверь и жестом пригласил в кухню.
За кухонным столом сидели двое незнакомых ей молодых людей и… Катя Михеева. Настя застыла на пороге.
– Проходи, проходи, – как в тумане, услышала она голос Тушина. Он придвинул ей табуретку. – Познакомься с товарищами, – он нарочно сделал ударение на последнем слове. – Владимир. Валерий. Екатерина. А это Анастасия, дочь моего старого друга.
Настя по очереди пожала руку каждому из сидевших за столом, на секунду дольше задержав в ладони тонкие пальцы Кати.
– А я думала… – только и сказала она.
– Все думали, – не моргнув глазом, кивнула Катя, – и пускай дальше думают, ладно? Такой вот маскарад. Настя, ты присаживаешься, чего стоишь-то?
Настя опустилась на табуретку.
– Вот ребята группу создали в Красногорске, – сказал Тушин, возвращаясь на кухню и обращаясь к Насте, – «КС» называется. Листовки выпускают, множительная техника есть.
– Ноутбук и принтер, – с гордостью вставил Макушин.
– Но я, собственно, не только об этом, – продолжал Фёдор Иванович, – дела, братцы, таковы. Вероятнее всего, Степан Константинович Михеев действительно пропал без вести, а не уехал налаживать контакты, как мы предполагали. Да, Катя, к сожалению, это так, повод для беспокойства есть, и повод серьёзный. Дело в том, что позавчера, ещё не зная о вашем существовании, я звонил с Главпочтамта в Москву, Филимону Андреевичу Пахомову.
– А насчёт меня?... – робко спросила Настя, не закончив фразу.
– Насчёт тебя тоже, но насчёт тебя разговор, как понимаешь, не телефонный, как и насчёт всего остального. Я и звонил-то не из дома. Про тебя намекнул, понял он или нет, не знаю, но будем говорить при личной встрече. Родители всё-таки волнуются, хотя отец и брат, думаю, должны быть сильно злы на тебя. Такие вещи без спросу не берут, сама понимаешь. Ну да ладно, что сделано, то сделано. Так вот, Михеев уехал из Москвы в середине, возможно, в двадцатых числах июня – Филимон Андреевич точно не помнит. Но точно в июне. С тех пор он у Пахомовых не появлялся. Собирался, как сказал Пахомову, ко мне, но у меня тоже не появлялся. Конечно, у него могли измениться планы, но это было в июне. Сейчас конец октября.
Он сделал паузу, но никто не перебивал. Тушин опустил взгляд, стараясь не встречаться глазами с Катей, и продолжал:
– С июня, как я понимаю, Степана Константиновича ни живым, ни мёртвым никто не видел. Подчёркиваю: ни живым, ни мёртвым. Это не повод предполагать самое худшее, но повод для серьёзной тревоги. Но звонил я Пахомову не только по этому вопросу. Надо, как понимаете, каким-то образом координировать наши действия – я не имею в виду даже здесь собравшихся. Здесь собравшиеся, как я понимаю, с сегодняшнего дня представляют единую группу. Я не спросил только мнения Анастасии Филимоновны.
– Конечно, – ответила Настя. Поворот событий был для неё неожиданным.
– Так вот, с Филимоном Андреевичем связаться стоит, и, насколько я понял, не только с ним, но и с его сыном Евстигнеем. Сразу оговорюсь, что-то я мог понять не так, прямым текстом такие вопросы не обсуждаются. Речь идёт о том, чтобы поехать в Москву для личного контакта. Конечно, не сразу сейчас, нужно всё обдумать, но, скажем, в ноябре. До сегодняшнего дня, пока я не знал о вашем, ребята, существовании, я собирался в Москву сам. Но теперь я буду звонить Пахомову ещё раз, поскольку обстоятельства изменились. И я не вижу лучшей кандидатуры для этой поездки, чем Екатерина Степановна Михеева. Будут на этот счёт другие мнения?
– Полностью согласен, – сказал Валерий.
– А ты сама что скажешь? – спросил Владимир.
– Конечно, поеду, – вдруг ответила Катя, и глаза её отчаянно блеснули впервые за всё время их разговора.
– А как расшифровывается «КС»? – спросила Настя, постепенно осваивавшаяся с изменившейся обстановкой.
– Да никак, – с лёгким смущением ответил Владимир, – просто так придумали.
Когда они вышли в коридор, Тушин незаметно отозвал Катю в сторону.
– Хочу попросить у тебя прощения, – тихо сказал он, – за всё, что я о тебе думал.
– Да что Вы, Фёдор Иванович, – махнула рукой Катя, – Вам спасибо. Спасибо за доверие, за всё спасибо.

Глава шестая
«До конца сентября, Томас, до конца сентября…»
Можно подумать, он не видел в контракте строчек о том, что в случае необходимости дальнейшего выполнения задач контракт продлевается автоматически. Видел. И подписал.
Небо было затянуто тучами, из которых сыпались мелкие белые крошки. Они были даже не очень холодные и таяли, попадая на землю, на ладонь или на рукав, и это было красиво и интересно. Почти как на рождественской открытке. Снег кружился в воздухе, снег падал с небес на американскую военную базу “Silver Star”, оборудованную на территории бывшего пансионата «Серебряная звезда» в черте города Красногорска, который в совсем уж незапамятные советские времена принадлежал комбинату «Красногорскхимпром».
Томас Дженкинс, двадцати девяти лет, видел снег впервые в жизни.
В тот вечер, заняв у кого-то из коллег спутниковый телефон, он говорил по спутниковой связи с Элизабет, дождавшись вечера, чтобы дома в это время не было слишком раннее утро – она не любила просыпаться раньше одиннадцати.
– Ты обещал вернуться месяц назад! – раздражённо кричала Элизабет в трубку, лёжа в бунгало на пляже под жаркими солнечными лучами Флориды и вцепившись накрашенными ногтями в блестящий корпус дорогого мобильника. В другой руке она держала бокал мартини со льдом. А здесь, в Красногорске, второй день шёл снег, и уже не таял, а ложился на пожухшую траву, и был он уже не такой красивый, как вчера, а противный, холодный и колючий. – Месяц назад! И теперь ты мне звонишь и заявляешь, что вернёшься неизвестно когда! За этот месяц ты впервые удосужился позвонить! Мне это нужно? Иди к чёрту!
– Дорогая, у меня контракт…
– Иди к чёрту со своим контрактом и со своей командировкой! Можешь не торопиться!
Последовали короткие гудки. Где-то там, за океаном, за тысячи километров от захолустного Красногорска, девушка в бикини, капризно сложив губки бантиком, нажала на сотовом телефоне кнопку «отбой».
– Эй! А платить за разговор с Соединёнными Штатами кто будет? – это был голос хозяина спутникового телефона. Томас не глядя выложил на стол смятую бумажку в пятьдесят долларов и пошёл прочь.
…Он заказал в баре на двоих с приятелем бутылку крепкого коньяка. Приятель пьянел быстрее Томаса.
– Ну и забудь, – утешал он, – другую найдёшь. Все бабы – шлюхи. Уверяю тебя, что она нашла кого-нибудь на следующий день после того, как ты покинул Флориду.
– Возможно.
За соседним столиком сидели двое, и выпивали они явно уже давно.
– Вот скажи, ты из какого штата? – спрашивал один другого.
– К-калифорния, – запинаясь, отвечал тот, а его собеседник продолжал наполнять бокалы.
– А я из Луизианы. Вырос в Новом Орлеане. – Почти земляк, подумал Томас, тоже с побережья Мексиканского залива. На вид ему было чуть больше двадцати лет. Томас начал прислушиваться к разговору. – Новый Орлеан! Столица джаза! Миссисипи! Озеро Понтчартрейн! Ты помнишь ураган Катрина в 2005 году? Если и помнишь, то наверняка по телевизору видел. А я вживую, понимаешь? Я тогда тинэйджером был. Во время этого урагана мой город был полностью затоплен. И знаешь почему?
– Наверное, потому что это был тропический шторм, – многозначительно изрёк калифорниец.
– Не поэтому! – его собеседник ударил кулаком по столу. – Ты помнишь, кто тогда был Президентом Соединённых Штатов?
Этот вопрос вызвал затруднение у пьяного калифорнийца. Идиот, подумал Томас. Он-то помнил всех Президентов Соединённых Штатов за последние пятьдесят лет.
– А я тебе скажу, – продолжал новоорлеанец. – Президентом был Джордж Буш-младший, дебил с феноменально низким уровнем IQ.
Томасу не понравились такие высказывания в адрес Президента, хотя и бывшего, но он решил не вмешиваться в беседу двух изрядно выпивших людей.
– Ты помнишь, что тогда шла война в Ираке?
– У меня брат там был, – ответил калифорниец. – Подорвался на мине, которые расставляли эти уроды. Вернулся без ноги.
– Город, где я родился, защищает от наводнений дамба, – уроженец Луизианы говорил взволнованно, но речь его стала более связной. – Защищала всегда. Но дамбу нужно было укреплять. И Корпус военных инженеров предупреждал Президента, что дамба может не выдержать. Как раз из-за войны в Ираке в тот год не хватило средств на её ремонт. И она не выдержала.
Он сделал большой глоток из своего стакана.
– Нас бросили, ты понимаешь, просто бросили на произвол судьбы! – почти кричал он в лицо своему собеседнику. – Хотя все знали, что на город идёт тропический шторм, никто не потрудился даже вывезти людей! У кого были машины, те уехали, и то не все! Ты представляешь себе, что такое был Новый Орлеан? Там три четверти населения были бедняки и афроамериканцы. Когда ещё не было политкорректности, их называли просто неграми. Там под водой остались негритянские кварталы. – Последние две фразы он произнёс тише, оглянувшись, не обвинит ли его кто-нибудь из присутствующих в неполиткорректности, и было ясно, что в трезвом виде он никогда не осмелился бы произнести эти слова. – Люди потеряли всё, понимаешь, всё потеряли!
– Ты же белый, – возразил его собеседник.
– Белый. А толку? Я тоже там был. Люди сутками сидели на крышах без питьевой воды, те, кто укрылся на стадионе – это вообще был ад. Там хозяйничали бандиты, которые могли тебя зарезать за просто так. А по улицам плавали мародёры и грабили брошенные магазины. Кто не пережил – не поймёт. До сих пор никто не знает, сколько там погибло народу. Мой город, мой Новый Орлеан просто отдали на растерзание бандитам и крысам. И ведь предупреждали, всех ведь предупреждали! Твари!
Он снова выпил и внезапно перескочил с Нового Орлеана на современность.
– Ты думаешь, зачем мы здесь? Зачем нас сюда послали?
– Бороться с терроризмом, – сказал калифорниец. Он, похоже, был не в состоянии вести аргументированный спор и отвечал односложно на длинные тирады всё более распалявшегося новоорлеанца.
– Кому это надо? Тебе? Мне? Вся эта борьба с терроризмом – сплошное надувательство. Мы никому здесь не нужны, ни своему правительству, ни местным. Они нас сюда не звали. Я тебе открою секрет – вся борьба с терроризмом – пшик! Она никому не нужна. Нет никаких террористов. Да, мы здесь получаем деньги. Деньги? Копейки! Может, больше, чем платили бы в Штатах, но всё равно копейки!
Он говорил уже очень громко, привлекая внимание всего бара.
– В окно посмотри!
Все посетители бара невольно повернули головы к окну.
– Вы знаете, что это такое на улице! Это снег! Ты когда-нибудь видел снег? – спросил он у калифорнийца.
– Не видел.
– И я не видел! Я вчера спросил у своей русской знакомой, часто ли в этой стране бывает снег, и она ответила, что не видела его уже полгода! Вот! А теперь слушайте все, что я вам скажу! Снег – это не просто белая холодная дрянь, которая падает с неба. Снег – это белая смерть! Вот так! Белая смерть! Мы здесь все замёрзнем!... Сдохнем… все!...
Томас круто поднялся с места, подошёл к соседнему столику и отвесил звонкую пощёчину новоорлеанцу. Повернувшись к залу, он громко отчеканил:
– Джентльмены, я никому не позволю здесь оскорблять правительство и народ Соединённых Штатов Америки, – и возвратился на своё место.
За одним из дальних столиков шёпотом спорили на пятьдесят долларов, начнётся ли сейчас драка.
Драки не получилось.
Разрыв с Элизабет Томас переживал ровно три дня.
На очередных президентских выборах в ноябре 2012 года Томас, как законопослушный гражданин Соединённых Штатов, отдал свой голос за кандидата от Демократической партии Хиллари Клинтон. Она была переизбрана на второй срок, что означало продолжение “Russian adventure” – «русской авантюры». Хотя избрание кандидата от республиканцев означало бы то же самое…
***
– Ты что, не помнишь, какой завтра день?
– А какой? – спросил Евстигней.
– Завтра же седьмое ноября! Девяносто пятая годовщина Октябрьской Революции!
Евстигней и действительно об этом забыл.
– И как ты собираешься отмечать эту дату?
Кустиновский посмотрел на него с удивлением.
– Конечно же, пойду на праздничную демонстрацию.
– Это опасно? – в отношении Константина этот вопрос был, конечно, глупым, но в данном случае, как считал Евстигней, он собирался подвергнуть себя совершенно бессмысленному риску.
– Конечно нет! Она же разрешена властями!
– Разрешена? – Евстигней был удивлён. – А кто там будет? – он вдруг вспомнил лысого краснолицего лидера коммунистов, выступавшего по телевидению в июне, и не преминул поинтересоваться про него.
– А как же! И он будет. Он организатор шествия. Но он предатель, мы с ним в колонне не пойдёт. Олег сказал, что мы формируем свою колонну. И это правильно.
– Но как же тогда вы идёте на одну и ту же демонстрацию? И самое главное – лидер, который выступал за согласие и примирение с американцами, как же он терпит Малашенко, который выступает за национальную независимость?
Ответов на эти вопросы у Кустиновского не было.
…Колонна манифестантов двигалась по мостовой от Триумфальной площади в сторону центра. Евстигней стоял среди таких же зевак на тротуаре Тверской улицы и через милицейскую цепь искал взглядом в толпе Кустиновского. Впереди молодёжной колонны он увидел коротко стриженного человека в кожанке, лет двадцати пяти-тридцати, с мегафоном в руках, и сразу понял, что это и есть Олег Малашенко.
Прежде чем он нашёл глазами Константина, взгляд его выхватил в толпе ещё одно знакомое лицо в крайнем ряду справа.
Это был Антон Ступенков.
Они не виделись с лета, ничего друг о друге не знали, и Евстигней всё-таки испытал некоторое облегчение от того, что Антон нашёл тех, кого искал. Хотя тех ли?...
Потом он увидел Кустиновского.
Тот стоял в первом ряду, почти рядом с Малашенко, и держал в руках огромное красное полотнище с чёрной эмблемой организации. Даже странно, что Евстигней не заметил его сразу.
Константин его не видел.
Около Евстигнея суетился мужичок средних лет с видеокамерой, похожий на журналиста, хотя, в отличие от большинства из них, на его камере не было указано название телекомпании. Он свободно проходил по обе стороны оцепления, видимо, он был не первый раз на подобных мероприятиях, его уже знали и пропускали беспрепятственно. Когда внутрь оцепления попытался пройти Евстигней, чтобы получше рассмотреть колонну, его в грубой форме послали к турникетам.
Через турникеты Евстигней не пошёл.
Человек с камерой подошёл к колонне совсем близко и стал снимать участников шествия. Ему что-то кричали, но в шуме и гаме Пахомов не разобрал, что именно. Зато он хорошо видел, как журналист навёл камеру на Константина и дольше других задержал объектив на его лице.
– Братья и сёстры! – гремел над улицей голос кричавшего в мегафон Малашенко, и ветер нёс его по ноябрьской Москве. – Сегодня, в славный день седьмого ноября, в день девяносто пятой годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции, мы, молодые патриоты, собрались здесь, чтобы вспомнить подвиг наших великих предков, мы собрались, чтобы сказать наше решительное «Нет!» грязному американскому сапогу, который уже пять месяцев топчет нашу родную землю…
Малашенко говорил на одном дыхании, и из первого ряда колонны за ним с восторгом наблюдал Кустиновский.
«Насчёт остального неизвестно, а вот ораторские способности у него точно есть», – отметил про себя Евстигней.
Он медленно шёл вдоль улицы, равняясь на скорость движения колонны и задерживаясь, когда колонна останавливалась, чтобы кричать лозунги, которые он не всегда мог разобрать. Он наблюдал за Кустиновским, Ступенковым и особенно за Малашенко и пытался убедить себя в том, что Шурик и Славик неправы, что их подозрения безосновательны, что Малашенко – искренний и пламенный борец. Но, как он ни старался доказать себе обратное, сомнения не исчезали.
Шествие завершилось митингом на Театральной площади, пройти на который тоже можно было только через турникеты. Евстигней сидел на скамейке в стороне, между памятником Карлу Марксу и фонтаном, и хорошо слышал речи и лысого лидера, выступавшего одним из первых, и Малашенко. Как и следовало ожидать, говорили они прямо противоположное, а Малашенко ещё и заклеймил лысого за оппортунизм.
Митинг шёл уже час, несмотря на мороз, но шёл, видимо, к концу. Под музыку из динамиков люди начали расходиться. Евстигней достал сигареты и закурил. Можно было идти домой или попытаться найти здесь Константина, если он ещё не ушёл, так как турникеты уже сняли.
В этот момент взгляд его упал на грузовик, служивший трибуной митинга, который он видел со спины. Внизу стоял Малашенко, а по деревянным ступенькам, держась за перила, спускался улыбающийся лысый лидер. Сойдя вниз, он крепко пожал руку Малашенко. Вместе они пошли вправо, о чём-то беседуя.
Евстигней не слышал, о чём они говорили, но они были вместе.
***
Кате не удалось достать билет до Москвы – они были раскуплены дней на десять вперёд. В железнодорожной кассе в Павелецке ей предложили только купейный билет до Рязани на поезд, уходивший поздно вечером.
– Бери, конечно, – сказал стоявший рядом с ней Тушин, – Рязань – это, считай, почти что Москва. Одна электричка до Казанского вокзала или до Выхино.
Так она и сделала.
Катя уже крепко спала на верхней полке купейного вагона и была ещё далеко от Москвы, когда стрелки часов отметили наступление двадцать седьмого ноября, а столбик термометра впервые за эту зиму пересёк рубеж двадцати градусов ниже нуля и продолжал падать вниз.
Пахомовым они с Тушиным позвонили с почтамта заранее. Поговорить удалось и с Филимоном Андреевичем, и с его сыном. В назначенный вечер Евстигней должен был ждать Катю в районе Краснопресненской набережной.
До Рязани Катя доехала без приключений, но дорога утомила её – она не привыкла ездить на поездах. Электричка на Москву оставалась одна, последняя, но времени было ещё достаточно, чтобы успеть на метро. Однако сев в вагон на станции «Выхино», она заснула практически мгновенно, проехала «Баррикадную» и проснулась только на «Тушинской», и то, наверное, потому, что что-то толкнуло её под бок, когда объявили название станции, созвучное с фамилией Тушина.
Катя вышла на платформу и долго разглядывала карманную схему метро, чтобы понять, где она находится и куда ей ехать.
В этот поздний час платформа была пустынна. Людей почти не было. Только в центре зала стоял молодой человек в куртке с капюшоном и теребил ремень своей сумки.
– Вы время не подскажете? – обратилась к нему Катя.
– Табло там, – кивнул он в сторону первого вагона.
Катя была в Москве впервые.
…Евстигней ждал этой встречи. Он даже хотел пригласить на неё Кустиновского, но у того уже несколько часов не отвечал телефон. Абонент находился вне зоны доступа. Учитывая образ жизни Константина, это не давало ни малейшего повода для беспокойства – скорее всего, он шатался где-то по подземным коммуникациям. Там-то всегда тепло. Вряд ли он так долго находился в метро. Хотя даже если бы Евстигнею удалось дозвониться, Константин нашёл бы повод не встречаться с ним сегодня – на этот вечер у него были другие планы.
На этот раз Евстигней Пахомов ошибался. Константин действительно находился в метро. Уже больше получаса он стоял в центре зала своей родной станции «Тушинская» и ждал человека, с которым договорился о встрече.
Человека, который никогда не опаздывал больше, чем на пять минут.
…Троллейбусные провода лопались от мороза, и, чертыхнувшись, Константин зашагал к остановке автобуса – идти до неё было не меньше десяти минут, а от метро он жил слишком далеко и не раз испытывал неудобства, когда опаздывал на последний троллейбус и ему приходилось идти от метро пешком. Так недолго было и опоздать на встречу.
Морозный пар стоял в подземном переходе «Тушинской», в пяти метрах было ничего не видно, и Константин подумал, что в таком тумане, наверное, хорошо уходить от преследователей. Хотя сейчас за ним вроде бы никто не следил.
В этот момент за ним действительно никто не следил.
В центре зала он был вовремя.
Мороз крепчал.

Глава седьмая
В красный цвет зимнего заката окрасилась Красная Пресня. Стемнело на удивление быстро, в бездонном небе зажглись звёзды. Загадочными блёстками переливался ставший рассыпчатым снег, и воздух, казалось, звенел от мороза. Москва-река замёрзла намертво, и как будто изогнутая ледяная лента протянулась через город. Над нею застыли каменные громады мостов.
Над столицей стоял устойчивый антициклон.
Когда поезд метро выныривает из тоннеля между «Коломенской» и «Автозаводской» и переезжает Москву-реку по метромосту, взгляду открываются три высотки на Нагатинской набережной, ещё в советское время построенные «лесенкой», окрашенные в голубые тона. Квартиры в этих домах стоят очень дорого.
Из окна одной из таких квартир смотрел на скованную льдом Москву-реку Олег Малашенко. Он был в комнате один. В квартире было тепло, негромко работал телевизор, диктор монотонно говорил что-то о международном контроле над российскими ядерными объектами.
Малашенко ждал других новостей. Сложив руки на груди, он прохаживался взад-вперёд по комнате, иногда приближался к окну, слегка отдёргивал занавеску и смотрел вдаль, на скованный морозом город. Из окна открывался широкий вид на Нагатинскую пойму.
На стене тикали антикварные часы. Малашенко поднял на них взгляд. Через пятнадцать минут у него была назначена встреча на «Тушинской», на которую он с самого начала не собирался идти. Будучи теплолюбивым существом, он вообще не собирался выходить на улицу в такую погоду. Этот вечер Малашенко планировал провести в обществе жены Оксаны, утончённой темноглазой красавицы со стройной фигурой и вьющимися иссиня-чёрными волосами, бывшей донецкой проститутки, приобретшей российское гражданство, московскую прописку и социальный статус благодаря удачному браку с ним.
В тревожном ожидании застыл каменно-ледяной город над рекой. Город назывался Москва…
Когда температура воздуха достигла минус двадцати пяти градусов, Коренев получил телефонограмму, что в связи с экстремальными погодными условиями военным и гражданским служащим США не рекомендуется покидать отапливаемых помещений, и их функции временно передаются соответствующим службам, находящимся в ведении Российской Федерации.
Оно и к лучшему, подумал Коренев, эти янки только болтаются под ногами. Любые более-менее серьёзные операции лучше проводить своими силами.
Американцев он недолюбливал.
А ведь зима ещё только начиналась. На календаре была даже ещё не зима.
***
Константин пришёл на встречу вовремя. А вот Малашенко опаздывал уже на пятнадцать минут, что было на него непохоже.
Двадцать минут. Тридцать.
Он как будто слышал удары – секунды отсчитывали то ли часы, то ли собственное сердце.
Тик-так. Тук-тук.
С назначенного срока прошло сорок минут. Малашенко не явился.
Константин шагнул в подъехавший поезд в сторону центра.
…Катя ехала назад, чтобы уж на этот раз не пропустить «Баррикадную». В полупустом вагоне напротив неё сидел тот самый молодой человек, у которого она спрашивала время.
Волею судьбы в этот поздний час один и тот же вагон Таганско-Краснопресненской линии московского метро мчал в сторону центра незнакомых друг другу Екатерину Михееву и Константина Кустиновского. Оба они вышли на «Баррикадной» и шли примерно в одном направлении к Дружинниковской улице.
В темноте высился белый силуэт Дома правительства. Над ним колыхался на ветру бело-сине-красный флаг. Огнями неоновых реклам манили витрины дорогих магазинов у самого выхода из метро.
Прокатившись до «Тушинской» и обратно, Катя уже немного опаздывала на назначенную встречу. Поскрипывал снег под её сапожками, она шла по тротуару, а прямо рядом с ней, не обгоняя, ехал тёмно-красный автомобиль с тонированными стёклами. Он возник откуда-то прямо возле метро, наверное, стоял там, и теперь ехал рядом с Катей, не отрываясь. Это было странно и страшно.
Незнакомец с «Тушинской» уверенно шёл метрах в пятидесяти впереди неё.
Когда позади остался поворот на улицу Заморенова, а с ним и последние торговые палатки, и впереди открылся неофициальный мемориал защитникам Дома Советов, погибшим на этом месте почти двадцать лет назад, в октябре 1993 года, Кате преградил дорогу милицейский патруль.
– Девушка, дальше нельзя.
– Почему? – возмутилась она. – Меня там ждут!
– Вас не могут там ждать. Район оцеплен. Антитеррористические учения.
– Но вот же молодой человек прошёл прямо передо мной!
Немолодой мужчина в штатском вытащил из кармана красную книжечку с тиснёными буквами «Федеральная Служба Безопасности».
– Это наш сотрудник, – сказал Коренев, давая понять, что разговор окончен. – Сказано вам, девушка, идите в обход. Обход по Заморенова.
Тёмно-красная машина проехала дальше по Дружинниковской, и Катя вздохнула с облегчением. Она пошла в обход, совершенно не зная Москвы, и было неудивительно, что в переулках и дворах она заблудилась. Найти обратный путь к метро тоже сразу не удалось, и пока Катя плутала по закоулкам Пресни, стало ясно, что на метро она опоздала. Перспектива провести ночь на улице в тридцатиградусный мороз её совершенно не радовала. Даже в тёплой обуви уже начинали неметь пальцы ног, нос и щёки она прикрывала шарфом, но это мало помогало.
Она, возможно, замёрзла бы в эту ночь на улице, если бы не чудо – найти в центре Москвы подъезд, запирающийся не на электронный домофон, а только на кнопочный кодовый замок, и с нескольких раз подобрать код по наиболее отполированным перчатками жильцов кнопкам действительно было настоящим чудом. Выход на чердак был закрыт на проволочку вместо замка и скрипучую железную щеколду. Воздух на чердаке был затхлый, но здесь было, по крайней мере, тепло. Окружающую темноту Катя разогнала слабым светом карманного фонарика, а через чердачное окошко лился холодный лунный свет.
Руки, ноги и лицо оттаяли за несколько минут пребывания в подъезде. Катя осмотрелась. Она не знала, во сколько точно открывается метро, но до шести утра решила переждать здесь. Одна створка была открыта, через неё внутрь шёл свежий воздух и холод, и девушка подошла к окошку, чтобы прикрыть его, но не до конца, и найти наилучший вариант, где ей расположиться, с точки зрения температуры в помещении и свежего воздуха.
Из окошка было хорошо видно съёжившиеся от холода, нахохлившиеся снежными шапками крыш дома, старые и новые, с тёмными окнами квартир и офисов и не гаснущими на ночь рекламами. Шпилем вонзался в ночное небо монолит гостиницы «Украина». И среди домов, извилисто петляя, спала подо льдом река, осёдланная Калининским мостом. Полная луна сияла во всём своём великолепии над спящим городом. Район лежал перед Катей как на ладони. Только машин было, пожалуй, многовато для ночного времени, а впрочем, подумала Катя, Москва – это же вам не Красногорск и даже не Павелецк. А вот эта дорога вдоль реки, по которой ползёт тёмная машина, наверное и есть Краснопресненская набережная, где они должны были встречаться. Но если туда не пускали – значит, Евстигней туда тоже не попал. Даже если он звонил ей, она была в метро. Надо будет позвонить ему с самого утра.
Людей у реки она заметила не сразу. Точнее, заметила только тогда, когда чёрный предмет, описав в воздухе дугу, приземлился на лёд. Катя поняла, что это была сумка на ремне, и представила, как она, уроненная кем-то через перила, сейчас пробьёт полынью и уйдёт под лёд.
Но лёд выдержал.
Хозяина сумки Катя увидела через мгновение, когда он занёс ногу над парапетом, чтобы прыгнуть вниз.
«Что он делает!» – чуть не закричала Катя, хотя с такого расстояния её, конечно, никто бы не услышал, – «Он же сейчас провалится! Если лёд выдержал сумку, это же ещё не значит, что он не проломится под человеком!»
Лёд был прочным, возможно, он выдержал бы и вес человека. Но прыгнуть неизвестный не успел.
Меньше чем через секунду на него навалились четверо, свалили на землю, заломили руки за спину и уложили лицом в снег.
«Антитеррористические учения!» – вспомнила Катя.
Но это были не учения.
Катя отпрянула от окна.
Пронзительно разорвал тишину звонок мобильного телефона, о котором она напрочь забыла.
– Чёрт знает что происходит с мобильной связью! – это был голос Евстигнея Пахомова. – До тебя третий час не могу дозвониться, ещё до одного товарища тоже не могу. Метро вроде закрыто уже. Ты извини, весь район перекрыт был, мы не смогли встретиться. Ты сама где?
– В районе Пресни, – ответила Катя, – на крыше, жду утра. На метро опоздала. И вообще…
– Ты извини, я выезжаю, как только метро откроется. Давай в шесть утра на том же месте?
– Нет, давай лучше в метро. Мало ли что. И не найти боюсь. И давай… давай как можно раньше.
– Ну как только метро откроется. В шесть утра на «Баррикадной» в центре зала. Идёт?
– Хорошо.
– …Мы прерываем наш выпуск для экстренного сообщения, – сказал диктор ночных новостей, и Малашенко весь напрягся, ловя каждое слово с экрана. – В один час сорок минут двадцать восьмого ноября в центре Москвы задержан террорист, предположительно собиравшийся взорвать представительство НАТО на Арбате или одно из зданий посольства Соединённых Штатов Америки. В настоящее время террорист обезврежен, его допрашивают сотрудники ФСБ. Ещё предстоит выяснить, были ли у него сообщники…
Теперь Малашенко мог спокойно идти спать. С чувством выполненного долга он нажал на пульте кнопку выключения телевизора. Новость сулила ему крупную денежную премию, а возможно, даже повышение по службе.
***
Сумрачный холодный рассвет смотрел в окно.
Катя сидела в квартире Евстигнея, тупо глядя на экран. Ей даже не хотелось спать. Телевизор непрерывно работал с семи часов утра, когда они вбежали в квартиру, и Пахомов резко щёлкнул выключателем, даже не сняв обувь. С самого утра комментаторы новостей смаковали подробности задержания Кустиновского. Слушать это было невыносимо.
Мобильный телефон Шурика всё утро был заблокирован. Не выключен или недоступен, как если бы он был в метро или на занятиях в университете, а именно заблокирован.
Евстигней набрал номер Славика. Автоответчик сообщил ему, что обслуживание абонента временно прекращено. То же самое.
Евстигней, как загнанный зверь, метался по квартире.
И должно же было так случиться, что именно в этот день приехала Катя.
– Может, мне вернуться пока в Красногорск? – спросила она. – Помочь я сейчас вряд ли чем смогу, буду только мешаться…
– Как раз наоборот, – сказал Евстигней, – будет лучше, если можешь, конечно, если задержишься в Москве подольше. Если не боишься, – добавил он. – Хотя тебе бояться нечего.
У него самого мысль скрыться, исчезнуть из города возникла сразу. Слишком многое связывало его с Кустиновским, слишком много они успели за эти месяцы…
Но, убеждал себя Евстигней, если бы Константин выдал его, они были бы уже здесь. Скорее всего, они были бы здесь ещё с ночи, ещё до того, как он узнал о случившемся от Кати. Он же не включал телевизор ночью, он спокойно спал до пяти утра, пока не поехал её встречать.
Но прошла уже почти половина суток, а всё было тихо.
Кухонные часы отбивали бесконечные минуты. Минуты складывались в ещё более бесконечные часы.
Тук-тук. Тик-так.
И Евстигней гнал прочь заполнявший его липкий противный страх. Кто-то должен был бороться здесь, в Москве.
Снова и снова он набирал номера друзей Константина, но они по-прежнему не отвечали.
Евстигней оделся и вышел на улицу. С неба падал лёгкий снежок, зима немного ослабила морозные клещи, в которые захватила столицу три дня назад. Было не холоднее минус двадцати.
Он несколько часов ходил по городу без определённого маршрута, прежде чем решился спуститься под землю, но сделал это не через тот люк, через который ходил обычно, и ему пришлось пройти лишнюю сотню метров по теплотрассе. Фонарь у него в последнее время был при себе всегда.
Могильная тишина стояла в «Треугольнике». Никаких следов пребывания кого-нибудь из завсегдатаев коллектора. Евстигней ждал часа два или три, укрывшись за трубой и погасив фонарь. Уши его готовы были уловить малейший шорох. Но слышал он только стук своего сердца, да где-то далеко капала вода.
Кап-кап. Тук-тук. Тик-так.
Евстигней хотел оставить товарищам записку, но подумав, отказался от этой мысли. Послание могли прочесть не те, кому оно было адресовано. Ему и самому, наверное, стоило бы держаться сегодня подальше от коллектора.
Стараясь не шуметь, он прошёл до знакомой шнырёвки, где они так часто собирались в неформальной обстановке. И здесь ничего не изменилось, и даже в углу стояла не успевшая запылиться пустая бутылка из-под джин-тоника, которую они с Константином распили три дня назад. Всё здесь как будто хранило тепло его рук, как будто Константин только что покинул своё подземное логово и вот-вот вернётся.
Не вернётся…
Не смей, одёрнул самого себя Евстигней. Вернётся. Не смей думать как о мёртвом. Он жив.
Будет на нашей улице праздник.
Он закусил губу.
Мозг Евстигнея рождал больше вопросов, чем ответов.
…Почему? Куда и зачем шёл Константин? Почему он не сказал об этом Евстигнею? Если не сказал Евстигнею, сказал ли кому-то ещё? Кому? Почему?
Ответов не было. Возможно, какие-то вопросы могли прояснить Шурик и Славик, но их телефоны молчали.
Молчали они и на следующий день, и через день. Сами товарищи тоже не выходили на связь, а найти их он не мог, так как не знал даже фамилий.
Но никто не беспокоил и Евстигнея.
Работал он теперь охранником в одном из столичных казино. Здесь часто гуляли американцы, они напивались до состояния невменяемости и вообще были отвратительны. Но это пока давало хоть какие-то средства к существованию – полгода спустя Евстигней понимал, что сложившаяся ситуация, видимо, задержится надолго.
В свободное время, понимая, что рискует, он тем не менее часами просиживал в «Треугольнике» или ходил по коллектору, надеясь услышать знакомые шаги. Но гробовая тишина была ему ответом.
Он снова остался один, почти на том уровне, с которого начинал.
На семейном совете было решено, что Катя задержится в Москве до начала января. У них будет достаточно времени, чтобы обсудить все вопросы, а после Нового года она отправится домой.
От Кати Пахомовы узнали и о судьбе Насти – телефонных намёков Тушина было явно недостаточно.
Катя поселилась пока в комнате сестёр Пахомовых, вместе с Леной, и спала на Настиной кровати.
– К основным вопросам перейдём через несколько дней, – сказал ей Евстигней в день её приезда. – Подожди, пока не могу собраться с мыслями. Сама понимаешь, потеряли товарища.
Опять «потеряли», оборвал он себя на полуслове. Не смей, Пахомов, не смей даже думать о живых как о мёртвых!
Поскольку связи с товарищами не было, несмотря на жёсткое условие приводить новых людей в коллектор только с общего согласия, Евстигней на свой страх и риск несколько раз сводил Катю под землю, учил её всему, что за считанные месяцы узнал сам.
И вот однажды холодным декабрьским днём он возвращался со смены. Световой день близился к минимуму, и когда Евстигней подходил к подъезду, было совершенно темно. Он вошёл в подъезд.
Внутри не горела ни одна лампочка, что было странно – бывало, лампочки перегорали или их разбивали подростки, но редко это случалось со всеми лампочками в подъезде одновременно.
Евстигней взялся за перила и двинулся по лестнице наощупь.
Едва он ступил на свою лестничную площадку и двинулся к квартирной двери, с верхнего лестничного пролёта на него бросились несколько человек, зажали рот, свалили на пол.
Борьба была недолгой. Через четверть минуты на сведённых за спиной запястьях Евстигнея защёлкнулись наручники.
Яркий свет фонаря ослепил глаза.
– Он? – спросил грубый мужской голос.
– Он, – ответил другой.
Евстигнею заткнули рот, завязали глаза, выволокли из подъезда и швырнули на дно автомобиля.
Сначала он пытался считать повороты, но очень быстро сбился и бросил это бесполезное занятие. Он смог понять только то, что похитители, число которых определить тоже не удалось, везли его в сторону центра Москвы.

Глава восьмая
Полковник Коренев курил и думал. Рабочий день давно закончился, но он не покидал служебного кабинета.
Пока он не мог сложить цельную картину и выяснить самый важный вопрос – столкнулся он с одиночными террористическими проявлениями или с хорошо организованной группой.
Он был бесконечно зол на американцев.
Эти уроды сделали самую большую подлость, на какую были способны – они отобрали у него Кустиновского.
Несколько месяцев работы Малашенко, плюс его сотрудники провели много часов на этом проклятом морозе – и всеми плодами их труда воспользуются эти чёртовы выскочки!
Американцы отправили Кустиновского в одну из секретных тюрем ЦРУ в Западной Европе, и даже Коренев не знал точно, куда именно.
А он сидел в Москве и складывал общую картину из лоскутков, как будто детскую головоломку из множества цветных кусочков..
Итак, июнь. Пахомова Анастасия Филимоновна, расстрелявшая группу американцев в баре. Скрылась в неизвестном направлении.
Жених Пахомовой – Ступенков Антон Васильевич. В августе месяце вступил в организацию к Малашенко. Пока ничем себя не проявил. В организации, по словам Малашенко, с Кустиновским тесно не общался. Кустиновский вообще держался в организации особняком и больше всех доверял её лидеру.
В первой половине декабря Ступенков был арестован по подозрению в пособничестве террористам.
На допросе он признался, что приходил к брату своей невесты Пахомову Евстигнею Филимоновичу с предложениями о совместной борьбе против американцев, но ни о чём конкретном они тогда не говорили, к тому же Пахомов отказался, заявив, что политикой не интересуется.
У него были близкие отношения с Анастасией Пахомовой, но он не видел её уже полгода, и где она находится, ему неизвестно.
Кустиновского Константина Вячеславовича он знает, неоднократно встречался с ним на собраниях и митингах у Малашенко, но близко не общались никогда.
Коренев снова и снова всматривался в машинописные строчки протокола.
Потом приказал доставить к нему Евстигнея Пахомова с соблюдением всех мер предосторожности, поскольку тот может быть вооружён.
Пока он ждал исполнения приказа, ему позвонили.
При осмотре подвала и чердака дома, где жил Кустиновский, на предмет обнаружения взрывчатых веществ и взрывных устройств ничего найдено не было.
Однако в самом подъезде на стенах было нанесено несколько надписей экстремистского содержания. Одна из них была тщательно затёрта. Содержание её – «Здесь живёт террорист Костик» – установила экспертиза. «Ничего нового», подумал Коренев. Но этажом выше была свежая надпись маркером, тем же почерком, возраст её составлял не более двух месяцев.
«Здесь были террористы».
Именно так, во множественном числе.
Почерк принадлежал Константину Кустиновскому.
Указание на группу террористов, подумал Коренев. С другой стороны, это могло быть пустое бахвальство Кустиновского в пьяном или трезвом виде.
Из Кустиновского американцам не удалось выбить ничего. Кустиновский молчал. Или – Коренев склонялся ко второму варианту – они просто не хотели делиться полученной информацией по причине конкуренции между ведомствами.
На всякий случай Коренев затребовал списки потока, на котором учился Кустиновский, и списки всех жителей дома от четырнадцати до пятидесяти лет. Это ничего не дало. Тогда он расширил второй список до жителей микрорайона. В обоих списках фигурировало одно имя, которое, конечно, могло быть случайным совпадением.
И там, и там он обвёл красным карандашом фамилию студента Александра Клементьева, девятнадцати лет, и приказал установить за ним негласное наблюдение.
Оно установило, что практически все вечера Клементьев проводил в пивном баре в компании своего друга, студента МГУ Вячеслава Никешина, проживавшего в районе проспекта Вернадского. Ни в какой незаконной деятельности оба они замечены не были, кроме разве что распития спиртных напитков и нахождения в нетрезвом виде в общественных местах, что явно не входило в компетенцию ФСБ.
Тогда к друзьям был подослан провокатор, который щедро поил их пивом и расспрашивал о Константине Кустиновском. Никешин Кустиновского не знал вообще, только слышал о нём, зато его хорошо знал Клементьев, они были приятелями, выпивали вместе, но никакими преступными планами Константин с ним не делился.
Через месяц Коренев распорядился снять наблюдение. Это была явно пустая трата времени.
Не больше дал и допрос Пахомова. Он честно признался, что сестра не появлялась дома с июня месяца, где она находится – он не знает.
Ступенков действительно приходил к нему в августе, говорил о политике, но он свернул разговор, потому что политикой не интересовался никогда и не собирается. У него своих проблем хватает. Он работает в охране, деньги зарабатывает. У него семья осталась в Калининграде. В Кенигсберге, поправился Пахомов.
Фамилий Кустиновского, Малашенко, Клементьева и Никешина он не слышал и никогда с этими людьми не встречался.
Через двое суток Коренев распорядился отпустить Пахомова, взяв с него подписку, что он немедленно сообщит, если ему станет что-либо известно о местонахождении сестры.
Он вызвал Малашенко и разложил перед ним шесть фотографий: Пахомова, Пахомовой, Ступенкова, Кустиновского, Клементьева и Никешина.
Малашенко, как и следовало ожидать, узнал только Кустиновского и Ступенкова.
И снова имена, фамилии и фотографии складывались и раскладывались в дьявольский пасьянс.
Всё сходилось к тому, что Кустиновский всё-таки был террористом-одиночкой. К тому же с его арестом взрывы на объектах прекратились.
Коренев захлопнул папку.
Мороз рисовал причудливые узоры на стекле кабинета, и снежинки описывали удивительный танец в темноте и падали на стекло. На улице в который уж раз за эту зиму было минус двадцать пять.
Пронзительный звонок телефона заставил Коренева оторвать взгляд от зимней сказки за окном.
«Кого ещё черти несут на ночь глядя?»
– Вас вызывает Берлин.
– Немцы?
– Американцы. База в Германии.
«Их только не хватало».
Щёлкнул коммутатор.
– Коренев слушает.
Услышав сообщение в телефонной трубке, он сразу изменился в лице…
***
Катя возвращалась в Красногорск в первой половине января, собираясь ещё раз приехать в Москву весной, месяца через три.
В городе она узнала, что Томас Дженкинс находится в госпитале в результате автомобильной аварии, случившейся в первые дни Нового года, причём по его собственной вине – что было довольно странно, машину он всегда водил великолепно и даже немного обучал этому Катю. Не говоря уж о том, что никогда не позволял себе нарушать правила дорожного движения, а тем более пить за рулём.
Тем не менее, комиссия пришла к выводу, что в аварии виновен Томас, а поскольку «Оппель-Кадетт» восстановлению не подлежал, стоимость его должен был возместить Томас из своего жалования. Сам он считал, что это несправедливо. В конце концов, могли бы и списать на нападение террористов, которого, конечно, не было, но в этом случае стоимость автомобиля была бы выплачена из бюджета.
Долговая петля всё туже затягивалась на шее Томаса.
Катя заметила, что из госпиталя он вернулся другим, более замкнутым, о том, что именно случилось с ним и с машиной, никогда не рассказывал никому. Произошла ли перемена из-за аварии, или из-за необходимости выплачивать крупную сумму, или из-за чего-то другого – она не знала.
Зато после возвращения Кати из Москвы пришёл черёд подземных коммуникаций Красногорска и Павелецка, которые они с Володей, Валерой и Настей теперь регулярно обследовали.
Дело Константина Кустиновского продолжало жить в далёком городке.
***
Шурик Клементьев шагал по Новинскому бульвару.
Пикет напротив американского посольства он увидел издалека, и издалека разглядел крупную фигуру Малашенко.
Среди плакатов, которые держали пикетчики, своей длиной выделялся один: «Свободу Константину Кустиновскому и Антону Ступенкову!»
«Тварь, – ускоряя шаг, подумал Шурик о Малашенко, – погубил человека и ещё политические очки на этом зарабатывает. Вот скотина».
Он злорадно подумал о том, каково Малашенко стоять в пикете на двадцатиградусном морозе.
Вторая фамилия на плакате ничего ему не говорила и тут же вылетела из головы.
…Шурик нашёл Евстигнея сам.
В один из дней в почтовом ящике он обнаружил записку, напечатанную на листе бумаги. Лист был сложен в несколько раз, и наверху от руки был указан адресат: «Е.П.».
Сердце его радостно заколотилось, когда он увидел этот листочек, и дрожащими от волнения пальцами он развернул записку.
Она гласила:
«Сегодня в 3 часа ночи приходи в обычное место.
Ш.»
«Ш.» могло означать только «Шурик», а «обычным местом» был, без сомнения, «Треугольник».
Но не было ли это ловушкой, в которую пыталась заманить его ФСБ?
Действительно ли автором записки был Шурик? И если да, писал ли он её добровольно?
Поразмыслив, Евстигней решил идти.
В три часа ночи он был в «Треугольнике». Там было пусто. Подождав минут пятнадцать, Евстигней решил уходить, заглянув напоследок в шнырёвку – может быть, имелась в виду она?
Но стоило ему развернуться, как из-за хитрых сплетений труб возник Шурик. Он был один.
– Здравствуй, – сказал он, пожимая руку Евстигнея. – Извини, что не выходил на связь. Со мной всё в порядке, со Славиком тоже. Просто решили на некоторое время залечь на дно. За нами была слежка, сейчас вроде сняли.
– Я вам звонил по несколько раз в день, у вас телефоны были заблокированы.
– Старые номера забудь, я их сам уже не помню, в том числе свой. Тебе советую сделать то же самое.
И он продиктовал Евстигнею на память новые номера мобильных телефонов – Славика и свой. Евстигней запомнил их, не записывая.
– Меня забирали в ФСБ, – сказал он, когда они уже сидели в шнырёвке, – отпустили.
– Странно, как они вышли на тебя, – прокомментировал Шурик, выслушав подробный рассказ Евстигнея, – если бы у них было что-то серьёзное, они бы тебя так не отпустили. И всё-таки как-то они тебя нашли.
– Послушай, – решился наконец Пахомов задать давно волновавший его вопрос, – ты знал о том, куда собирался в тот вечер Костик? Или Славик знал? Куда, с кем, что собирался делать, с кем обсуждал? Может быть, с кем встречался или созванивался накануне. Мы не можем быть спокойны, пока не найдём ответов на эти вопросы…
– Проще говоря, ты думаешь о том, кто предатель? – спросил Шурик напрямую.
– Да.
Шурик помолчал.
– Хорошо. Я расскажу тебе то, что знаю. А ведь предупреждали его… – вздохнул он.
Немой вопрос застыл в глазах Евстигнея.
– Накануне вечером Костику звонил Малашенко.
– Малашенко?...
– Да, тот самый, Олег Малашенко, председатель радикальной молодёжной организации, про которого Костик нам всем уши прожужжал, какой он хороший и героический, – Шурик затянулся сигаретой, – по-моему, у них были какие-то совместные дела, в которые нас он не посвящал.
Красные пятна проступили на бледных щеках Евстигнея. Он молчал, потрясённый. Несмотря на все прошлые подозрения и даже на сцену, виденную седьмого ноября, такого поворота событий он не ожидал.
– Я надеюсь, – подвёл итог Шурик, – теперь ты не сомневаешься, кто такой Малашенко и стоит ли с ним иметь дела.
– Конечно, – только и смог сказать Евстигней.
– Проблема в другом. Как видишь, они нашли и тебя, и меня, и Славика, хотя никто из нас троих ни разу не был у Малашенко, мы не знакомы. Хотя и не докопались ни до чего. Сперва я грешил на Костика, но ему известны не только наши фамилии, но и вся наша замечательная деятельность. А мы с тобой живём дома и прохлаждаемся в коллекторе. Значит, Костик нас не сдавал. Можно, конечно, допустить, что Костик разболтал Малашенко про нашу компанию – язык у него без костей, сам знаешь. Но, во-первых, скорее всего, он этого не делал, по крайней мере, сам он всегда говорил, что наших имён никому не называл. Во-вторых, это тоже имело бы более серьёзные последствия. Значит, что-то ещё, понимаешь? Такое впечатление, что ФСБ слышала взрыв, да не знает, где он, – пошутил он.
– А в измене Малашенко ты абсолютно уверен? – спросил Евстигней, пытаясь найти слабое звено в логической цепочке товарища, словно цепляясь за последнюю надежду.
– На сто процентов, – ответил Шурик. – Но, поскольку многое ещё неясно и неизвестно, когда прояснится, предлагаю временно не заниматься ничем, кроме листовок и надписей на заборах. Опасность велика. Серьёзную деятельность временно заморозим. Это не только моё мнение.
С логикой Шурика Евстигней не мог не согласиться.
– Да, – спросил он в конце, – если, конечно, не секрет… Как твоя фамилия?
– Не секрет, – просто ответил Шурик, ни капли не смутившись. – Я думал, ты знаешь. Клементьев.
***
Международный телефонный звонок разорвал тишину в квартире Пахомовых. Трубку сняла Мария Александровна.
– Тебя. Женя, – сказала она сыну.
– Привет, – сказал Евстигней в трубку.
– Привет, – голос Жени дрожал, хотя она изо всех сил пыталась скрывать волнение, – Евстигней, с тобой хочет поговорить мой брат Ваня. Очень срочно.
Это было немного странно. Младший брат Жени учился в старших классах, разница в возрасте у них с Евстигнеем составляла пятнадцать лет, они никогда тесно не общались, общих интересов у них не было, и Ваню Евстигней видел всего несколько раз в жизни.
– Хорошо, давай.
– Привет, Евстигней, это Иван, – сказал до боли знакомый голос в трубке, который Пахомов узнал бы из тысячи.
Но это не был голос брата жены.

Конец первой книги

Книга вторая
Глава первая
Где-то в чистом поле воет ветер…
Остались ещё такие дикие места даже в Восточной Европе, где слева и справа пустые поля, и только железнодорожная ветка напоминает о деятельности человека. Страшно оказаться там одному, ночью, в такую погоду, когда хороший хозяин собаку из дома не выгонит, когда ещё не чувствуется дыхание приближающейся весны…
Товарный поезд шёл порожняком, и поэтому пустые вагоны и наливные цистерны сильно мотало, особенно на поворотах, и при этом они громыхали сильнее, чем обычно. Состав полз на восток, чтобы где-то там, за тысячи километров, посреди бескрайних снежных просторов, куда очень нескоро ещё доберётся весна, наполнить цистерны нефтью, вагоны зерном, платформы лесом и двинуться в обратный путь на запад. А пока, разгрузившись сравнительно недавно, он двигался за новым грузом по дорогам Восточной Европы.
Состав приближался к Калининграду с запада.
Когда он замедлил ход перед семафором, с одной из платформ соскользнула человеческая фигура, оттолкнулась от края платформы и рухнула в снег.
Светила полная луна, и звёзды блестели в безоблачном морозном небе. Поезд двигался дальше.
Человек несколько минут лежал на снегу неподвижно. Он понял, что повредил ногу при падении, поднялся и попытался сделать несколько шагов. Преодолевая боль, он мог наступать на ногу и мог идти. Это означало не перелом и не вывих. Скорее всего, потянул связки, подумал он, а значит, надо идти. Повезло ещё, такие травмы не лишают способности передвигаться самостоятельно и заживают без медицинской помощи. Если бы он был не в состоянии двигаться, то наверняка замёрз бы через несколько часов, и возможно, через несколько суток его труп нашли бы путевые обходчики.
Человек повёл плечами, отгоняя мрачные мысли, сел на снег и достал карту Восточной Европы на немецком языке, вырванную из школьного атласа, несколько минут разглядывал её при свете луны, потом аккуратно сложил замёрзшими пальцами и спрятал поглубже, как самое главное своё сокровище.
Отойдя на почтительное расстояние от железнодорожного полотна, человек медленно, хромая, двинулся вдоль путей на восток.
***
С Балтики дул промозглый мартовский ветер. Мокрый снег ложился на Калининград. День выдался сырым и холодным, может быть, не особо морозным, но мокрым и ветреным. Женя шла по центральному рынку, зябко кутаясь в тёплую шаль.
В Калининграде – город, в котором родилась, Женя называла именно так не столько по привычке, сколько из принципа, хотя он уже с прошлого года был Кенигсбергом – не так просто было найти работу с её дипломом учителя русского языка и литературы Московского областного пединститута. Школ с русским языком обучения оставалось не так много, школы, как и делопроизводство, и газеты, усиленно переводились на немецкий. Женя перебивалась случайными заработками, которые еле позволяли ей с пятилетним сыном сводить концы с концами. Выручало то, что жили они у родителей, но и родители её жили не в достатке, и сырым мартовским утром она приценивалась к продуктам на городском рынке, выискивая что подешевле.
Наблюдавшего за ней человека она заметила ещё минут пятнадцать назад. Обросший и худой, неопределённого возраста, прихрамывающий на одну ногу, но изо всех сил пытающийся это скрывать, он был похож на бомжа, которых на привокзальном рынке было достаточно, куртка его выглядела так, как будто её рвали собаки. Пожалуй, только особенный блеск в глазах отличал его от десятков городских бомжей, смирившихся со своей участью. Хотя Восточную Пруссию, по-старому Калининградскую область, миновали тридцатипятиградусные морозы, вдоволь разгулявшиеся в эту зиму на Европейской части России, но и здесь бездомным пришлось несладко. Не все из них дожили до весны, среди них было немало обмороженных, да и настоящая весна не спешила вступать в свои права. Человек, шедший за Женей, тоже прятал в рваных карманах до крови обмороженные руки. Она крепко сжала сумку двумя руками, следя за кошельком – его потеря сейчас могла бы стать непоправимой.
И всё же он шёл за ней, именно за ней, не предпринимая попыток совершить кражу. Что-то неуловимое выделяло его среди прочих бомжей, но Женя не могла сказать, что. А человек был уже полностью уверен, что где-то видел лицо этой женщине, но не мог вспомнить, где. Он снова и снова вглядывался в неё, стараясь не отставать, хотя растянутые ночью связки ступни давали о себе знать. Он судорожно пытался вспомнить, где он её видел, но как ни силился, ничто не всплывало из памяти, кроме того, что лицо ему знакомо.
Женя уже выходила с рынка, когда он решился.
– Девушка…
– Чего надо?
– Девушка, мы с Вами где-то встречались? Мы не знакомы? – фраза получилась пошлая, но ничего лучшего он придумать не мог.
– Нет.
– Простите… Это очень важно…
– Отвяжись! – Женя ускорила шаг, чтобы хромой бомж не мог её догнать.
Человек снова остался один. Он ещё побродил по дворам в той стороне, где скрылась Женя, не столько для того, чтобы найти её след – это было уже нереально – сколько для того, чтобы быстрее разрабатывались связки. Стемнело. В магазинной витрине он увидел своё отражение. В тёмном стекле на него смотрело заросшее щетиной лицо человека, определить возраст которого было невозможно. Во всяком случае, никто не мог бы сказать, что в этот пасмурный холодный день ему исполнилось ровно двадцать лет. Да он и сам вспомнил об этом совершенно случайно, хотя старался не терять счёт дням.
Он шёл дальше, мимо освещённого газетного киоска. С витрины на него смотрели огромные буквы заголовка бульварной газеты, одной из немногих оставшихся в городе на русском языке: «Особо опасный террорист Кустиновский скрывается на территории Евросоюза». С газетной полосы, с во много раз увеличенной фотографии со студенческого билета смотрел Константин Кустиновский, такой, каким он был пару лет назад.
Довольная усмешка скривила губы прохожего.
В конце концов он нашёл какой-то люк теплотрассы, с большим трудом поднял крышку и с ещё большим трудом закрыл её за собой. Только теперь он понял, насколько ослабел – раньше он делал это без малейших проблем. Спускаться по лестнице было особенно больно, и это заняло у него не меньше пяти минут. Он очень хотел спать, и лёжа за тёплой трубой, согревая замёрзшее тело, он уже в полусне ещё раз вспомнил лицо женщины на рынке – где же он её видел. А ведь где-то видел… Может быть, на фотографии…
Стоп!
На фотографии.
Сон как рукой сняло.
Он вспомнил.
Он вспомнил, где и на какой фотографии видел её лицо, вспомнил её имя и, конечно, фамилию. Но калининградского адреса он не знал.
Он почти заставил себя засыпать, отдыхать и набираться сил, не вскочить с места и не бежать вверх по ступеням – а при подъёме вверх по лестнице, в отличие от спуска, растяжение связок почти не ощущается, не бежать в темноту, в чужой город, разыскивать её неизвестно где. Впрочем, почему чужой город, оборвал он ход своего рассуждения, это, по крайней мере, русский город, что уже неплохо.
С этой мыслью человек наконец заснул.
Несколько дней он бродил по неуютному холодному городу, по рынку, пристально вглядываясь в лица прохожих. Жени не было.
Удача улыбнулась ему несколько дней спустя.
Около рынка он увидел Женю, увидел ещё издалека. Ходил он уже достаточно хорошо, чтобы не упустить её больше.
– Простите, Вы Евгения…
– Опять ты?... – она узнала его, и он стал говорить скороговоркой, боясь, что не успеет, что она не дослушает главное:
– Вы Евгения Пахомова, простите, не знаю Вашего отчества. Ваш муж – Евстигней Пахомов, из Москвы.
И он назвал её московский адрес.
Это уже не могло быть совпадением – ни редкое имя Евстигней, ни тем более адрес.
– Я слушаю.
– У Вас есть связь с Евстигнеем?
– Да, мы перезваниваемся.
– Я Вас очень прошу, Евгения, извините, как Ваше отчество?
– Николаевна.
– Я Вас очень прошу, Евгения Николаевна, позвоните Вашему мужу как можно скорее и передайте ему… – тут он запнулся, как будто сомневался, называть ли своё имя, и выпалил на одном дыхании: – Передайте ему привет от Константина.
Женя поколебалась.
– Хорошо, пойдёмте со мной, – сказала она, не выпуская из рук сумки.
***
Приятное тепло разливалось по телу, отогревая кровь. Впервые за много-много дней Константин Кустиновский, вымытый и одетый во всё чистое, сидел за столом в тёплой квартире у плотно зашторенного окна и с жадностью поглощал горячий картофельный суп. Напротив него сидел отец Жени Николай Павлович, листая пожелтевший от времени географический атлас СССР. Предложенную рюмку водки Константин выпил залпом на пару с хозяином и сразу почувствовал, как приливает кровь к щекам, как согревается тело, как оттаивают обмороженные пальцы. На включённой газовой плите стоял эмалированный чайник, у плиты хлопотала Женя, готовя чай. На конфорке весело плясали синие язычки пламени. Во всей обстановке чувствовался запах домашнего уюта. Жилище было бедно обставлено, но наглухо законопаченные окна не позволяли холоду с улицы проникать внутрь. Сына и младшую сестру Женя отослала в свою комнату, едва Кустиновский переступил порог квартиры, чтобы ненароком не вышло беды.
Рассказывая о себе и о своих приключениях, Константин не вдавался лишь в подробности своего побега, о чём его, впрочем, ни Женя, ни Николай Павлович благоразумно не спрашивали.
– И каков же твой дальнейший маршрут? – спросил хозяин квартиры, рассматривая подробную карту Прибалтики, составленную в те давние времена, когда Литва, Латвия и Эстония входили в состав Советского Союза, а Константина ещё не было на свете, и для него это была история, но сам Николай Павлович в начале восьмидесятых, когда был издан этот фолиант, уже заканчивал школу в Калининграде и находился в сознательном возрасте.
– Через Белоруссию, конечно, – ответил Константин, даже удивившись такому вопросу.
Николай Павлович вздохнул.
– Понимаю, в твоём положении простительно этого не знать, – медленно начал он, – но я должен разочаровать тебя, Константин. Калининградская область, или Восточная Пруссия, как они назвали мою малую родину, не имеет общих границ с Белоруссией.
Если бы гром ударил посреди ясного морозного неба или земля разверзлась под ногами Кустиновского, это произвело бы на него меньшее впечатление. Не в силах вымолвить ни слова, он судорожно полез размякшими пальцами в карман рубашки, где лежала его маленькая немецкая карта. Но Николай Павлович развернул атлас и подвинул его через стол.
– Если бы всё было так просто, Костя, ты не встретил бы Женю сегодня, вернее, ты встретил бы её гораздо раньше, у мужа в московской квартире, потому что она давно была бы в Москве. Твоей карте не хватает масштаба, здесь и Калининградская область-то еле обозначена. А вот это – он ткнул в карту остро отточенным карандашом – просто ошибка. Если это школьная карта, я удивляюсь, как они допустили такую карту в печать. Впрочем, сейчас может быть всё, это у нас во времена моей юности такое было невозможно. Но так или иначе – единственный способ попасть отсюда в Белоруссию – через Литву. Или через Польшу, что не лучше и уж точно не ближе.
– Через Литву, – медленно повторил Кустиновский, прижав пальцы к вискам и глядя в лежащий перед ним старый атлас. – Хорошо, Николай Павлович, это означает лишь то, что мне придётся пробираться через Литву.
– Больно просто у тебя выходит – «пробираться через Литву».
– Я прошёл Германию и Польшу почти что пешком, – ответил Кустиновский. Где на товарняках, где как придётся… Меня ищут антитеррористические службы, наверное, по всей Европе – точно не знаю. Несколько раз уезжал на сотни километров в сторону от нужного направления. Эта карта вообще досталось мне случайно. Но всегда, где бы я ни оказывался, жёстко брал курс на восток, на путь в Россию. Я же не знаю ни одного иностранного языка, иначе, наверное, был бы здесь раньше. Но если я смог преодолеть Германию и Польшу, то почему бы мне не пройти и Литву? Тем более что речь идёт о гораздо меньшем расстоянии.
Николай Павлович выслушал его, не перебивая.
– Видишь ли, – ответил он, – и Германия, и Польша, и Литва – это Шенгенская зона. Зона безвизового режима, если не знаешь.
– Знаю. Только не знаю точно, какие страны туда входит. Германия – это понятно…
– Польша и Литва были приняты то ли в две тысячи седьмом, то ли в восьмом году – не помню точно, но давно уже. Мы с тобой сейчас закусываем на территории Германии, будь она неладна, то есть на территории Шенгенской зоны, через которую ты шёл. Возьмём Германию, Польшу, снова Германию – ты не переходил ни одной настоящей границы. Литва, в принципе, – то же самое. Вот перейти литовско-белорусскую границу будет посложнее. Это, пожалуй, один из самых трудных этапов твоего большого пути.
– А дальше?
– Дальше, ты в Белоруссии – считай, дома. Белоруссия настроена к России очень дружественно, граница для таких, как ты, чисто формальная. Кроме того, там тебе будет довольно безопасно – американцы соваться не рискуют, а на выполнение международных соглашений по борьбе с терроризмом Президент Белоруссии часто смотрит сквозь пальцы. Так что – граница Смоленской области – и гуляй на все четыре стороны, свободен, как ветер в поле. Если дойдёшь.
– А что бы Вы мне посоветовали?
– Если честно – прервать своё путешествие здесь. Если тебе везло до сих пор, далеко не факт, что так же будет везти дальше. С американцами, я так понимаю, у тебя теперь личный счёт имеется, но поквитаться с ними ты вполне можешь и здесь. Если сомневаешься, смею уверить, что дело ты себе в Калининграде найдёшь. Если ты всё же намерен продолжать путь – то осесть в Белоруссии. Знакомые, друзья там есть?
– У отца вроде есть в Бресте родственники, – ответил Константин, мы же родом из Западной Белоруссии, и фамилия оттуда. Только я не знаю никаких координат. Но их несложно узнать по телефону. Только я всё равно должен вернуться. Чтобы продолжить борьбу и чтобы найти тех, кто меня предал.
– Что же, единственное, чем могу тебя обнадёжить – перейти границу в направлении из Шенгена должно быть полегче, чем в Шенген. Но насколько – не знаю. У тебя какие-нибудь документы есть?
Константин отрицательно покачал головой.
– В Калининграде действуют старые российские паспорта, к ним прилагается вкладыш – вид на жительство в Восточной Пруссии, постоянный, как у меня, или временный, как у Женьки, если нет калининградской прописки. Если будет возможность, советую разжиться таким паспортом. Или удостоверением «негра» в Прибалтике.
– Каким удостоверением? – не понял Константин.
– Удостоверением негражданина, русскоязычного жителя Прибалтики. Паспортов у русских там нет. Но лучше, конечно, калининградским. Любым документом, с которым ты можешь идти в Россию, с которым можешь находиться в России, но не можешь в Евросоюзе, и с которым тебя могут выкинуть в Россию шенгенские пограничники. Желательно с похожей на тебя фотографией. И, конечно, с некоторой суммой денег, чтобы избежать на границе проблем.
– А это поможет?
– Не знаю, не знаю… По-моему, весь этот план – авантюра. Но ничего более реалистичного предложить не могу. – Николай Павлович замолчал.
– Я подумаю, – сказал Константин. – достать паспорт, конечно, сложно, можно попробовать украсть или купить у бомжей… В любом случае я свяжусь с товарищами, а потом буду принимать решение и искать пути. От вас можно позвонить Евстигнею в Москву?
– Конечно. Только соблюдай элементарные правила конспирации. И номер пускай наберёт Женя. Представишься моим сыном. Его зовут Иван, Евстигней знает.
– А всё-таки, Костя, ты сам как считаешь, – вступила в разговор внимательно выслушавшая историю Кустиновского и почти весь вечер молчавшая Женя, – извини, если не хочешь говорить – кто тебя предал?
– Не знаю точно, – ответил Константин, опуская вниз глаза, в которых проступил недобрый огонёк, – но круг подозреваемых достаточно узок. Накануне вечером два человека слышали, что я договаривался о встрече с Олегом, и могли догадаться, что мы что-то замышляем. Хотя, может, это результат обычной болтовни, в том числе и телефонной – но я допускаю, что это кто-то из двух. Клементьев или Никешин.
– А Малашенко? – спросила Женя.
– Исключено, – помотал головой Константин, отправляя в рот очередную ложку второй порции супа, – не тот это человек. Он не способен на предательство.
С присущим ему непостижимым упрямством Кустиновский отвергал самый очевидный вариант.

Глава вторая
Чёрная полоса в жизни Томаса продолжалась.
Не успел утихнуть скандал с разбитой машиной, как новое несчастье свалилось на его голову.
Во время очередных вечерних посиделок в баре за стаканом ирландского виски у Томаса исчезло портмоне, в котором находились чистые бланки российских паспортов с печатью, предназначенные для оперативных целей.
Такая пропажа грозила ему суровыми неприятностями. Не помогло и объявление с обещанием крупного вознаграждения нашедшему портмоне – Томас ещё надеялся, что это всё-таки были обычные воры и охотились они не за документами, а за деньгами.
Наиболее странно выглядело то, что бумажник с наличными деньгами и кредитными картами остался в целости и сохранности. Это внушало более серьёзные подозрения, чем банальная кража.
Именно за это Тушин отчитывал Катю, которая сидела на стуле в его квартире, сложив руки на коленях и глядя в пол, в то время как бланки паспортов уже перекочевали в надёжное место, которое было оборудовано в лучших традициях московских товарищей – под землёй.
– Подобные рыцарские наклонности до добра не доведут, – жёстко рубил Тушин. – Более того, они приведут к провалу. Почему не взяла деньги? Играть в благородство будем в другом месте. Дело, как понимаешь, не в деньгах, а в том, что если ты маскируешься под кражу, если ты чистишь карманы у пьяного, у него не должно возникать даже мыслей, что он имеет дело с чем-то большим!
– Хорошо, Фёдор Иванович, – послушно кивала Катя. Было даже обидно, что такая простая мысль не пришла в голову ей самой.
***
Административно-территориальное деление Москвы включает в себя почти полторы сотни муниципальных районов, объединённых в девять округов, не считая Зеленограда. При этом большая часть районов за пределами Садового кольца (и может быть, прилегающих к нему кварталов) застроена многоэтажными домами, выполненными по нескольким десяткам типовых проектов. Человеку, оказавшемуся на московских окраинах впервые, бывает трудно ориентироваться в этих хитросплетениях девяти-, двенадцати- и шестнадцатиэтажных корпусов, как две капли воды похожих друг на друга в любом конце города.
Но если ты родился и вырос среди этих дворов и подъездов, если в своём муниципальном районе ты знаешь каждый закоулок, каждую тропинку и каждую арку, знаешь, где есть проход между домами, а где нету, твой район и только он приобретает неповторимый колорит. И ты никогда не перепутаешь дома и не собьёшься с маршрута. И где-то здесь, среди нагромождения башен и домов из нескольких подъездов – для кого-то неотличимая от других, родная типовая девятиэтажка, где прошли детство и юность. Девятиэтажка, откуда ты когда-то уходил, чтобы вернуться, и которую теперь должен обходить стороной хотя бы за три квартала.
Южное Тушино…
Ушедшая зима, опрокинувшая все представления о климатической норме и впервые за последние тридцать лет напомнившая москвичам, что такое минус сорок по Цельсию, обошлась столице в немалое количество размороженных труб, неоднократные отключения электроэнергии и отопления и бесчисленные аварии на теплотрассах.
По счастливой случайности все эти неприятности обошли стороной знаменитый коллектор и не потревожили его постоянных посетителей.
На Московской кольцевой автодороге все светофоры были ликвидированы ещё в девяностых годах двадцатого века, что сделало движение непрерывным, но всё равно не спасало от бесконечных пробок.
В те же годы МКАД пересекли несколько десятков пешеходных мостов, затянутых в металл и небьющийся пластик. Они стали единственной возможностью пересечения МКАД пешком. Других путей пешего проникновения в Москву не осталось.
У каждого из этих пешеходных переходов могли ждать террориста Константина Кустиновского, хотя никто не верил всерьёз, что он наберётся наглости появиться в Москве.
Можно было воспользоваться одной из линий лёгкого метро, Бутовской или Митинской, но от этого варианта он тоже отказался. Ещё существовали автобусы и электрички.
Он выбрал электричку Рижского направления, шедшую в Москву в самый утренний час пик, когда еле-еле разжимались на станциях двери вагонов. Втиснувшись в тамбур, он проехал две станции, вышел из вагона и шёл вдоль путей от Тушино до Трикотажной пешком, меся ботинками Николая Павловича весеннюю грязь и расстегнув все пуговицы его же куртки. В кармане куртки лежал краденый российский паспорт на имя гражданина Морозова Виктора, жителя города Раушен в Восточной Пруссии, бывшего Светлогорска Калининградской области. Фотография в паспорте весьма отдалённо напоминала внешность Кустиновского. Усталость валила с ног. В лужах между шпалами играл солнечный луч. Таял последний снег.
Грибным дождём и апрельским солнцем встретила Кустиновского Москва.
Он шёл и не знал, что два дня назад в Москву приехала Катя.
Когда раздался звонок в дверь, Катя находилась в квартире Пахомовых одна. На цыпочках она подошла к двери и посмотрела в глазок.
На площадке стоял незнакомый человек.
Катя бесшумно отошла от двери и притаилась.
Звонок повторился. Звонили сначала робко, потом более настойчиво. Она наконец решилась обнаружить себя.
– Кто там?
– Это Лена? – спросил тихий голос из-за двери. – Лена, я к Евстигнею.
Катя вернулась в комнату, взяла мобильный телефон, набрала номер сотового Евстигнея.
– Тут в дверь звонят, говорят, к тебе.
– Кто? – спросил он. – Как выглядит?
Катя постаралась описать неожиданного гостя.
– Конечно, открывай! – чуть не закричал в телефон Пахомов. – Это же Костик! Скажи ему, я буду, как только освобожусь со смены!
Катя повернула оба дверных замка. Дверь отворилась. Незнакомец сделал шаг назад – это была не Лена.
Две безмолвные тени застыли в проёме коридора.
– Здравствуйте, – хрипло прошептал Кустиновский.
– Проходите, – сказала Катя, пропуская его в квартиру. – Евстигней просил Вас подождать его здесь, он будет после работы…
Константин сделал шаг вперёд, схватился рукой за дверной косяк и рухнул без сознания к ногам Кати на порог квартиры.
***
В электричке ехали втроём. Евстигней отдал другу ключи от дома в Калиновке, предупредив, однако, что считать это место абсолютно безопасным не стоит. Но Кустиновский и не собирался там задерживаться. В его планы входило где-нибудь наконец передохнуть и восстановить силы. Несколько дней или недель, проведённых в Калининграде, отдыхом не были, это была небольшая остановка-передышка, без которой он вряд ли был бы способен продолжать путь по своему физическому состоянию, к тому же там приходилось решать проблемы дальнейшей дороги.
В Калининграде Константин предлагал Жене составить ему компанию в его авантюре, но Женя отказалась. Она занималась долгим и недешёвым официальным оформлением документов, к тому же на руках у неё был ребёнок, рисковать так, как Кустиновский, она не могла.
– Вот отлежусь немного, залижу раны, – улыбался Кустиновский, скользя взглядом по весенним пейзажам, пролетавшим за окном вагона, – и снова к активной деятельности. Трепать нервы натовской сволочи. В дальнейшем планирую более серьёзные мероприятия, чем то, чем мы занимались раньше. Я несколько изменил свою точку зрения на цели и методы работы. Не в том смысле, – успокоил он Евстигнея, – что я стал мирным, белым и пушистым. Мирный, белый и пушистый Кустиновский – представляешь? Как раз наоборот. Теперь я соглашусь с тобой, что трубы – это ерунда, есть более интересные цели. Есть тут одна задумка любопытная, – он оглянулся вокруг себя, говорили они тихо, почти шёпотом, вокруг них никого не было, вагон был почти пуст, а в том конце вагона, где они трое занимали одну лавочку, вообще никого не было, но он решил перестраховаться. – Расскажу, когда приедем.
Всю дорогу Катя впитывала каждое слово Константина, он был для неё человеком-легендой, свежей струёй ворвавшимся в её жизнь.
– И где ты собираешься в принципе жить? – спросил Евстигней. – В смысле постоянно?
– Постоянно – нигде. Как понимаешь, такую роскошь в Москве я себе в своём нынешнем положении позволить не могу. В основном – под землёй, в коллекторах, – он подчеркнул окончание множественного числа. – Как можешь догадаться, «Треугольник» и примыкающая к нему система труб, где ты бывал, – очень небольшая часть из того, что я знаю в Москве. Когда у тебя, надеюсь, в городе или там, куда едем сейчас, когда ещё у кого-то из друзей…
– А ты уже виделся с ребятами?
Кустиновский нахмурился.
– Думаю увидеться в ближайшее время, – ответил он, – кроме того, у меня есть некоторые невыясненные вопросы.
– Что ты имеешь в виду?
– В первую очередь, конечно, – кому я обязан тем, что пришлось увидеть Германию.
– А ты сам не догадываешься?
– Поясни.
– Костик, я имею в виду человека, с которым ты должен был встречаться. Как я понимаю, место и время нашей встречи знал только он, – сказал Евстигней.
– Точно – да. Но то, что мы с ним встречаемся и куда-то идём, знали ещё Шурик Клементьев и Славик Никешин.
– Костик, в твоих рассуждениях отсутствует элементарная логика. Если один человек знал место, время и цель похода полностью, а двое других – только обрывочные сведения, логичнее в первую очередь подозревать первого.
– Ты хочешь сказать…
– Да. Малашенко, – отрезал Евстигней.
– Кто такой Малашенко? – спросила Катя, переводя глазки-вишенки с Кустиновского на Пахомова и обратно.
С Шуриком и Славиком она уже успела познакомиться.
–...Посмотрим, – сказал Кустиновский, когда они выходили из электрички, – подождём, рано или поздно всё прояснится. С Шуриком и Славиком я обязательно встречусь. Постараюсь и с Малашенко, но здесь проблема в том, что на собраниях и митингах я появляться не могу, попробую пересечься лично в безопасном месте. Подумаю ещё. Но пока я хотел бы провернуть одну операцию вообще без участия этих людей, чтобы никто не знал, кроме здесь присутствующих, – он обвёл взглядом идущих по тропинке товарищей. По узкой тропе Евстигней шёл первым, показывая дорогу, за ним Константин и Катя. – Акция планируется на июль, – при этих словах Кустиновского в глазах его спутников мелькнуло разочарование, все надеялись с возвращением Константина развернуться гораздо быстрее, но он не заметил этого выражения, – так что времени у нас ещё много, но готовиться надо очень основательно.
– И что же за план? – нетерпеливо спросила Катя.
– Четвёртое июля – знаешь, что это за день? – Константин оставался верен себе и ни капли не стеснялся того факта, что познакомились они около суток тому назад.
– Конечно, спрашиваешь! День независимости США!
– Правильно. Главный государственный праздник. Наши заклятые друзья янки будут его отмечать, и наша задача – приготовить им достойное поздравление.
– А ты уже знаешь, где, когда и как?
– Так вот, товарищи дорогие, – Кустиновский понизил голос, – факт малоизвестный, но очень примечательный. Ещё с начала девяностых годов – то есть, за двадцать лет до ввода войск, с самого развала Союза – каждый год янки гуляют в одном и том же месте, в музее-усадьбе Кусково. Это в Кусковском парке, на юго-востоке Москвы. Охраняют их очень здорово, их уже десять лет назад хорошо охраняли, а сейчас тем более. Тем не менее широко мероприятие не афишируется, даже многие местные жители о нём практически не в курсе. Свободного доступа туда не будет, так что этот вопрос придётся тоже предусмотреть заранее. Техническую часть я беру, естественно, на себя. Парк довольно большой, чего не скажешь о территории музея-усадьбы. Она с трёх сторон обнесена железным забором, с четвёртой стороны пруд. Пруд маленький, но хорошо просматривается со всех сторон – не подплывёшь. Центральные ворота со стороны автобусной остановки, у самого пруда, автобус туда ходит от метро «Рязанский проспект» или от «Выхино», с другой стороны можно подъехать от «Перово», но американцев будут возить специальные автобусы от «Рязанского проспекта». От метро довольно далеко. Вторые ворота расположены симметрично, с другой стороны, тоже на берегу пруда. Есть несколько небольших входов на территорию, но они всегда закрыты и не используются, их можно не брать в расчёт. В общем, так об этом рассказывать бесполезно, я лучше нарисую всё на плане, а потом свожу вас на местность. Это архитектурный ансамбль Кусково, туда экскурсии водят, школьников, в обычные дни туда пускают внутрь всех желающих рублей за сто пятьдесят с человека. Считайте, пока я вам изложил цели, задачи и преамбулу плана. В смысле общее описание. Предлагаю всем продумать эту тему и изложить свои соображения через несколько дней. Через пару недель, не раньше, съездим на место втроём – как только приду в норму, пока у меня сил нет совершенно. И очень серьёзно предупреждаю всех, чтобы не болтали! Ни одной душе, кроме нас троих, не обмолвиться и не намекнуть! Я не хочу, чтобы кто-то вскоре разделил мою судьбу – а мне вообще немыслимо повезло, что я сейчас с вами!
С этими словами Константин сорвал куртку, задрал рубашку, и перед глазами Евстигнея и Кати обнажились затянувшиеся кровавые шрамы на его спине.
– Янки. – сказал он коротко, засовывая руки в рукава. – ЦРУ. Германия. Без комментариев. Поэтому не трепаться! Никому! Борьба с терроризмом. – И добавил несколько общеизвестных русских выражений.
***
У Константина, объявленного в международный розыск, хватило мозгов хотя бы не появляться на первомайской демонстрации в Москве, хотя даже такая безумная мысль мелькала у него в эти апрельские дни. На всякий случай меры принял Пахомов, который уехал в Калиновку и ни на шаг не отходил от Константина все праздники – не хватало ещё, чтобы он отправился в Москву самостоятельно и, конечно, для него это кончилось бы печально.
В столицу Константин вырвался в мае.
С телефона-автомата он набрал городской телефон квартиры на «Коломенской», который затвердил когда-то наизусть.
На определителе высветился незнакомый номер. Малашенко снял трубку.
– Слушаю.
– Олег, привет, это Константин, – сказал хорошо узнаваемый голос..
В трубке раздались короткие гудки. Малашенко трясло, когда он с плохо скрываемым страхом нажал на рычаг и только потом повесил трубку. Об этом звонке он не рассказал никому, даже своему непосредственному начальству – он ясно понимал, что в этом случае его заставят выходить на след Кустиновского, а встречи с Кустиновским Малашенко боялся больше всего на свете. Никто не может знать, думал он, на что способен этот человек и каким способом он пожелает ему отомстить.
С того вечера Малашенко потерял покой. Несколько раз ему казалось, что в метро, в троллейбусе или просто за углом его ждёт Кустиновский с ножом, пистолетом или бомбой – способы расправы его фантазия рисовала самые разные. Раза два ему даже чудилось, что он видел фигуру Кустиновского в толпе, но с более близкого расстояния убеждался, что ошибся.
Кустиновский ещё несколько раз в разные дни пытался дозвониться на домашний номер Малашенко, но тот прекратил брать трубку на неизвестные номера.
На митинги и собрания Константину всё-таки хватило благоразумия не ходить. И потому встреча с Малашенко, которая могла стоить Кустиновскому жизни или свободы, не состоялась. О безуспешных попытках Константина знал Евстигней Пахомов, он же рассказал о них Шурику и Славику, которые всё же встречались с Константином в коллекторе. Встреча прошла хоть и натянуто, но ровно.
– Приятно тебе или нет, но я буду говорить откровенно, – сказал тогда Шурик Костику в присутствии Евстигнея. – Есть тип людей, которых жизнь учит только тому, что она никого ничему не учит. Не обижайся, но это про тебя.
Ни Шурик, ни Славик не знали о регулярных многочасовых прогулках Евстигнея, Константина и часто появлявшейся теперь в Москве Кати по аллеям и тропинкам весеннего парка Кусково, по кромке берега небольшого пруда, по дорожкам архитектурно-художественного паркового ансамбля восемнадцатого века. Слушая мерный стук Катиных каблучков, отбивавших такт рядом с кроссовками Константина в сиреневых майских сумерках по утопающей в юной зелени распускающихся деревьев Аллее Жемчуговой, Пахомов думал о том, как она ездит в Москву чуть ли не каждую неделю, конечно, в связи с предстоящей операцией.
Это была правда, только не вся. Никто из них двоих не догадывался, что Катя, которой в середине апреля исполнилось двадцать лет, так часто бывает в Москве ещё и затем, чтобы видеть Константина Кустиновского.

Глава третья
«А ты ещё не знаешь, что у тебя есть я…»
Светодиодный фонарь, настроенный на минимальную мощность, лежал у Кати на коленях. Она удобно сидела на широкой трубе, упершись ногами в большой проржавевший вентиль. Слабый бледно-голубой луч диода был единственным источником света в одном из многочисленных прибежищ Кустиновского, коридор с двумя трубами, шедший под улицей, был наполовину засыпан песком, и в дальнюю часть коллектора можно было только проползти по верху трубы. Люк они плотно закрыли изнутри, и свет с поверхности не проникал под землю. К тёплому и спёртому в любое время года воздуху подземелий Катя уже успела привыкнуть. Константин спал на тёплой трубе, свернувшись калачиком и подложив под голову куртку. Его ровное дыхание почти не нарушало покоя в этом глухом аппендиксе московских коммуникаций. Иногда отдавались звуки с поверхности, где ездили автомобили, где кипела жизнь, но здесь они составляли не более чем часть естественного фона. Лишь изредка тусклый лучик фонаря в металлическом корпусе скользил по сомкнутым ресницам спящего, и тонкая рука тут же отводила свет, чтобы ненароком не разбудить его.
Почти год опасность ходила рядом с Катей, хотя, наверное, раньше не настолько серьёзная, как теперь, когда она согласилась участвовать в операции в Кусково. За эти месяцы её сознание даже свыклось с постоянной опасностью.
За человека, к дыханию которого она прислушивалась на трубе в темноте коллектора, Катя тревожилась больше, чем за себя.
«Я заслоню тебя от хищной стаи, от беспощадной звёздно-полосатой твари, от страшного белого орла с огромными когтями и загнутым клювом. Я закрою тебя от висящей чёрной тучи, от смертельной пропасти. Я тебя больше никогда никому не отдам, ни ЦРУ, ни ФСБ, никому. Не тревожься и будь спокоен. Я отведу от тебя тысячу смертей, я буду ждать тебя с тысячи войн, я пойду с тобой на тысячу операций, в Кусково и ещё на девятьсот девяносто девять других. Все удары, что тебе предназначены, я приму на себя. Только ни о чём не беспокойся, хороший мой. Я знаю, что ты вернёшься. Что любая опасность обойдёт тебя стороной, что со всех заданий, со всех акций ты вернёшься невредимым. Что я не дам тебе пропасть. Что я люблю тебя, Костя.
Ведь ты ещё не знаешь, что у тебя есть я…»
***
Второй паспорт, выданный в Павелецкой области, появился у Константина благодаря Кате, которая привезла его из родного города. Его преимущество перед первым, калининградским, состояло в том, что туда действительно была вклеена фотография Константина, хотя заполнен он был на вымышленное имя. Однако, в отличие от калининградского паспорта, принадлежавшего реальному гражданину, в павелецком несоответствие данных могла выявить малейшая проверка.
Игнорируя требования конспирации, Катя часто ездила в Москву на скором поезде, покупая билет на свою фамилию. При этом она натыкалась на укоризненный взгляд Пахомова, но нежелание терять время на дорогу электричками перевешивало. Впрочем, чем больше приближалось четвёртое июля, тем чаще она прибегала именно к этому способу передвижения.
Поздним вечером третьего июля по московским улицам хлестал косой дождь, вспышки молний озаряли небосвод над Кусковским парком, выхватывая из темноты фрагменты паркового пейзажа, и раскатистые удары грома заглушали далёкий шум железной дороги. Порывы ветра срывали листья с деревьев на аллеях. Погода, безусловно, благоприятствовала в том, что вероятность наткнуться на случайных прохожих, которые запомнят террористов в лицо, была практически равна нулю – мало нашлось бы желающих в такую грозу разгуливать по парку, вдали от станций метро и от человеческого жилья.
С другой стороны, это потребовало дополнительной герметизации взрывного устройства, к которому накануне заботливые руки Кустиновского от души добавили гаек, гвоздей и других поражающих элементов.
Входные ворота закрыли в восемь вечера, хотя все посетители разбежались уже часа три назад, с началом дождя. Под крышей маленького кафе у метро «Рязанский проспект» Константин и Катя коротали время до наступления темноты. Главным препятствием оставалась охрана территории музея – будки с охранниками стояли у каждого входа. Мысль об уничтожении или обезвреживании охраны отмёл Евстигней – связанный охранник или его исчезновение будет немедленно обнаружено с утра, и он настоял на незаметном проникновении на территорию.
– Охранник с дальней стороны парка практически всегда пьян, – говорил тогда Константин. – Это облегчает задачу, скорее всего он нас не заметит. Хотя в хорошую погоду тот, который будет дежурить, иногда удит рыбу в канальце, впадающем в Кусковский пруд. Их четверо на каждом посту, дежурят они сутки через трое. В лицо я помню всех.
Помимо ночного проникновения в Кусково, у Евстигнея был ещё вариант с появлением на самом празднике, но Константин отмёл его сразу.
– Практически невозможно. Пускать будут по приглашениям или по американским документам. Кроме того, поставят металлоискатели.
– Откуда ты всё так хорошо знаешь? Я имею в виду, как будет организован сам праздник?
– Я там был год назад. На разведке. Сделать тогда ничего не получилось. Я ещё тогда решил, что получится в этом году.
Евстигней совершенно забыл, что ещё год назад он понятия не имел о существовании Кустиновского. Ему казалось, что они знакомы уже целую вечность.
…Сумерки плыли над Москвой. Капли дождя барабанили по стеклу. Играла музыка. Бутылка джин-тоника медленно пустела.
– Пойдём, что ли. Пора, – сказал Кустиновский, вставая. – Хорошо бы ещё на последний автобус успеть и на метро.
Они вышли под дождь и через десять минут уже сидели в пустом салоне одинокого ночного автобуса.
– Остановку не проедем? – спросила Катя.
– Обижаешь, – ответил Константин. – я здесь бывал гораздо больше, чем все остальные и пролазил вдоль и поперёк всё, что можно и нельзя.
Ноги вязли в липкой и мокрой грязи, особенно после того, как они прошли по асфальтированной дороге периметру парка и свернули с неё. Куртки не спасали, они промокли насквозь уже через пять минут. Зато вокруг было совершенно пустынно.
– Теперь – только шёпотом, – сказал Константин Кате, когда они приблизились к ограде. – И вообще говорить по минимуму. Собак вроде нету, по крайней мере, я их тут ни разу не видел. Не кашлять, не чихать, обувью стараться не хлюпать. Звонок мобильника отключила?
Она кивнула.
Витая фигурная металлическая решётка ограды парка, закругляясь, спускалась в воду. Крупные дождевые капли колотили по поверхности воды, и даже утки с Кусковского пруда попрятались в свои укрытия. Константин опустился на одно колено и жестом показал Кате на промежуток между двумя нависающими над водой почти горизонтальными прутьями, где мог протиснуться человек. Крепко ухватившись руками за один из верхних прутьев, он просунул одну ногу в проём и упёрся ей в твёрдую каменную поверхность берега с внутренней стороны ограды. Руки скользили по мокрому металлу. Он лёг на нижний прут и над водой перенёс всё тело внутрь, поднялся и присел на корточки, ожидая, пока тот же путь проделает Катя. Последней препятствие преодолела сумка со смертоносным грузом, которую он осторожно протянул между прутьями. Будка охранника осталась слева от них, метрах в ста от пруда, а впереди, примерно на таком же расстоянии, в пруд впадал каналец, так что передвигаться по берегу они не могли. Глубина канальца, как объяснял Константин, была такая, что его пришлось бы переплывать. Единственный мостик находился прямо напротив будки, в которой горел яркий свет. Фонари, выполненные в старинном стиле, роняли свет на параллельную берегу аллею. Сполохи молний отражались в тёмной воде.
– Мост надо перебежать, пригнувшись, и как можно быстрее, – шёпотом сказал Константин. – Переползать его смысла нет – ползущий человек всё равно заметен из будки. За мостом сразу падаем в ложбинку. Главное – скорость. Если на мосту нас не заметят, дальше уже будет проще.
Края моста они достигли на четвереньках. Константин сжал в руках сумку и рванулся через мостик первым. Через несколько секунд он уже лежал в сырой траве. Он махнул рукой Кате, она поднялась и в несколько прыжков достигла противоположного берега. Минуты две они лежали на земле, вглядываясь в ночь и вслушиваясь в шум ливня.
– По-моему, всё спокойно, – прошептала наконец Катя.
– Поползли.
Не зажигая фонарей, они медленно двинулись вперёд по узкой ложбинке, тянувшейся между двумя газонами примерно посередине между берегом и освещённой аллеей. Глубины её хватало, чтобы ползти по-пластунски, но встать на четвереньки Константин не решался. Когда ложбина закончилась, им пришлось проползти метров двадцать по открытому месту до кустов, где они, наконец, смогли встать на ноги.
– Вот здесь всё и будет.
Они находились на площадке невдалеке от главной усадьбы, от глаз охраны с обеих сторон их скрывали кусты – расстояние до главного входа было уже не больше, чем до того, где они зашли.
Константин бережно положил тяжёлый пакет, перемотанный в несколько слоёв скотчем, на дно фигурной железной урны.
– Вот и всё. Теперь обратно.
У края кустов Катя непроизвольно опустила руку в карман куртки. Внутри у неё всё похолодело.
– Костя…
– Что?
– Костя, я потеряла мобильник.
– Он включён?
– Да.
– А звук?
– Выключен. Даже виброзвонок отключён.
– Когда ты его видела в последний раз?
– Когда перелезали через забор.
Оба они подумали об одном и том же. Где-то в коротко стриженной газонной траве, посреди территории, лежит включённый Катин сотовый телефон. Позвонить на него с мобильника Константина и найти по звуку было бы очень рискованно, но, поскольку звук отключён, даже такой возможности у них нет. Если аппарат найдут, определить его принадлежность не составит труда, даже если СИМ-карта зарегистрирована не на Катин паспорт. Входящие звонки, исходящие звонки, сообщения, записная книжка…
Где-то в траве Кусковской усадьбы лежал бесценный для врагов источник информации.
Провал.
Причём глупейший.
– Сколько сейчас времени?
– Ровно двенадцать.
Ещё не поздно было забрать бомбу и отменить операцию. Тогда бомбы не будет, но телефон всё равно найдут, узнают, кто сюда приходил, а приходили в такую ночь явно не затем, чтобы устроить романтические посиделки под луной, тем более, что луна скрыта за тяжёлыми грозовыми тучами.
Забирать бомбу бесполезно и бессмысленно.
Оба они прекрасно это понимали.
За лесом раскатисто ухнул гром. Свинцовые капли дождя стучали по листьям кустарника и стекали вниз. Под ветвями стучали два сердца.
Тук-тук. Тик-так.
– Делать нечего, – сказал Константин, – будем искать.
– Костя, ты уходи, слышишь? Ты уходи, а я поползу назад с фонарём и буду искать, пока не найду. Если всё будет в порядке, встретимся за оградой, на остановке, например. Только уходи, пожалуйста.
– Искать будем вместе, – ответил он. – назад ползём той же дорогой, только весь маршрут по-пластунски и обшариваем всё вокруг. Я впереди, ты за мной с фонарём, только упираешь световое пятно в землю. Я прикрою свет спереди. И молись богу, дьяволу или кому хочешь, чтобы повезло.
Они ползли медленнее раза в два. Катя хваталась за каждую кочку в надежде, что это телефон. Но телефона не было.
– Костя, я тебя очень прошу, – шептала она, – уходи вперёд…
– Заткнись и ползи!...
И снова и снова упирались колени и локти в липкую грязь, и струи воды стекали по одежде, хотя это уже не имело значения – на них давно не оставалось ни одной сухой нитки…
Они были уже почти у мостика.
– Это он!
Это действительно был телефон, видимо, выпавший из кармана, когда Катя резко бросилась на землю, перебежав мостик. Вздох облегчения вырвался из её груди.
– Слава богу, – тихо отозвался Кустиновский, – ты меня так до сердечного приступа доведёшь.
Через десять минут они были за оградой и шли к остановке, не позволяя себе расслабиться – времени до последнего автобуса уже почти не оставалось.
Фары автобуса Константин заметил издалека. Собрав силы, он побежал к остановке, схватился за перила передней двери перед турникетом. Катя не поспевала за ним, шофёр сигналил, и, поставив одну ногу на ступеньку, а вторую задержав на асфальте, Константин почти втащил её в автобус. Только упав на сиденье, она почувствовала, как исчезает напряжение мышц и выходит на первый план напряжение нервов. Её колотило уже не от холода и не от воды. А Кустиновский чувствовал только смертельную усталость.
Без двух минут час они вбежали в вестибюль станции метро «Выхино», а ещё через несколько минут за ними захлопнулись двери последнего поезда.
Теперь – спать. Почти до конца. И ночевать к Пахомову.
На северо-западе Москвы такого дождя не было. Евстигней не спал, он ждал товарищей, а они ждали возможности обсохнуть, отдохнуть и высушить одежду.
– Я надеюсь, что мы хотя бы не простудились, – сказал Константин.
Они не простудились. Молодые организмы обладали хорошим иммунитетом, к тому же благотворно подействовали горячая ванна, сухие вещи, бутылка водки на троих, выпитая за успешную операцию, обжигающий чай с малиновым вареньем из прошлогодних ещё запасов Марии Александровны, тёплая постель и здоровый сон.
Стрелки часов уже приближались к четырём часам утра, а далеко на западе розовела полоска зари, когда все трое улеглись наконец спать.
Но что-то смутное и неясное будто толкнуло Евстигнея под бок, и он проснулся. Было уже совсем светло. Часы показывали без десяти минут шесть.
На диване его сына, поджав колени, мирно спал Кустиновский.
Евстигнея трясло, как будто это он полз вчера по грязи под потоками воды.
Стараясь не разбудить друга, он потихоньку включил старый телевизор. На экране появились тёмные аллеи Кусковского парка. Шесть часов. Начинался утренний выпуск новостей.
«Днём, наверное, будет репортаж с Дня независимости, – подумал Евстигней, – посмотрим с удовольствием».
Константин открыл глаза, присел на диване, свесив ноги, натянул на плечи одеяло. Ему было прохладно.
– Сегодня, четвёртого июля, – говорил диктор с экрана, – День независимости Соединённых Штатов Америки, главный государственный праздник великой страны, находящейся на передовом рубеже борьбы против мирового терроризма. Миллиарды людей во всём мире считают этот праздник своим и с надеждой смотрят на Соединённые Штаты – оплот мировой цивилизации и пример, на который равняются все страны. Миллиарды людей во всём мире сядут сегодня за праздничный стол, чтобы поздравить друг друга с этим великим праздником и пожелать нашим доблестным американским друзьям ещё больших успехов в борьбе против всемирного зла…
От такого верноподданнического лакейства уже становилось тошно. Но диктор продолжал:
– В Москве, как известно, празднование состоится в историческом месте – в архитектурно-художественном ансамбле музея-усадьбы Кусково.
– Состоится, состоится, – злорадно хмыкнул Константин.
Камера показала крупным планом ту самую площадку, где они были накануне ночью.
– Сейчас вы видите место, где пройдёт торжественная часть, после чего начнутся народные гуляния. Ожидается приезд посла Соединённых Штатов Америки. Допускать на территорию паркового ансамбля будут по пригласительным билетам, для граждан Соединённых Штатов вход свободный при предъявлении удостоверения личности…
Посол Соединённых Штатов!... Друзья переглянулись. Торжественное выражение лица диктора сменилось на скорбное.
– Но, к сожалению, даже в нашей стране находятся ещё отдельные мерзавцы – язык не поворачивается назвать их людьми – которые не ценят благородные усилия наших американских людей по обеспечению всеобщей безопасности, по укреплению свободы и демократии на Земном шаре… Несколько часов назад на территории Кусковского ансамбля было обнаружено в мусорном контейнере и обезврежено самодельное взрывное устройство…
Кустиновский нецензурно выругался.

Глава четвёртая
Евстигней разбудил Катю и собрал военный совет на кухне.
– Всё сорвалось, – мрачно констатировал он. Все трое понуро уставились в пол, не решаясь взглянуть друг другу в глаза.
Первым нарушил молчание Кустиновский.
– К чёрту!... – он ударил кулаком по столу так, что в окнах зазвенели стёкла, а Катя оглянулась на дверь, чтобы не проснулись родители и сестра Евстигнея. – Проклятье! В том году не вышло, в этом не вышло! Ждать ещё год? Не дождётесь!...
– У тебя есть вторая бомба? – с надеждой в голосе спросила Катя.
– Запасная бомба у меня есть почти всегда. И сейчас есть, не совсем собранная, но за два-три часа её можно привести в боевое состояние. До начала праздника ещё почти девять часов. Дело не в этом. Дело в том, что пройти на территорию…
– Невозможно, – покачал головой Пахомов.
– Слово «невозможно» исключается из русского языка, – невозмутимо ответил Кустиновский. Скажем так, крайне затруднительно. Но попробовать можно. Есть одна мысль, но поскольку план сырой и отшлифовать мы его не успеем, он сопряжён с большим риском для всех, кто будет участвовать. В крайнем случае, – он обвёл взглядом присутствующих, – я пойду один. Надоело жаться по углам.
– Я с тобой, – негромко, но твёрдо произнесла Катя.
– Излагай, – сказал Пахомов.
– О том, чтобы пройти с бомбой через любые ворота, хоть передние, хоть задние, не может быть и речи. Охранять наверняка будут усиленно после найденного устройства, хотя, скорее всего, они думают, что у нас не хватит наглости на вторую попытку. Тем не менее, у нас её хватит. Самое узкое место плана – налегке, но кто-то должен пройти через металлоискатели. Попытаться заболтать охрану, за деньги, не знаю. Из нас троих получиться это может только у Кати. Может и не получиться – тогда говорить не о чем.
– Если бы я знала хотя бы за несколько дней, – подала голос Катя, – я, может быть, смогла бы достать на своё имя пригласительный. Через Томаса, наверное, смогла бы. Но теперь уже поздно.
– Ну так кто же знал, – вздохнул Константин. – будем исходить из того, что имеем. Американских документов у нас всё равно нет.
Евстигней резко вышел из-за стола и вернулся через две минуты. Он положил на стол перед товарищами маленькую книжечку.
– Всё, что могу предложить.
Это было подлинное удостоверение военнослужащего армии США. Единственная загвоздка – с фотографии в документе смотрел улыбающийся широколицый негр.
– Я на него совсем не похожа, – впервые за утро улыбнулась Катя, пряча удостоверение в карман, – но это лучше, чем ничего. Попробуем. Кто не рискует, тот не пьёт шампанское.
Евстигней с сомнением посмотрел на неё.
– А дальше? – спросил он у Константина.
– Дальше всё просто. Когда Катя попадёт на мероприятие, ты подойдёшь к забору с правой стороны, если стоять спиной к остановке и лицом к главному входу, просунешь пакет между прутьями и уйдёшь. Перелезть там, во-первых, трудно, во-вторых, тебя обязательно заметят. А выгадать секунду и положить пакет в лопухи, когда никто не видит, можно. Трава там высокая. Потом подойдёт Катя и возьмёт вещь. Остальное – дело техники. Сразу после закладки Катя, не торопясь и не создавая паники, направляется к дальнему выходу. До леса – не бежать! А как выйдешь за территорию и в лес – резко уходишь на юг к Казанской железной дороге. Пройдёшь через весь парк, он довольно большой, и выйдешь к платформе, не помню сейчас, как она называется. А Евстигней уходит на север, к платформе Кусково. Метро не пользуйтесь, автобусами тоже. Уезжаете из Москвы, и, по крайней мере Катя, хотя бы месяц в городе не появляетесь. Таймер я выставлю так, чтобы до момента взрыва вы оба гарантированно пересекли МКАД.
– А ты?
– Я такой подарок делать американцам не хочу, но если кто-то из вас откажется, пойду сам. Только живым я им больше не дамся. Хватит.
Для находящегося в международном розыске Кустиновского такой поступок был бы равносилен самоубийству.
– А если они после утренней тревоги поставят цепь охраны по периметру ограждённой территории? – спросил Евстигней. – Это вполне реально, забор не настолько длинный.
– Значит, сегодня мы сделали всё, что могли, – ответил Константин. – Но на данный момент это единственный вариант, который могу предложить. Принимаете? Или есть другие?
Других соображений не было. План был принят.
– Сейчас пойдём с тобой за бомбой. Поможешь мне собрать её, – сказал Константин Евстигнею, – транспорт уже ходит. а Катя пусть сразу едет в Кусково.
Все поднялись из-за стола почти одновременно.
– Да, самое главное, – добавил Константин, – до совершения акции экстренная связь по мобильным, но лучше ими не пользоваться. После – СИМ-карты выбрасываем сразу! Вставляем совершенно новые. В течение месяца друг с другом не связываемся вообще. Сбор – в «Треугольнике», четвёртого августа, ждём с нуля часов до двадцати четырёх.
Евстигней уже знал, куда он поедет после завершения операции – на восток Пермской области, к институтской подруге матери тёте Тане, которую хорошо знал с детства и к которой мог явиться без звонка и прожить неопределённое время.
Урал – опорный край державы…
Он на мгновение пожалел о работе в казино, но потом подумал, что такое место найдёт без труда, а трудовой книжки у него там не было.
Катя собиралась поехать домой, в Красногорск.
Три человека вышли в неприветливое утро.
…Всю дорогу до «Рязанского проспекта» Катя не могла отделаться от мысли о том, что вчерашний путь был напрасным. Глядя в окно автобуса, она не могла не вспоминать вчерашний вечер, особенно когда впереди слева показался Кусковский пруд. Многочисленные лужи блестели в солнечных лучах, и озоновая свежесть воздуха напоминала о ночной грозе. Территория ансамбля была полностью оцеплена, подъезжали и отъезжали милицейские и гражданские автомобили. Если они не снимут оцепление, подумала Катя, то дёргаться будет бесполезно.
До начала праздника оставалось ещё несколько часов.
***
Полное оцепление действительно сняли. В очереди ко входу Катя выбрала сержанта морской пехоты США в форме, которому представилась как Natalie и начала болтать с ним по-английски. Разговор ни о чём длился минут пять. У турникета сержант показал удостоверение, не раскрывая, и прошёл внутрь. Точно так же небрежным движением Катя вытащила своё и уже собиралась положить его обратно в сумочку, когда её попросили раскрыть удостоверение.
Повисла угрожающая пауза. Проверяющий переводил взгляд с Кати на удостоверение. Она недоуменно посмотрела на него.
– Что это?...
Катя как бы мельком взглянула на фото в документе и рассмеялась.
– I am sorry! Я случайно взяла документ своего бой-френда! Он сегодня на дежурстве! Неужели Вы меня не пропустите из-за такой мелочи?
Был бы здесь Томас, подумала она, всё было бы куда проще.
Пока американец колебался, Катя подмигнула своему новому знакомому, прошедшему без проблем и ожидавшему её за турникетом, проскользнула через придирчивый металлоискатель, который никак не отреагировал на её проникновение, и протянула руку за документом. Он плавно опустился в её ладонь.
– Больше не допускайте таких ошибок, мисс.
– Конечно! Я Вам очень благодарна! – Катя изобразила улыбку до ушей.
– Вы позволите записать номер Вашего мобильного?
– О да! – она назвала произвольную комбинацию цифр. Теперь нужно было отвязаться от кавалера, но в толпе это уже не составило труда. Катя купила связку разноцветных воздушных шаров, которые были здесь чуть ли не у каждого, банку коктейля “Red Devil” и прогуливалась по аллеям, маленькими глотками отхлёбывая коктейль, как бы походя вслушиваясь в английскую речь и стараясь не привлекать к себе внимания. Она заметила, что урну, в которую они с Константином закладывали устройство ночью, уже демонтировали и, видимо, увезли. Но оставалось много других, и у Кати даже была возможность выбора наилучшего варианта.
На задворках усадьбы людей почти не было – основное веселье шло ближе к пруду. Евстигнея Катя увидела сразу, поняла, что он тоже её заметил. Пахомов медленно кивнул сообщнице, чтобы она видела, что всё в порядке, но приближаться к ограде пока не следует. Прогулочным шагом она шла по гравиевой дорожке, размахивая шариками на ниточке. На внешней дороге оставался американский патруль, но за то время, что этот участок был вне поля его зрения, Евстигней вполне успевал оставить пакет в лопухах. Катя с тревогой следила за его действиями. Несмотря на внезапность возникновения ситуации и неподготовленность плана, его движения были чёткими и слаженными. Катя даже окинула взглядом местность за забором, высматривая, не притаился ли где Константин – от него вполне можно было такого ожидать. Но в этот раз разум, видимо, возобладал, Константина не было. Катя проводила Евстигнея взглядом, когда он скрылся в глубине парка, она вернулась на берег и снова появилась на задворках усадьбы через пятнадцать бесконечных минут.
Никто ничего не заметил. Никто действительно не ожидал, что они наберутся наглости, чтобы прийти сюда ещё раз.
Катя шла по дорожке, размахивая пакетом и стараясь не думать о том, что будет, если её попросят показать его содержимое. Оказавшись снова поближе к берегу, она подошла к заранее примеченной урне, небрежно опустила туда пакет и прикрыла его банкой недопитого коктейля. После чего медленно, не торопясь, двинулась в направлении дальнего выхода.
– Natalie!... – это был тот самый морпех, с которым она проходила через металлоискатель. Он был уже изрядно пьян, и только благодаря этому девушке удалось достаточно быстро выскользнуть из поля его зрения. Покинув территорию усадьбы, она шла по парку в сторону станции Вешняки Казанской железной дороги, всё ускоряя шаг, пока не перешла на бег. Только теперь ей стало по-настоящему страшно.
***
Коренев был взбешён настолько, насколько может быть взбешён человек, которому позвонили на сотовый в пять часов утра, вытащили из уютной постели в гостиничном номере на берегу моря, вызвали из отпуска и приказали немедленно вылетать с Канарских островов в Москву.
Уже более полугода в Москве не было не только ни одного теракта, но и намёка на попытку такового. И вот – пожалуйста.
В самолёте он уже совершенно спокойно анализировал телефонный доклад. Выехать на место происшествия он должен был сразу после окончания праздничных мероприятий, чтобы не тревожить американцев во время Дня Независимости. А тем временем уходили драгоценные часы.
Когда Коренев приехал на службу, ему уже доложили результаты предварительной экспертизы найденного взрывного устройства. На деталях бомбы отпечатков пальцев обнаружено не было – очевидно, её изготавливали в перчатках. Отпечатки с внешнего пакета полностью смыло дождём, идентификации они не подлежали.
Хотя никаких доказательств тому не было, интуиция и опыт подсказывали Кореневу, что он имеет дело с впервые попавшим в его руки в готовом виде изделием Кустиновского.
Пока он размышлял над зловещей находкой, раздался срочный телефонный звонок. Кореневу сообщили, что на празднике в Кусково произошёл взрыв, повлекший жертвы среди граждан Соединённых Штатов Америки.
Коренев даже не сразу поверил своим ушам. Сначала он подумал, что сработало дублирующее взрывное устройство, заложенное террористами ночью. Но его подчинённые клялись, что ещё с утра, после обнаружения бомбы, полностью прочесали территорию парка с аппаратурой и специально обученными собаками.
А это могло означать только одно – что террористы каким-то образом проникли на территорию усадьбы во время праздника. Либо это были смертники, либо им удалось скрыться.
Коренев поклялся найти и уничтожить осиное гнездо.
Снова и снова просматривая плёнки, отснятые видеокамерами наружного наблюдения со всех сторон усадьбы, Коренев обратил внимание на одну деталь. По асфальтированной дорожке вдоль ограды ходил мужчина, он приближался к ограде, а затем ушёл в лес. Что он делал у забора – видно не было, это место лежало за пределами видимости установленной на ближайшей калитке камеры. Тогда он решил посмотреть запись с камеры, установленной внутри парка, чтобы выяснить, приближался ли кто-нибудь к этому месту изнутри парка. К сожалению, ни одна из точек наблюдения не позволяла подробно рассмотреть этот глухой уголок, где не было пешеходных дорожек, росла трава по пояс, и никто никогда им не интересовался. Лишь одна из камер засекла смутную фигуру, появлявшуюся недалеко от этого места, но это мог быть и кто-то из случайных прохожих. Прокручивая кассету в замедленном режиме, Коренев обнаружил, что это была женщина. Разглядеть её лицо не представлялось возможным.
Зато мужчину с внешней стороны ограды при замедленном просмотре он узнал сразу. Это был Евстигней Пахомов.
***
О том, что к Евстигнею не только приходили домой, но и оставили засаду в подъезде, Кустиновский узнал у Марии Александровны в поликлинике. У неё же он узнал, где искать самого Евстигнея, чтобы предупредить его.
Вопрос не терпел отлагательства, и Константин, вопреки своему обыкновению, купил в железнодорожной кассе билет до Перми по паспорту, который давала ему Катя. Паспорт на имя Константина Кустиновского остался под Мюнхеном, и он не особо жалел о нём – пользоваться таким документом было бы всё равно невозможно. Через сутки он был на квартире у Татьяны Васильевны, но, как выяснилось, приехал туда только затем, чтобы узнать, что несколько дней Евстигней уехал в неизвестном направлении, но не домой.
Константин пребывал в полной растерянности.
***
Электропоезд Пичкиряево-Рязань тащился еле-еле, вызывая раздражение ехавшего с востока пассажира. Мало того, что ему почти полсуток пришлось ждать на станции Пичкиряево, где нет даже ларька, а есть только одноэтажное здание вокзала и зал ожидания с отдельным входом, который, слава богу, хотя бы не запирается на ночь, ждать в компании полдюжины безденежных путешественников по стране, каковых в тёплое время года всегда достаточно, а значит, они будут всю ночь донимать своими бессмысленными разговорами, ждать электричку, которая ходит дважды в сутки и, конечно, уходит за час до прибытия предыдущей электрички из Рузаевки, когда до Москвы осталось всего два перегона. Так ещё она и до Рязани никак не доедет, останавливается у каждого столба и по полчаса пропускает какие-то поезда у каждого светофора. Хотя у него был ещё запас времени больше двух суток до назначенной встречи в «Треугольнике», и он планировал ещё зайти домой.
«Наш поезд прибывает на конечную станцию Рязань-1 с опозданием на сорок пять минут…»
В потоке пассажиров Евстигней вышел на платформу, дошёл до первого вагона и направился к расписанию поездов на Москву – он уже знал, что может уехать как с Рязани-1, так и с Рязани-2.
Рука легла ему на плечо.
– Ну наконец-то это ты!...
Евстигней резко обернулся.
Позади него, моргая покрасневшими от бессонницы глазами, стоял Славик Никешин.
– Как ты меня нашёл? – удивился Евстигней.
– Наконец-то!... – повторил Славик, словно не услышав вопроса. – Третьи сутки бегаю между Рязанью-1 и Рязанью-2. Каждую электричку встречаю, – торопливо говорил Славик. – Скажи спасибо Костику. Домой тебе нельзя. Там тебя ждут гости.
– По Кусково или по чему-то ещё?
– Ну конечно по Кусково! Хочешь сказать, ты натворил что-то ещё с таким же общественным резонансом? Сейчас позвоню Костику, поедем все ко мне на дачу.
– А где Костик? Кого ещё вычислили? А если бы я ехал не через Рязань? – забросал Славика вопросами Евстигней.
– Ну, обижаешь, – ответил Славик. – Костик доехал до Перми, как узнал, что тебя вычислили. Не нашёл. Вернулся. Вот я уже три дня жду тебя здесь, Костик в Черустях на Казанском направлении, Шурик в Вековке на Горьковском и Андрюха – ты его вряд ли помнишь, он всего один или два раза появлялся у нас в коллекторе, – в Балакирево, на Ярославском. Так что железные дороги на восток мы закрыли.
– А если бы я поехал не с востока? Или не электричками?
– Ну тогда извини, брат. Не судьба – значит, не судьба. А сейчас хорош языками чесать посреди вокзала, позвоним Костику и поехали. Кстати, запиши его новый номер.

Глава пятая
– Так вы с Шуриком помирились с Костиком? – спросил Евстигней, когда они уже подходили к даче.
– Да мы, в общем-то, и не ссорились, – пожал плечами Славик, – у него свои тараканы в голове. Но, как понимаешь, когда возникла такая ситуация, как с тобой, к кому бы он, кроме нас, обратился? А тебя вычислили на удивление быстро. Пришли чуть ли не на следующий день после взрыва. О котором, как я понимаю, знали ты и Костик.
«И ещё один человек», – подумал Евстигней, но вслух согласился и спросил:
– А ты откуда узнал?
– По телевизору, – хмыкнул Славик, – ты думаешь, трудно было догадаться, чьё это творчество? Даже ничего не зная. А в Кусково мы с ним и с Шуриком были ещё год назад, в том июне. Но тогда не срослось что-то. А теперь… в общем, прими мои поздравления.
Поздравления Евстигнея не обрадовали. В мозгу крутилась мысль о том, что ему теперь нельзя появляться дома, видимо, нельзя и в Калиновке, что он, скорее всего, объявлен в розыск, и придётся ему жить по знакомым и по коллекторам, как Кустиновскому, и если Кустиновский ещё мог останавливаться у него, Евстигнея, то теперь такая бродячая жизнь предстоит им обоим… Конечно, он всегда мог предполагать, что рано или поздно это случится, но сегодня был настроен всё-таки ехать домой…
– А откуда Костик узнал, что меня ищут? – спросил он.
– От твоей матери. Он к ней заходил на работу, туда, где вы познакомились. Да вот мы, кстати, и пришли. Пока можете с Костиком здесь пожить, если, конечно, не возражаешь.
Это был вполне благоустроенный домик в дачном посёлке в дальнем Подмосковье, в двадцати минутах быстрой ходьбы от станции.
– А как соседи? – спросил Евстигней.
– С этим всё в порядке, – заверил его Славик. – Магазин вон там, – махнул он рукой куда-то в сторону, – электрички ходят где-то раз в полтора часа, утром чаще, ночью реже. Расписание у меня есть. Костик и Шурик подъедут в пределах двух-трёх часов, им добираться с пересадками.
…Шаги Кустиновского Евстигней давно научился узнавать. Они были искренне рады видеть друг друга невредимыми.
– А что же вы без телевизора сидите? – спросил Константин. – Вдруг что интересное произойдёт, а мы и знать не будем.
Было начало августа, и июльский теракт в Кусково давно исчез из первых строк новостей. Диктор рассказывал о новом инциденте, случившемся шесть дней назад на Урале, не успевшем покрыться пеленой однообразных дней и ещё будоражившем умы обывателей.
Это случилось в Челябинской области, где капитан Российской армии Алексей Максимов, тридцати лет, никогда прежде не замеченный в экстремистских действиях или настроениях, и семеро его подчинённых, вооружённые автоматами Калашникова, совершили налёт на американскую военную базу. Неравный бой шёл несколько часов, американцы потеряли несколько десятков человек убитыми и ранеными. Все восемь террористов убиты в бою.
– Достойные были люди, – прокомментировал Кустиновский, – почтим память вставанием.
Все поднялись со своих мест.
– Спасибо.
Константин разлил водку по стаканам.
– Как говоришь, фамилия? Максимов? Жаль, что остальных не назвали. Что ж, вечная слава и светлая память. Живы будем – отомстим.
Они молча выпили до дна.
…С Лёшкой Максимовым Евстигней учился на одном курсе. Именно к нему он уехал из Перми в Челябинск, никого не поставив в известность, надеясь наладить контакты, надеясь вовлечь Максимова в группу. Но тот, независимо ни от кого, уже сколотил вокруг себя группу верных ему людей и готовил свою акцию против оккупантов, которую ему удалось провести и которая стоила ему жизни.
Диктор телевизионных новостей не сказал того, чего не знал ни он сам, ни американцы, подсчитывавшие потери, ни трое из четверых, сидевших в комнатке у телевизора.
Нападавших было не восемь, а девять. Девятому повезло – он не только остался жив и не получил ни царапины, что само по себе было феноменальным везением, хотя не трусил в бою и дрался наравне со всеми, но и сумел уйти, расстреляв все патроны. Он был единственным спасшимся участником нападения на базу под Челябинском. И звали его Евстигней Пахомов.
Меньше трёх недель прошло с того дня, когда он вышел из поезда на челябинский перрон.
Глотая горькую жидкость, он чувствовал себя виноватым перед товарищами по оружию, виноватым в том, что остался жив, что сидел на старом диване у экрана чёрно-белого телевизора и пил водку, а они лежали где-то мёртвые, и он даже не узнает, где – тела погибших террористов ещё с начала двадцать первого века запрещали выдавать родственникам, также как и отмечать места их захоронения. А это означало, что будут лежать пацаны в безымянной братской могиле в суровой и родной уральской земле…
Урал – опорный край державы…
Евстигнею не дано было знать, что командир отряда Алексей Сергеевич Максимов, единственный из всех, попал в руки американцев тяжело раненным, но живым, и через три дня умер под пытками, так и не назвав фамилии Пахомова.
***
Кате не терпелось скорее попасть в Москву, и в «Треугольнике» она была в одиннадцать вечера третьего августа, за час до начала условных суток ожидания.
Но Пахомов и Кустиновский уже были там.
На повестке дня стоял вопрос о дальнейших планах.
Идею подал Евстигней.
– Я считаю, – сказал он, – что следующим объектом должно стать казино, где гуляют янки.
– Казино?... – переспросила Катя.
Первой мыслью, мелькнувшей у неё при слове «казино», было слово «невозможно». И Евстигней, проработавший несколько месяцев охранником в подобном заведении и знавший систему обеспечения их безопасности, не мог этого не понимать.
– В Москве? – уточнила Катя.
– В общем-то, где угодно, но хотелось бы, конечно, в Москве. Для этого понадобишься ты и твой американец. Граждан США, особенно военнослужащих, на входе в казино не досматривают. Твоя задача – вытащить его в казино, при этом желательно, но не обязательно, привезти в Москву, и чтобы он пронёс твой пакет внутрь.
– Ума не приложу, как это сделать, – Катя была озадачена.
– Как сама понимаешь, вариант с негритянским удостоверением второй раз не пройдёт. Нам вообще чертовски повезло, что он получился один раз. Да и второго подлинного удостоверения всё равно нет.
– Зато есть первое, – тихо сказала Катя.
Удивлённые взгляды товарищей устремились на неё.
– Ты что, его не выкинула?
– Нет, оно у меня.
– С собой?!...
– С собой.
– Немедленно уничтожить! – Евстигней почти выхватил у неё документ и от волнения долго не мог попасть пальцем по колёсику зажигалки, плотная обложка загоралась плохо, и этот процесс занял у него довольно много времени. – Что вы себе позволяете! Катя! Такие ошибки могут стоить жизни, – сказал он, стряхивая пепел и смягчая тон, – причём не только тому, кто их допускает. Итак, рассмотрим вариант с Томасом. Ты его считаешь осуществимым хотя бы теоретически?
– Теоретически – да, – ответила Катя, совершенно ещё не представляя, как она будет это делать. – Только я не знаю, сколько на это понадобится времени.
***
Снова и снова крутилась рулетка, снова и снова прыгал по ней шарик и крутились перед глазами числа. Вечер казался бесконечным.
На стене тикали часы. Они казались огромными, гораздо больше, чем были на самом деле.
До положенного срока оставался час и четырнадцать минут.
«Сверим часы», – сказал ей в то прохладное воскресное утро Кустиновский.
И она подвела минутную стрелку наручных часов, чтобы ход их совпадал секунда в секунду. Это был вопрос жизни и смерти.
Без пятнадцати девять, но в любом случае не позже чем без десяти, Катя должна быть на улице.
Без двенадцати минут восемь.
Катя сидела за столиком, подперев ладонью щёку. Маленькие часики тикали на её левом запястье.
Тик-так. Тук-тук.
Взгляд Томаса был прикован к рулетке, когда Катя случайно подняла глаза на большие настенные часы.
Они показывали без десяти девять.
Катя снова взглянула на свои «золотые». Без десяти восемь.
И опять на стене – без десяти девять.
А у Кати – без десяти восемь.
Десять бесконечных секунд потребовалось девушке, чтобы понять, в чём дело.
«Сегодня ночью часы перевели на зимнее время!...»
По какому же времени выставил таймер Константин? По новому или по старому? Времени на размышления не оставалось. Катя схватила Томаса за руку.
– Томас, давай выйдем на улицу.
– Зачем?
– Томас, давай прямо сейчас выйдем на улицу. Мне нехорошо. Мне нужно на свежий воздух.
– Хорошо, иди. А я подожду. Я только что сделал ставки.
– Нет, пойдём вместе! – Катя встала с места и двинулась к выходу, увлекая удивлённого Томаса за собой.
– Неужели нельзя было подождать несколько минут?... – недовольно бормотал он. Хотя Катя действительно выглядела очень бледной, но она вполне могла бы подождать его внизу.
Подождать несколько минут было нельзя. Потому что было уже без семи минут девять, а не без семи минут восемь. Хотя, возможно, и наоборот. Тогда нужно будет вернуться в зал…
Уже почти сбегая вниз по ступенькам, Катя сделала несколько жадных глотков свежего осеннего воздуха.
– Остановись, – Томас был явно недоволен её совершенно непонятными действиями.
– Пойдём. За угол, – Катя, казалось, задыхалась.
– Тебе плохо?
– Да. Пойдём. Со мной, – она уже почти тащила его, тянула изо всех сил за угол дома, они были уже метрах в ста от злополучного казино, когда от грохота взрыва и звона бьющегося стекла содрогнулись стены, когда кто-то позади пронзительно закричал, и воздух наполнился невыносимым звоном – тогда Катя, словно споткнувшись, упала на асфальт, а когда он помог ей подняться, она села на ступеньки подъезда, не в силах идти дальше. Ни одна сила в мире не заставила бы её сейчас встать на ноги. Катя не была ранена, но от первого совершённого ею взрыва – ведь когда сработала бомба в Кусково, она сама была уже далеко от места происшествия – она впала в ступор, в мгновенное оцепенение, и теперь сидела на ступенях, тупо глядя на свои разбитые коленки и не обращая внимания на панику вокруг.
Рядом с ней стоял Томас и также молча смотрел на русскую террористку, которая только что спасла ему жизнь.
***
В машине Томас не проронил ни слова. Как ни проронил ни слова, когда, до боли стиснув пальцами запястье Кати, рывком поднял её со ступеней и повёл к парковке. Парковка располагалась в отдалении от казино, и чёрный «Форд» совсем не пострадал.
И вот она сидела на переднем сиденье «Форда». Крепкие руки Томаса в белых перчатках невозмутимо лежали на руле. Водитель бесстрастно смотрел на дорогу. В автомобильном стекле отражалось бескровное лицо Кати в обрамлении ниспадающих на плечи почти чёрных волос.
Город задыхался в автомобильных пробках. Они двигались с черепашьей скоростью, Москву Катя знала недостаточно и никак не могла определить, куда именно он её везёт. Но сомнений в том, что будет дальше, у неё не было.
Московская осень срывала жёлтые листья с деревьев и несла их по улицам в неистовых ладонях ветров.
Собрав волю в кулак, Катя пыталась отогнать мерзкое чувство страха, опутавшее липкой паутиной её всю, проникающее в каждую клеточку тела.
Зачем она вытащила Томаса из казино?... Вытащила, тем самым подписав себе приговор. Она же могла выйти на улицу одна, могла скрыться. Катя сама не понимала до конца мотивов своего поступка. Наверное, это были безоглядные действия человека, впервые столкнувшегося со смертью так близко. До этого всё, что происходило с Катей после исчезновения отца, даже ночь над Красной Пресней, даже Кусково, было в своём роде калейдоскопом ярких событий, лентой кадров из фильмов про войну. Умом прекрасно осознавая свои действия и их последствия, в казино Катя впервые почувствовала дыхание смерти, соприкоснулась с гибелью напрямую. И действовала в тот момент, руководствуясь мгновенными эмоциями, инстинктивным страхом смерти, который с рождения дремлет в каждом живом существе, просыпаясь в минуты опасности.
Она не сомневалась, что человек, которого она спасла, прекрасно понял, что взрыв – её рук дело, и вёз её теперь в руки своих коллег. Что за тот минутный необдуманный порыв, за помутнение – она даже не знала, как выразить словами то, что произошло – теперь придётся платить.
«Форду» наконец удалось пробиться через пробки, и он мчался по одной из транспортных артерий города, удаляясь от центра Москвы.
Катя попыталась поймать глазами взгляд Томаса, но лицо его ничего не выражало.
Тогда она вспомнила Константина.
Его образ встал перед ней в полный рост, внушая уверенность и силу, заслоняя опасность и отодвигая чувство страха на задний план.
Спокойно, Михеева, спокойно.
Она немного удивилась, когда они пересекли МКАД и, набирая скорость, оставили столицу позади. Через час пути Катя уже не сомневалась, что они едут в Павелецк. Это значит, подумала она, по каким-то одному ему известным причинам Томас решил не передавать её здесь, а доставить в Павелецк.
За весь путь они сделали только одну остановку – чтобы заправить машину на бензоколонке. Но и там Томас не вышел из автомобиля.
Спокойно, Михеева, спокойно. Ты не знаешь никакого Кустиновского. И вообще никого и ничего не знаешь.
Впереди показались очертания Павелецка. Но Томас не стал заезжать в город, а прогнал машину по его периметру, выезжая на дорогу, которая вела в Красногорск.
В Красногорске шёл мелкий дождик, и Катя пристально смотрела в окно, словно в последний раз впечатывая в память пейзажи знакомых с детства улиц.
Томас остановил машину у её подъезда.
– Выходи, – это было первое слово, произнесённое им за всю дорогу.
Катя не двинулась с места.
– Выходи, – повторил он, – приехали.
Она медленно выбралась из машины и встала на ноги, сделавшиеся ватными и непослушными. Хлопнув дверью, «Форд» рванулся с места и через считанные секунды скрылся за поворотом. Катя осталась стоять как вкопанная, глядя ему вслед и не веря своим глазам.
***
Томас Дженкинс с силой давил на педаль газа, и послушная машина, хотя и не вполне приспособленная к дорогам русской глубинки, выдавала скорость, подпрыгивая на ухабах, так что скорость ощущалась намного больше той, к которой он привык.
Только что Томас совершил должностное преступление.
Вместо того, чтобы задержать и допросить по подозрению в терроризме, он отпустил Екатерину Михееву. Катю, которая – он был в этом уверен – пронесла бомбу в казино. Катю, которая первой из множества женщин, которых он встречал, с которыми встречался, включая Элизабет, которая первой из них всех, заставила его понять, что есть нечто большее, что может его к ней привязать. Что есть на Земле любовь.

Глава шестая
Лёгкий, почти невесомый снег мягко ложился на Красногорск. Было ещё темно, когда чёрный "Форд" подъехал к подъезду пятиэтажки. Водитель несколько раз просигналил, и в окне третьего этажа показалась темноволосая девушка в голубой дублёнке.
– Уже иду! – крикнула она и через несколько минут появилась из подъезда. Два молодых человека несли за ней чемоданы.
Они перекинулись парой ничего не значащих фраз по-английски, и девушка села на переднее сиденье, сопровождающие сзади, и машина рванула с места.
Им потребовалось минут пять, чтобы проехать через весь Красногорск, пересечь площадь с неоновой рекламой развлекательного центра "Красногорск-сити" и вырулить на шоссе в сторону областного центра.
...Он не любил вспоминать эту историю. Прошлый новый год. Но мысленно возвращался к ней всегда, когда ему приходилось вести машину по гололёду. Даже теперь, когда он этому научился.
...Он не знал, кому и зачем понадобилось посылать его в Брянск вечером тридцать первого декабря. Одного, ночью и так далеко. И стоили ли этого действительно те бумаги, которые он вёз. Впрочем, выбирать ему не приходилось.
Звёзды, луна и тишина. И восемнадцать градусов ниже нуля по Цельсию. Ноль по Фаренгейту.
За две минуты до полуночи по местному времени в чистом поле остановился одинокий "Оппель-Кадетт" с погашенными фарами. Было светло, слишком светло даже для полнолуния, и человек в машине не сразу догадался, что это от снега. Впрочем, столько снега он видел впервые за свои двадцать девять лет.
Человек в машине хотел выключить мотор, но передумал. Его вдруг пронзила мысль, что он не заведёт машину. При минус восемнадцати.
Он достал из-под сиденья бутылку коньяка и наполнил алюминиевую кружку до краёв. За десять лет водительского стажа он ни разу ни пил за рулём. Он слишком уважительно относился ко всем существующим правилам и инструкциям. Но Новый год, в конце концов, надо было отметить!
– Happy New Year, Thomas, – сказал он самому себе, – Happy New Year.
Чего бы пожелать самому себе на Новый год? Ладно, не стоит просить у судьбы слишком много. Выпьем за то, чтобы благополучно доехать до Брянска.
Человек в машине залпом выпил кружку, взглянул на бутылку. Ещё хватит встретить Новый год по домашнему времени.
В три минуты первого "Оппель-Кадетт" рванулся с места и больше не останавливался до самого Брянска.
В пункт назначения он прибыл в семь утра.
Обратно он решил ехать днём. Хватит пока с него ночных приключений.
За сутки заметно потеплело, ехать пришлось по обледеневшим дорогам. А он очень хотел успеть в Павелецк до темноты.
...Это проклятое дерево вылетело из-за поворота слева. Томас резко ударил по тормозам, но машина заскользила по льду, и последнее, что он видел, было огромное чёрное дерево, летящее прямо на него, и серебристая стрелка спидометра, рвущаяся к ста двадцати...
Он даже удивился, что остался жив. Хотя потерял много крови и получил обморожения второй степени, пока лежал без сознания в разбитой машине. Но главное – остался жив.
Впрочем, не меньше он удивился тому, что страховая компания отказалась выплачивать стоимость не подлежавшего восстановлению "Оппель-Кадетта", сочтя его, Томаса, виновника происшествия. Расследование было проведено без него, пока он лежал в реанимации, и его попытки добиться справедливости ни к чему не привели.
Он это запомнил. Хотя не любил вспоминать эту историю, но мысленно возвращался к ней каждый раз, когда приходилось вести машину по гололёду.
Случилось это около года назад.
...Они выехали на шоссе Красногорск-Павелецк. Томас мельком взглянул на Катю, но Катя сидела, думая о чём-то своём, глядя в окно из-под полуприкрытых ресницами век. Интересно, сколько можно вот так сидеть и смотреть на снег?..
***
Концерт давно закончился, и в опустевшем зале оставались двое. Катя сняла с плеча лауреатскую ленту какого-то конкурса уходящего 2013 года и направилась к выходу, когда Томас взял её за руку повыше локтя.
– Listen to me, Catherine, – сказал он и перешёл на русский. Томас явно нервничал, это было заметно по тому, что он говорил с более сильным акцентом, чем обычно. – Послушай меня. Я должен сказать тебе что-то очень важное.
– Я слушаю тебя, Томас.
– Я должен тебе сказать, – он не знал, с чего начать, – немедленно уезжай. Сегодня.
– В Красногорск? – спросила Катя.
– Нет. Вообще, за пределы области. И как можно быстрее, – он помолчал несколько секунд. – В общем, я всё знаю. И не только я.
Катя подняла на него непонимающие тёмно-вишнёвые глаза.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Мне, и не только мне, известно, чем занимаешься ты и твои друзья.
– Какая глупость, – передёрнула плечами Катя. – Какая глупость, – повторила она, сохраняя равнодушное выражение лица. – Я не понимаю тебя, Томас. И вообще, пора ехать.
Она сделала несколько шагов к выходу.
– Подожди, – остановил её Томас. – Я очень надеюсь, я очень надеюсь, Catherine, что бы ты ни решила делать, я тебе этого не говорил.
– Ты ничего мне не говорил, – ответила Катя, не оборачиваясь.
Когда Томас спустился вниз, она стояла у зеркала, как обычно, и вполголоса напевала какую-то странную русскую песню, которую он никогда раньше не слышал. Впрочем, в песне не было ничего предосудительного. Насколько он смог разобрать слова, песня была про каких-то зайцев и про то, как в тёмно-синем лесу не трепещут осины.
– Catherine, it's time to go, – здесь, где их могли слышать, он снова перешёл на свой родной английский.
Она кивнула. Он подал ей дублёнку, и оба они молча вышли на улицу.
Что это было? Провокация? Или просто какая-то глупость?
Катя думала над этим все пятнадцать минут пути до отеля, но так и не пришла ни к какому выводу.
В окнах горел свет. Ребята были в комнате. В любом случае, надо было их предупредить или хотя бы посоветоваться.
– Ты зря психуешь, – сказал Володя, выслушав её сбивчивый рассказ, – в любом случае, стоит посоветоваться с Фёдором Ивановичем. Но мне кажется, всё, что говорил твой американец, – полная ерунда. Не, ты точно зря психуешь. А может, какие проблемы с вашим концертным бизнесом?
– Он такой же мой, как и твой, – ответила Катя, – а с концертным бизнесом всё нормально. И если бы было не всё нормально, об этом можно было бы сказать в открытую.
Они думали, что у них есть ещё время.
Она извлекла из-под кровати ноутбук.
Format C – Enter.
На всякий случай.
Услышав шум моторов, все трое бросились к окну. Машин было три или четыре, они остановились напротив подъезда. И первую из них Катя легко узнала даже в темноте, как и человека, выходившего из неё.
Это была машина Томаса Дженкинса.
Времени на размышление не оставалось. Теперь всё решали секунды, когда Катя, схватив куртку, бросилась вниз к чёрному ходу, на бегу нащупывая в кармане ключи от машины.
На этой машине Томас учил её водить, и скоро она должна была сдавать на права.
– Михеева!! – кто это крикнул? А впрочем, какая разница?
Чёрный "Форд" рванул с места. Успела!
"Форд" нёсся по тёмным улицам Павелецка на огромной скорости, мечась из стороны в сторону. Преследователи не сильно отставали.
"Сейчас я точно врежусь в фонарь", – подумала Катя, резко выкручивая руль вправо, – "Будет совсем как у Томаса тогда. Смешно и глупо".
– Передаём последние новости, – оказывается, Томас забыл выключить радио в автомобиле. – Сегодня в Павелецкой области были задержаны несколько участников террористических группировок, в том числе давно находившаяся в розыске Пахомова Анастасия...
"Врут ведь, сволочи!" – одной рукой удерживая руль, Катя взяла мобильник. Набрала номер Насти Пахомовой.
– Аппарат абонента выключен или временно недоступен, – сказал ей приятный женский голос в трубке.
– К чёрту! – глотая СИМ-карту, она с сожалением глянула на служивший ей верой и правдой "Самсунг" в последний момент перед тем, как он полетел на дорогу.
– А теперь, – продолжал диктор местного радио, – передаём русскую народную песню "Ромашки спрятались" в исполнении Кэтрин Михеевой...
"Значит, ещё не сообщили"...
– К чёрту ромашки! – Катя резко выключила приёмник. – Будем петь другие песни! Спой нам, ветер, песню про разбойничков! Про лихое злое вороньё! Как они захватывали "Боинги"! Как они летели на Нью-Йорк!...
Катю никто не слышал, но ей было уже всё равно.
До выезда из города оставалось уже недалеко. Перекрёсток, а за перекрёстком начиналось шоссе на Красногорск. Хотя, зачем, собственно, в Красногорск? А куда ещё?
Преследователи не отставали. Сзади прозвучали два сухих выстрела. Стрелял Томас, и Катя знала, что с такого расстояния он вряд ли бы промахнулся. Значит, стрелял в воздух. Катя облизнула пересохшие губы.
И даже когда начал чихать мотор, она не сразу поняла, что всё кончено. Она поняла это только тогда, когда взгляд её упал на счётчик бензина и на стрелку, дрожавшую у самой нулевой отметки...
Бензина хватило ровно до перекрёстка. "Форд" остановился посреди дороги. Катя вышла из машины. Ветер трепал её волосы.
– Не стреляйте, – сказала Катя. – Не стреляйте. Я сдаюсь.
Катя слышала, как Томас Дженкинс переводил её слова.
Она ещё не знала, что её товарищам удалось скрыться.
...Примерно через час подогнали эвакуатор и увезли чёрный "Форд". На перекрёстке наступила тишина. Только снег медленно заносил следы колёс и сапог. Через несколько часов следов на снегу не осталось совсем.
***
Вечером следующего дня по городу быстро шёл высокий человек лет тридцати. Он был в штатском костюме и сером пальто, но походка и манеры выдавали в нём военного. Это был Томас. Сегодня он принял решение, к которому исподволь подводили его все последние месяцы и годы, и это придавало уверенность его походке. Томас Дженкинс никогда не был трусом, но сегодня ему было действительно страшно. Этот неподотчётный страх, пульсировавший где-то внутри, заставлял его снова и снова вспоминать всё, что произошло с тех пор, как он впервые усомнился в правоте того дела, которому давал присягу, которому служил и которое привело его за тысячи километров от родного Майами. Сегодня Томас впервые боялся не противника, а своих, он не мог избавиться от чувства, что переступает черту, возврата за которую не будет.
Прав ты или неправ, Томас? Прав или неправ?
И несмотря на точившие его сомнения, Томас продолжал свой путь по улицам вечернего Красногорска. Он знал, что должен сделать сегодня.
Он должен найти товарищей Кати.
Единственной зацепкой для него было кафе «Альбатрос». Если кто-то из них может быть там. По крайней мере, двое из них знают Томаса в лицо и поймут, должны понять, что он пришёл не просто так.
Он чувствовал, именно чувствовал своим долгом предупредить их. И он сделает то, что от него зависит.
Впрочем, оставалась ещё сама Катя. Но задавать такие вопросы ей было совершенно бесполезно, Томас знал это, как никто другой. Он ясно представлял себе, как рассмеётся Катя, если он спросит, где найти её друзей.
«Это же смешно, Томас, – скажет она, – если это провокация, то очень глупая». Да, именно так она и скажет. Он был полностью уверен в этом после того, как несколько часов назад выслушал доклад одного из своих подчинённых, лейтенанта Таульберга.
Томас оставил машину за три квартала и теперь направлялся к «Альбатросу». Толкнув стеклянную дверь, он вошёл внутрь. Он никогда не бывал здесь прежде.
Томас сел за свободный столик лицом к залу, подозвал официанта.
– Минеральной воды, – хрипло и отрывисто сказал он. – И пепельницу.
Весь вечер Томас просидел в «Альбатросе», курил и пил минеральную воду, не пригубив ни грамма спиртного, и вглядывался в лица посетителей. Но они мелькали перед ним сплошной вереницей, ели, пили и курили, и среди них не было никого, похожего на тех, кого мог бы искать Томас.
А может быть, он сидел здесь напрасно? Может, никто из них вообще больше не появится в «Альбатросе»? И если даже появится, не факт, что появится кто-то, кто знает Томаса в лицо.
Когда стрелки часов приблизились к одиннадцати, к нему подошёл официант.
– Прошу прощения, господин, мы закрываемся.
Первой его мыслью, доведённой до автоматизма, было вытащить удостоверение, но он вовремя пресёк этот непроизвольный жест, так что никто не заметил его колебания, длившегося доли секунды.
– Благодарю Вас. – Томас расплатился и вышел. Вечер прошёл напрасно.
На следующий день время на службе тянулось, казалось, бесконечно. Еле дождавшись вечера, он вскоре был уже в «Альбатросе», за тем же столиком, с пепельницей и бутылкой минеральной воды, и снова перед ним мелькали чужие, ничего не говорящие лица. В какой-то момент Томас опустил взгляд вниз, потом закрыл глаза и сделал большой глоток воды, пытаясь снять нечеловеческое напряжение и переводя дыхание.
– Здравствуйте, мистер Дженкинс. – Перед ним стоял Валерий Макушин. – Здравствуйте. Вы искали встречи с нами, не так ли?
За его спиной стоял Владимир Шмаков.
«Ну что же, решайся, Томас».
– Да, – он на мгновение замялся, не зная, как обратиться к собеседнику, – Да, Валерий. Мне необходимо встретиться с Вашим командованием.
Макушин жестом пригласил его следовать за собой и направился к выходу. Возле кафе стоял автомобиль, который они взяли в прокате.
– Прошу прощения, мистер Дженкинс, мы завяжем Вам глаза. Так положено.
Они завязали Томасу глаза и уложили его на дно машины. Сначала он пытался считать повороты, но потом сбился со счёта. Ехали больше часа, явно за пределы городка. Машина остановилась во дворе, Томаса под руки ввели в подъезд, помогли подняться на второй этаж и только в прихожей квартиры сняли повязку с глаз.
– Прошу Вас, – Шмаков провёл его в комнату, а Макушин остался снаружи. Навстречу Томасу поднялся из кресла высокий крепкий седой мужчина лет пятидесяти. Он выдержал паузу, пока Шмаков тоже покинул комнату, плотно закрыв дверь.
– Здравствуйте, – он говорил медленно и чётко, глядя ему в глаза, – Фёдор Иванович Тушин. Мне доложили, что Вы майор Томас Дженкинс. Я так понимаю, что переводчик нам не понадобится.
– Вы правы, – ответил Томас. – Я майор Дженкинс. По службе непосредственно связан с планированием так называемых антитеррористических операций. Желаю предложить свои услуги силам русского сопротивления.
***
Коренев курил шестую сигарету за день. Он редко курил так много, но сегодня чувствовал дискомфорт даже от невозможности курить в салоне самолёта, который срочно доставил его из Москвы в Павелецк, и на снежном поле аэродрома, где его встречали.
На табурете напротив него сидела Екатерина Михеева.
– …Итак, Вы продолжаете настаивать, Екатерина Степановна, – произнёс Коренев, стряхивая пепел в пепельницу, – что не имеете отношения ни к антиамериканской пропаганде на территории Павелецкой области, ни к терактам в Москве, что никакого Константина Кустиновского Вы не знаете и не знаете, где он может находиться, правильно я Вас понял?
– Именно так, – ответила Катя.
Ничего нового за вторые сутки.
…Вчера вечером Коренева сменил прикомандированный американец по фамилии Таульберг, говоривший по-русски гораздо лучше, чем Катя по-английски.
Когда террористка вывела его из себя, он схватил её руку и сунул пальцы в дверной косяк.
– Будешь говорить?...
– Нет, – тихо сказала Катя.
Таульберг выпустил её запястье. Он с огромным удовольствием расплющил бы ей сейчас фаланги дверью, но не решился нарушить указание непосредственного начальника, запретившего трогать пальцем Михееву, пока она находится в распоряжении ФСБ.
Мало кто в их отделе посмел бы нарушить приказ майора Дженкинса.

Глава седьмая
В ту же ночь на сотовый телефон Евстигнея позвонил Шурик.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал он заговорщическим тоном.
Они встретились наутро. С наступлением холодов у Пахомова и Кустиновского появилась неслыханная прежде роскошь – съёмная однокомнатная квартира без телефона в Реутове, в ближайшем Подмосковье, арендованная на Катины деньги по одному из поддельных паспортов. Прожив пару месяцев по чужим углам и по подземельям, Пахомов считал, что зимовать без постоянного пристанища будет крайне затруднительно. Хотя Кустиновский считал, что он явно недооценивает подземные сооружения Москвы – по словам Константина, там можно было бы спрятать целую армию, – но в глубине души соглашался с доводами товарища.
– Тебя будут ждать сегодня в два часа ночи на платформе Трикотажная, – загадочно подмигивая, говорил Евстигнею Шурик.
– Кто будет ждать? ФСБ? – усмехнулся Пахомов.
– Нет, хороший человек будет ждать. Не скажу, а то неинтересно. Сам всё увидишь.
Евстигней приехал на Трикотажную последней электричкой и, поскольку времени до условленного срока оставалось ещё довольно много, коротал его неподалёку от станции. На платформу он поднялся без пяти два.
Последняя электричка в сторону Москвы отшумела через полчаса после той, на которой он приехал, и на платформе было совершенно пусто. Евстигней шёл по открытой платформе. Только присмотревшись, он увидел человеческую фигуру возле касс, силуэт которой был скрыт длинным чёрным пальто.
Разглядеть её он не успел – заметив его, она выбежала навстречу и бросилась к нему на шею.
– Евстигней!...
Слёзы радости катились по щекам Жени Пахомовой.
***
– Отдохнули, Екатерина Степановна?...
Ночь Катя провела в камере размером примерно два на два метра, сознание отключилось, едва она упала на лавку, смежив веки, и она проспала всю ночь крепким сном без сновидений.
Как часто бывает у людей, не спавших по несколько суток, дни и числа для неё склеились, и хотя умом Катя понимала, что сегодня уже девятнадцатое, но ощущалось всё равно затянувшееся семнадцатое декабря.
– Присаживайтесь, – Коренев подвинул ей листы бумаги, – распишитесь здесь. Мы Вас отпускаем.
Катя ожидала чего угодно, но только не этого.
– Мы Вас отпускаем, – повторил Коренев. – Ваша связь с террористами не доказана, не так ли? Что мы Вам можем предъявить? Красногорские листовки? Это детские игрушки. По поводу угнанной машины господин Дженкинс предъявлять к Вам претензии отказался. К взрыву в Кусково Вы отношения не имеете, с Кустиновским не знакомы, так ведь?
– Так, – ответила Катя, хлопая ресницами и всё ещё не веря в происходящее.
– Поэтому Вы пойдёте сейчас к себе домой, – Коренев сделал театральную паузу. – У нас на данный момент к Вам вопросов нет. А вот своим товарищам Вы вряд ли сможете объяснить, каким образом через три дня оказались на свободе. Я не думаю, что они поверят, будто Вам это удалось иначе, нежели путём предательства.
Только сейчас Катя начала понимать дьявольский замысел Коренева. А он откинулся на спинку кресла, наблюдая за произведённым эффектом, и продолжал:
– Как Вы понимаете, Анастасия Пахомова находится у нас и у нас останется. Я думаю, Вам нетрудно будет представить, какие выводы сделают Ваши оставшиеся на свободе товарищи относительно Вас и Вашей роли.
Катя похолодела. Она ясно представила себе Кустиновского и Пахомова, но в первую очередь – Кустиновского. Именно так они и подумают, как сказал Коренев. Именно так, это очень логично, единственно логично, и другие варианты они вряд ли будут рассматривать… Она почти физически ощутила на себе презрительный взгляд Константина…
– Пахомова ни при чём! Это я взорвала Кусково! – почти крикнула Катя.
– Вы свободны, Екатерина Степановна, – пряча усмешку, произнёс Коренев. – Сейчас Вас проводят на улицу.
Через полтора часа Катя сидела одна за столиком «Альбатроса» и курила первую в своей жизни сигарету. Перед ней стоял стакан виски, а за окном в зимнем тумане расстилался город, который стал чужим.
В кафе беззвучно вошёл Володя Шмаков.
***
Валерий Макушин проснулся от того, что поезд резко качнуло на подходе к станции. Было уже совсем светло, лучи солнца пробивались в купе сквозь неплотно закрытую штору мягкого купейного вагона. Катя, коротко стриженная, с искусственно осветлёнными волосами, уже не спала, она сидела, свесив ноги и подперев ладонью щёку. Увидев, что он открыл глаза, она приоткрыла штору, и яркое зимнее солнце залило купе.
…Они ехали втроём, ещё вчера решив уехать из Красногорска куда глаза глядят и купив билеты на первый попавшийся поезд. С концертным бизнесом всё равно было покончено, и Катя со спокойным сердцем могла курить. Это возвращало душевное равновесие. Двоим своим старым товарищам она рассказала всё, и сомнений в её честности у них не возникло.
– Станция, – сказала Катя, ни к кому не обращаясь. Валерий выглянул в окно. На перроне толпились люди с мешками и узлами, расталкивали друг друга локтями, стремясь попасть в общий вагон. Счастливчики, которым удавалось прорваться сквозь вагонные двери, занимали посадочные места, и никакая сила в мире не могла бы отобрать у них заветные лавки.
– Может, зря мы поехали первым классом? – спросила она. – Может, лучше стоило с ними? Спокойнее?
Валера пожал плечами.
Поезд тронулся с места и медленно набирал скорость. Резкий стук в дверь отвлёк их от своих мыслей.
– Господа! Проверка документов!
Катя спокойно извлекла паспорта из барсетки и выложила их на стол. Спокойно, Михеева, спокойно. Документы у нас нормальные.
Она открыла дверь купе, и холодный пот прошиб её всю. Потому что на пороге купе, в сопровождении двух солдат, стоял Томас Дженкинс. Чувствуя, что ноги не держат её, Катя протянула ему паспорта и присела на край полки, разглядывая свой маникюр.
– Прошу прощения за беспокойство, господа, – сказал Томас со своим обычным акцентом. А он совершенно не изменился, подумала Катя. – Миссис Косинцова, мистер Косинцов, счастливого пути! – Томас вскинул руку к фуражке и захлопнул дверь купе. Катя откинулась на спину, подняла глаза на Валерия, который всю сцену сидел молча, а теперь смотрел на неё широко раскрытыми глазами, как будто не веря, что внезапно возникшая ситуация смертельного риска вот так же внезапно и просто разрешилась.
– Бывают же в жизни совпадения, представляешь! Ха-ха, представляешь!..
…Поезд медленно тащился через бескрайние степи. В тамбуре вагона-ресторана стояли Томас Кристофер Дженкинс и Екатерина Степановна Михеева.
– Я знал, что мы встретимся, Catherine, – нарушил он долгое молчание, затягиваясь сигаретой.
– Вообще-то Марина Косинцова, ты же видел документы, – поправила она.
– Ах да, Марина. Далеко ли едете?
– А какое это имеет значение?
– Ну а всё-таки? – спросил Томас.
– До Ростова, согласно купленным билетам.
– Конечно, по делам?
– Ты угадал.
– Послушай, Катя, – он назвал её по-русски, что делал крайне редко, и с упором на её настоящее имя, – ты же понимаешь, что если бы я желал тебе зла…
– Ещё не поздно, – перебила она. – Ты ещё можешь вызвать патруль и объявить, что я Екатерина Михеева, террористка. Так?
– Катя, ты же знаешь, что я этого делать не буду.
И снова повисло молчание.
– Давай пройдём в вагон, – предложил Томас. Катя пожала плечами, но, когда он открыл вагонную дверь, двинулась за ним.
– Что пить будешь?
– Ирландский виски. Он напоминает мне Красногорск-сити.
Единственные свободные места были за столиком, где сидела девушка лет девятнадцати в камуфляже с армейскими нашивками Соединённых Штатов.
– Кэтрин, у Вас свободно? – обратился к ней Томас.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – ответила девушка на чистом русском языке.
– Разрешите Вам представить. Миссис Марина Косинцова, моя старая знакомая. Мисс Кэтрин Милфред, Новая Зеландия.
– Издалека, – отметила Катя. Принесли виски, и разговор завязался. Через полчаса Катя знала о своей попутчице всё. Кэтрин Милфред была дочерью русской эмигрантки и гражданина Новой Зеландии. Отец умер, когда ей было восемь лет, воспитывала её мать, и, несмотря на то, что Кэтрин родилась и выросла в Новой Зеландии и была гражданкой этой страны, по-английски говорила с русским акцентом. На Родине матери оказалась в качестве переводчицы, привлечённая обязательством правительства США предоставить через три месяца американское гражданство каждому участнику контртеррористической операции в далёкой северной стране.
– Раньше полгода было, – говорила Кэтрин, отхлёбывая виски, – теперь три месяца. И в Штаты, счастья искать. А что в этой Новой Зеландии прозябать, на этой поганой ферме? Перспективы никакой. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше, так, кажется, у нас, у русских, говорят. Так говорит моя мать.
Кате Михеевой она была отвратительна.
***
Ночь в поезде прошла без приключений.
– А теперь слушай меня, – Томас пришёл к ним в купе, едва первые холодные лучи декабрьского солнца коснулись вагонного стекла, возможно, подумала Катя, он совсем не ложился. – Вы выйдете на ближайшей станции и поедете обратно в Павелецк. Там вам ничто не угрожает.
– Допустим, – ответила она, – а зачем?
– Катя, вопросы «почему» и «зачем» я считаю в данной ситуации неуместными. Ты поедешь в Павелецк. Более того, ты будешь работать переводчиком у нас в Департаменте.
– И ты хочешь сказать, что меня возьмут?
– Конечно. Тебя приведу я. Ты будешь нашей сотрудницей, и пусть Коренев бесится, сколько ему вздумается.
– А если я откажусь?
– Ты согласишься.
– Мне нужно несколько дней.
– Хорошо. Только выходите на ближайшей станции. И ещё – возьми, – сказал Томас почти шёпотом, передавая ей небольшой пакетик из руки в руку. – Пригодится.
В пакете лежали документы Кэтрин Милфред.
***
Евстигней ходил взад-вперёд по комнате. Константин сидел на углу стола, скрестив руки на груди, а Катя – на краешке стула, искусав губы в кровь и закрыв лицо руками. Комок подкатил к горлу, слёзы душили её.
Предсказание Коренева сбывалось. Здесь, в Москве, её историю сочли слишком фантастичной, чтобы быть правдой.
Тем более, что речь шла о родной сестре Евстигнея.
Часы отбивали бесконечно мучительные секунды.
Тук-тук. Тик-так.
После того, как Константин высказал ей в лицо, что не верит ей и считает её предателем, повисло тягостное молчание, которое длилось уже минут, наверное, пять, но Катя потеряла счёт времени.
Последнее слово оставалось за Пахомовым.
– Значит, так мы поступим, Катерина, – сказал он наконец, – как понимаешь, основания не верить тебе достаточно серьёзны. Тем не менее, я не считаю возможным безоговорочно тебя осуждать, – Катя отняла руки от лица, в её глазах затеплилась надежда. – Но допускаю, что тебя могли выпустить в качестве приманки. Поэтому сейчас ты едешь к себе, – она торопливо кивнула, – сейчас ты едешь к себе и не смеешь появляться в Москве до весны. Нарушение этого пункта без прямого указания кого-то из нас двоих будет считаться, сама понимаешь, чем. Более того, ты принимаешь предложение своего американца и устраиваешься к нему на службу. Если будет информация – экстренная связь по мобильным.
– Или по электронной почте, – вставил Константин.
– Согласна на такой вариант? – спросил Евстигней.
– Да, – тихо сказала Катя.
– А ты что скажешь? – обратился он к Кустиновскому.
– Пусть будет так, – ответил тот, протягивая Кате руку.
– А теперь вытри слёзы и уезжай, – подвёл итог Евстигней. – Без надобности на связь не выходи.
…О чём думала Катя, сплетая бесконечные нити серых холодных дней в узелки тоскливых недель?... Дни тянулись скучные, похожие друг на друга. Работа не оправдала её ожиданий. Переводить приходилось в основном хозяйственную документацию, бухгалтерские отчёты, и, казалось, цифры, от объёма которых рябило в глазах, смеялись со страниц над Катей, пытавшейся найти среди этого нагромождения хоть что-то ценное.
Однако терпение её было вознаграждено, и настал день, когда и в этой навозной куче оказалось алмазное зерно.
Это был подробный план проведения торжественного парада в Москве в день второй годовщины ввода войск НАТО, девятого июня. Даже информация о самом факте проведения такого парада не просочилась в средства массовой информации и должна была быть опубликована недели за две, не говоря уже о бесценных деталях. Катя не сразу поняла, какое отношение этот план имел к Павелецку, да она и не пыталась это понять. Пальцы её с бешеной скоростью колотили по клавишам компьютера.
Документ сканировался, как показалось Кате, целую вечность, хотя на самом деле этот процесс занял всего несколько минут. За считанные секунды файл перекочевал в память её мобильного телефона.
Дома она от волнения не попадала пальцами по кнопкам, набирая на клавиатуре ноутбука электронный адрес Кустиновского.
Ответ был краток и однозначен:
«Приезжай».
Взять три дня отгула, примыкавшие к выходным, не составило труда. И вот она с трепетанием сердца шла по знакомой улице.
Как она и ожидала, мнения Пахомова и Кустиновского совпали.
– Там должен быть взрыв! – безапелляционно заявил Константин.
Евстигней сразу подчеркнул, что в замысел могут быть посвящены только трое присутствующих, никто посторонний не должен знать даже о том, что им стало известно. Он же назначил Кате дату следующего приезда.
Но для Кати это было полным оправданием в глазах товарищей. Они сидели за дружеским столом, и улетучивалось былое недоверие.
– Меня давно мучает вопрос, – говорила Катя, слегка захмелев и взяв Константина за руку, – а что дальше? Вот так всё и будет? Или народ всё-таки поднимется против американцев, или мы так и будем всю оставшуюся жизнь одни? И всем всё равно?
Вопрос этот все формулировали по-разному, но каждый из них так или иначе спрашивал себя о перспективах этой странной войны, которую вела горстка патриотов против самой могущественной державы мира.
– Конечно, а ты как думала? – отвечал Кустиновский с поразившей её уверенностью. – Русские никогда не покорялись никаким захватчикам, это я тебе точно говорю! Вопрос только во времени. Поднимется народ, обязательно поднимется, только боюсь, что нескоро, но будет восстание и будет рассвет! – Глаза его сияли. – За закатом всегда идёт рассвет. Всё ещё только начинается. Просто живём-то мы, считай, по историческим меркам от заката через четверть часа… Но всё будет хорошо! Иначе и быть не может.
Железная уверенность Кустиновского передавалась ей, теплом надвигающейся весны разливалась по сосудам, наполняла силой и неиссякаемым оптимизмом.
Радостная и просветлённая, уезжала Катя из Москвы. Уезжала, чтобы в скором времени вернуться. Вернуться с новыми силами.

Глава восьмая
На пустой полночной платформе станции «Новокузнецкая», у последнего вагона из центра, стоял, скрестив руки на груди, Олег Малашенко и ждал поезда в сторону «Коломенской». После долгого дня он ехал домой.
…Политическая карьера капитана Малашенко началась давно. Его заметили, ещё когда он был подающим надежды курсантом Академии ФСБ, по легенде – студентом Академии Водного транспорта. Ещё тогда ему было дано поручение создать и возглавить молодёжную организацию леворадикального толка. Средств и ресурсов на осуществление проекта не жалели, как не жалел Малашенко никого, кто попадался на его пути.
Его образ бессребреника, включавший дешёвые джинсы и потёртую камуфляжную куртку, не был полностью наигранным. Власть и слава всегда интересовали Малашенко в первую очередь и льстили его неуёмному честолюбию гораздо больше, чем материальное благополучие, к последнему он был довольно равнодушен, во всяком случае, до появления в его жизни Оксаны – она заставила мужа обращать внимание и на эту сторону жизни. Брак преуспевающего офицера ФСБ с гражданкой Украины сомнительной репутации вызвал удивление у многих, хотя все понимали, что осторожный Малашенко никогда не пошёл бы на такой серьёзный шаг, как женитьба, без одобрения сверху. Во всяком случае, оба они идеально подходили друг другу своей целеустремлённостью, также как и беспринципностью, и неразборчивостью в средствах.
Именно для социального статуса, а не по каким-то иным причинам, Малашенко собирался покупать автомобиль. Это должна была быть, несомненно, иномарка достойного уровня и достойного класса. И вглядываясь в темноту тоннеля, из которого должен был появиться поезд, размышлял он именно о преимуществах и недостатках различных марок автомобилей и о том, что вот так ездить на метро ему осталось, может быть, недели две.
На платформе почти никого не было. Почти никого не было, кроме девушки в американской военной форме, которая, выйдя на платформу, увидела одинокую фигуру Малашенко, как будто споткнулась на ровном месте, её всю передёрнуло. Увлечённый своими мыслями, он не заметил её реакции, как не заметил и того, что незнакомка встала ждать поезда слишком близко к нему.
Блики света фар показались где-то вдалеке в тоннеле. Раздался гудок поезда, вылетающего на станцию со скоростью около ста километров в час, и Малашенко даже не успел понять, что произошло, когда нога в сапоге подсекла его левую ступню, а сзади он ощутил сильный и резкий толчок в спину и не смог сохранить равновесие…
– За Кустиновского!... Получи, скотина!... – это были последние слова, которые слышал в своей жизни Олег Малашенко за мгновение до того, как встретиться с рельсами, как пронзительно завизжал гудок поезда, как резко затормозил машинист, начиная сбавлять скорость уже после того, как голова и шея Малашенко оказались между рельсами и колёсами электровоза. Но всего этого Малашенко уже не слышал. Как не слышал и не видел, как убегала вверх по эскалатору Катя.
…Второй раз в жизни Катя опоздала на метро, затерявшись в кварталах центра Москвы. В половине шестого утра она как ни в чём ни бывало спустится в вестибюль станции «Китай-город».
***
В последний месяц перед праздничным парадом все помыслы трёх человек – Пахомова, Кустиновского и Кати, специально взявшей на службе отпуск за свой счёт, – были направлены только на реализацию задуманного. Евстигней и Константин поселились в Подмосковье на даче одного из многочисленных друзей Кустиновского, которых, за исключением Шурика и Славика, Евстигней так и не запомнил по именам, и почти не выходили из дома. На Евстигнее лежала организационная часть подготовки, на Константине – техническая. Катя, единственная из троих, кто мог безопасно появляться на площади, прошла с фотоаппаратом и хронометром буквально каждый её сантиметр. Понимая, как будет охраняться праздник, Пахомов сразу отмёл варианты минирования урн как наиболее очевидные и потому с наибольшей вероятностью провальные. После долгих размышлений выбор его остановился на высоких цветочных клумбах, в основание одной из которых должна быть вмонтирована бомба. Причём сделано это должно было быть по крайней мере за несколько суток до праздника – в день торжества попасть на площадь, скорее всего, будет невозможно. Также он отказался от варианта ночной закладки – ночью в центре Москвы достаточно много людей, и разборка клумбы привлечёт ненужное внимание. Оставался один, уникальный по своему нахальству способ – провести все нужные манипуляции днём, замаскировавшись под рабочих по благоустройству города. Делать это Евстигней и Константин решили вдвоём, не привлекая к операции никого больше. Катю, несмотря на все её протесты, Пахомов решил за несколько дней до операции в приказном порядке отправить в Павелецк – для её же безопасности, подальше от Москвы, и запретил ей появляться в Москве и Московской области до конца июня, а ещё лучше – до конца лета.
Подготовка чуть было не сорвалась после майских заморозков, когда Кустиновский резко слёг с температурой за сорок. В бреду он громко ругался на американскую сволочь, а в редкие минуты просветления видел перед собой покрасневшие от бессонницы встревоженные глаза Кати. Она снова и снова убирала разметавшиеся волосы с его лба и накладывала смоченное холодной водой полотенце.
– Спи, спи. Это я. Всё в порядке.
Два дня и три ночи просидела она не смыкая глаз у постели больного. На третьи сутки кризис миновал, температура начала спадать, и Константин медленно пошёл на поправку. Тогда Катя впервые позволила себе прилечь.
Когда всё было почти готово, таймер, переделанный Константином из электронного будильника с возможностью оповещения на трое суток вперёд, который с трудом удалось найти в продаже, был выставлен на полдень девятого июня 2014 года. Взрывное устройство, оранжевые жилеты рабочих и инструменты для разборки клумб они заранее отвезли в Москву и укрыли в тайнике. В день операции ехать в Москву планировалось по отдельности, разными электричками и налегке.
Закусив губу, ехала Катя домой – как и в Москву, на перекладных. Константин вызвался проводить её до Рязани, до первой пересадки. Они молчали почти всю дорогу, глядя друг другу в глаза. Доведётся или им увидеться снова?
Следующая электричка уходила в полночь. Константин занёс Катину сумку в вагон, и они вышли в тамбур.
«До отправления пригородного поезда остаётся три минуты…»
– До свидания, – он крепко сжал Катины ладони, – до скорой встречи.
– Удачи вам. Я в тебя верю.
– Не волнуйся, всё будет хорошо. Всё у нас получится.
– До свидания.
«Отправляется пригородный поезд…»
Кустиновский спрыгнул на платформу.
– Я очень люблю тебя, Костя!... – крикнула ему Катя, придерживая захлопывающиеся двери вагона, как будто пытаясь остановить руками многотонную махину поезда.
Поезд тронулся.
Катя вбежала из тамбура в полупустой вагон, бросилась на сиденье, вцепилась пальцами в сумку, ощутила щекой холод вагонного стекла. Сонным ночным пассажирам не было до неё никакого дела.
«Я очень люблю тебя, Костя!...»
Такой он её и запомнил.
***
Кустиновский ехал в Москву первым, Пахомов – через два часа после него. На залитой солнцем утренней дачной платформе в рабочий день было малолюдно. Подошла электричка, Константин не торопясь, стараясь не волноваться, вошёл в вагон. В конце концов, это не первая в его жизни подобная акция, продумано и подготовлено всё было, на его взгляд, неплохо.
Однако он нервничал и перед одной из остановок на подъезде к Москве вышел в тамбур развеяться.
Одновременно с ним в тамбур вышел ещё один молодой человек спортивного вида. Он достал сигареты, зажигалку и закурил. Поезд остановился на станции, потом поехал дальше. Константин не курил, он смотрел в окно и убеждал себя в том, что повода для беспокойства нет.
«Я очень люблю тебя, Костя!» – кричала Катя сквозь закрывающиеся двери полночного поезда.
Константин вернулся в вагон.
Он вышел из поезда на одной из станций на территории Москвы, не доезжая вокзала. Боковым зрением он заметил, что тот молодой человек вышел на той же станции. Он был не один, с ним шёл ещё один похожий парень. Тогда Константин впервые заподозрил слежку.
Кто-то из них допустил ошибку? Где? Думать об этом сейчас не имело смысла. Он двинулся по тропинке от станции, вышел на улицу, прошёл несколько кварталов, перешёл через дорогу, повернулся и пошёл назад. Преследователи шли за ним. Кустиновский сел в троллейбус, проехал пару остановок, не оборачиваясь, вышел. Силуэты двух странных людей отражались в грязном троллейбусном стекле.
Теперь Кустиновский не сомневался, что те двое идут именно за ним. Идут, конечно, затем, чтобы он привёл их к своей цели. И тогда он перестал оглядываться назад и отказался от мысли идти к месту встречи с Евстигнеем. Равным образом исключалось и возвращение на дачу.
«За мной слежка», – сообщение такого содержания было отправлено на два мобильных номера. Евстигнею и Кате…
– Я должна срочно попасть в Москву.
– Самолёт я тебе предоставить не могу.
– Томас, мне нужна твоя машина.
– Я не дам тебе машину.
– Томас, дай мне машину.
– Я не дам тебе машину. Я поеду с тобой.
…Значит, Константин не сможет участвовать в закладке. Это резко меняло дело. Пахомов оставался без напарника, но решил не отменять операцию ни при каких обстоятельствах. Однако обойтись без второго человека он не мог – одинокий рабочий, разбирающий клумбы, вызвал бы подозрения. Вызывать Катю было поздно. Больше о готовящейся акции не знал никто. На поиски оставалось несколько часов.
Выбор Евстигнея остановился на Филимоне Андреевиче.
Он поехал в Москву, пришёл к себе на квартиру и заявил отцу, что есть очень срочный и серьёзный разговор.
Филимон Андреевич согласился помочь сыну, и вместе они отправились на площадь. Все необходимые инструменты и само устройство они достали там, где оставили их заранее. Евстигнею оставалось только нажать кнопку и запустить таймер – всё остальное было подготовлено Кустиновским. Всё прошло проще, чем думалось – двое рабочих в оранжевых жилетах, пожилой и молодой, средь бела дня сняли клумбы с подставок, вмонтировали устройство под одну из них и снова собрали клумбы. Клумбы и рабочие воспринимались естественно, как элемент пейзажа. Цветы при этом даже не пострадали.
С этого момента пошёл обратный отсчёт. Потому что никто, включая Евстигнея, уже не мог обезвредить взрывное устройство. Единственный человек, который мог бы это сделать и знал место закладки, шёл в этот момент по Москве и думал лишь о том, чтобы шедшие за ним не дольше догадались, что он уже просто тянет время, следуя случайным маршрутом, что он уже не приведёт их ни к сообщникам, ни к самой бомбе.
Язык СМС прост и лаконичен, удобен для передачи срочной информации, но не подходит для выражения чувств.
«Еду в Москву».
«Не смей».
Мир Екатерины Михеевой сузился до размеров приборной панели «Форда», даже до показаний трёх приборов – спидометра, навигатора и таксометра – счётчика километража…
Надо успеть.
Кустиновский предполагал два варианта – либо утечка информации о предстоящей операции, а это означало опасность и для остальных её участников, либо его просто узнали в лицо. Неужели по прошествии года он начал терять бдительность? Он не знал и никогда не узнает о том, что по телефону доверия ФСБ позвонила законопослушная старушка, работавшая консьержкой сутки через трое и возвращавшаяся с дачи к очередной смене, хорошо запоминавшая лица и заметившая, что ожидающий электричку пассажир подозрительно похож на объявленного в международный розыск террориста Константина Кустиновского.
Пока он кружил знакомыми и незнакомыми районами, давая Евстигнею время на закладку, чёрный «Форд» с американскими номерами на предельной скорости мчался по автостраде к Москве, нарушая все возможные правила дорожного движения.
Ещё двое агентов появились на подходе к пустырю между гаражами на одной из московских окраин. Теперь их было четверо, в десяти метрах от него.
Константин остановился, резко развернулся на сто восемьдесят градусов, рванул «молнию» на сумке.
– Убью всех!...
В сумке не было ни бомбы, ни пистолета, но они, скорее всего, этого ещё не знают.
Резко затормозил автомобиль Коренева. Окружавшие Константина люди повернулись к нему.
Сейчас или никогда.
Гаражи-ракушки, ракушки-гаражи…
Константин окинул их оценивающим взглядом.
Шанс на спасение.
Призрачный шанс на спасение.
Он переступил с ноги на ногу. Почувствовал подошвами ног подошвы кроссовок. Набрал воздух в лёгкие и выдохнул.
В его распоряжении будет всего несколько секунд.
Разве тебе есть что терять, Костя?
Он отшвырнул сумку и дёрнулся с места с быстротой, на которую был способен. Агенты кинулись на землю.
Коренев вскинул руку с пистолетом.
Грянул выстрел.
Но не такая судьба была уготована Константину Кустиновскому.
Натренированная годами службы скорость реакции впервые в жизни изменила Кореневу. Он не успел отреагировать на человеческую фигуру в белом, за доли секунды до выстрела заслонившую собой проём между гаражами, в который метнулся Кустиновский.
Кровавое пятно расплывалось на белоснежной блузке Кати Михеевой.
На мгновение воцарилась тишина, нарушаемая только щебетанием птиц в ослепительной вышине. Сползая по металлической стене гаража, словно пытаясь удержаться за неё ладонями, Катя медленно опустилась на землю. Её тёмно-вишнёвые глаза не мигая смотрели в ярко-синее небо.
– Скорую! – крикнул Коренев подчинённым, склоняясь над ней и осознавая, что это уже не имеет смысла. И поднял голову, услышав тяжёлые шаги Томаса Дженкинса.
Коренев с ужасом понял всю безнадёжность своего положения. Он только что упустил террориста и застрелил переводчицу. И рок явился ему в этот день в лице проклятого американца.
Коренев понял, что на этот раз выйти сухим из воды ему не удастся.
***
Сердце бешено колотилось в груди Кустиновского, а он всё бежал по незнакомому району, петляя между домами и немыслимым образом изменяя свой маршрут, и перешёл на шаг только тогда, когда почувствовал себя в безопасности. Хотя бы во временной безопасности. Он слышал, что сзади стреляли, понял, что в него, понял, что не попали. Ему казалось, что он слышал, как вскрикнула Катя, но был уверен, что это показалось – ведь Кати нет в Москве, не может быть сегодня в Москве, она не могла добраться так быстро. Теперь надо отдышаться и главное – исчезнуть. Как можно скорее исчезнуть из района и за пределы города. Как можно скорее.
***
Взрывная волна довольно сильно ударила по барабанным перепонкам Евстигнея Пахомова, стоявшего на значительном расстоянии. Вздрогнула земля под ногами, бешено завыли сирены сигнализации автомобилей вокруг. Волна чувств захлестнула его. Сердце готово было выскочить из груди. Немного закружилась голова, когда он оторвал ногу от земли, чтобы сделать шаг, и он даже подумал, что получил лёгкую контузию, хотя скорее, это от нечеловеческого напряжения нервов.
Получилось!
Евстигней заставил себя повернуться, не оглядываться и медленно пошёл в противоположном направлении.

Эпилог
В этот ранний час на дороге было пустынно. Выехавший из-за поворота КамАЗ трясло на ухабах. На обочине водитель КамАЗа заметил голосующего человека в капюшоне. Он остановился.
– Тебе куда?
Парень неопределённо махнул рукой вперёд.
– Залезай.
Он забрался в кабину. Там работал радиоприёмник, а Константин уже которые сутки не слушал радио. Передавали утренние новости. Трагическим голосом диктор рассказывал о вчерашнем взрыве на площади и многочисленных жертвах среди американцев. Константин опустил взгляд, чтобы водитель не заметил торжествующего блеска в глазах героя вчерашнего дня.
Бескрайние поля тянулись вдоль трассы. На горизонте уже алела узкая красная полоса зари. В Москве в это время была ещё глубокая ночь.
Рассвет шёл с востока.

Конец
2005-2007

© Copyright: Мария Донченко, 2007
Свидетельство о публикации №2703140003

НА ГЛАВНУЮ