Время действия: начало XIV века.

Действующие лица:

Принцесса Мален, очень тоненькая шатенка с лицом эль-грековской мадонны с картины “Св.семейство со Св.Анной” (1585 или 1590 г.). Мален могла бы по-служить моделью для этой картины, если бы не родилась на 250 лет раньше художника.

Принц Буль-Булк, жених Мален, погибший в борьбе с неверными, - ее выдумка, чтобы объяснить окружающим свои слезы. Она якобы встретилась с ним во время путешествия по Испании, обручилась и проводила на войну, став вдовой раньше, чем стала женой. На самом деле человек, о котором она плачет, не был ни принцем, ни женихом. Всего лишь бродячий актер, нищий и нахальный, трехдневный любовник Мален - и ее бог.

Повар - полный человек с плавными округлыми движениями и вкрадчивым кошачьим голосом, пожилой, но живой и бодрый.

1-й поваренок: веселый пронырливый мальчишка.
2-й поваренок: немного заторможенный парень.
3-й поваренок: человек без возраста с испитым лошадиным лицом.

Акт первый и единственный - жизнь не знает антрактов.

Картина первая

Место действия - кухня замка.

Время действия - четыре часа дня.

Действующие лица:

Пришелец, худой невысокий мужчина лет сорока. Некрасивое смуглое лицо, прорезанное глубокими морщинами. Монгольские скулы, и вообще, с первого взгляда, заметна монгольская кровь. Движения очень легкие, четкие и музы-кальные в своей законченности - сразу виден гимнаст, человек, для которо-го пластика является профессией.
Повар.
Поварята.

Пришелец сидит на углу огромного, как поле, стола для резки овощей. Перед ним тарелка с чем-то - не то кашей, не то похлебкой. Что бы это ни было, пришелец не проявляет к этому ни малейшего интереса.

Повар:	Что госпожа?
1-й поваренок:	Опять не стала есть и утку отнести назад велела. Что делать с ней?
2-й поваренок:	С кем? С госпожой?
1-й поваренок:	Да нет, при чем тут госпожа? Что делать с уткой?
Повар:	Погреем и на ужин подадим.
Пришелец (мнения которого никто не спрашивает):	Но вкус не тот у разогретой пищи. Я предлагаю эту утку съесть. Проголосуем. За? Единогласно.
Повар:	Я против. Чем мне госпожу кормить?
3-й поваренок:	Но коллектив уже решенье принял!
2-й поваренок:	Мы можем профсоюз образовать. В уставе первым словом будет “утка”!
1-й поваренок:	От замка до деревни мы пройдем, неся в руках плакаты: «Утку, утку!»
Все поварята (нестройным хором):	Все на борьбу за утку! Мир и труд! Все на борьбу за утку! Утка, утка!
Повар:	Бессилен разум пред людской толпой! Я умываю руки (делает это), что и кстати. Они ужасно липкие. Да в чем я их испачкал, что я делал? Вспомнил! Как раз белки для торта я взбивал, когда явился этот (с неприязнью оглядывает Пришельца) гость нежданный. Первому поваренку, который начал пилить утку, как бревно: Да кто так режет утку?! Дай сюда! Колдует над блюдом. Любовно: Всему учить, оболтусов, вас надо! Так резать - значит птицу оскорблять, а я не для того ее готовил!
Каждый получает свою порцию утки. Пришельцу, как инициатору действа, первому вручают тарелку с большим аппетитным куском. Повар скромно берет себе последний, но отнюдь не худший. Все с аппетитом едят.
Пришелец:	Такую утку отослать назад! Голубушка сготовлена на славу! Со странностями ваша госпожа.
3-й поваренок:	И странностей у госпожи немало.
1-й поваренок:	Да просто сумасшедшая она!
Пришелец:	Словами не бросаются. Примеры.
1-й поваренок:	Разогнала всех знатных женихов и по лесам одна все скачет, скачет!
Пришелец:	Езда верхом - полезнейшая вещь. Я странности еще не вижу в этом.
2-й поваренок:	А как часовню строила она?! Святое дело, но зачем так плакать? Пока фундамент клали, госпожа от слез не раз сознание теряла.
3-й поваренок:	Как будто две принцессы Мален есть. Одна живет и правит, а другая, все многоцветье украшений сняв, взамен убор из вечных слез надела.
Пришелец:	В таком наряде в церковь хорошо.
1-й поваренок:	Она по воскресеньям ездит к мессе. От умиленья плачет весь собор, когда она к святой воде подходит в сиянье слез! (Умничает) Но о Христе ли слезы?
3-й поваренок (сурово):	Она богоотступница! Но ты не выдашь нас, доноса не напишешь?
1-й поваренок:	Она рисует...
Пришелец:	Что не смертный грех.
1-й поваренок:	Рисует все какого-то монгола. Развесила портреты по стенам...
Пришелец:	Наверно, выставку устроить хочет.
1-й поваренок:	Букеты белых роз под ними ставит, из розового воска свечи жжет и плачет, плачет!
3-й поваренок:	Это богохульство!
Пришелец (тихо):	Скорее, боготворчество. Громко, поварятам: Но вы не знаете, что я - великий лекарь. Симптомы, в общем, мне ясны, и я со всей ответственностью утверждаю, что я берусь принцессу излечить.
Повар (глядя в окно):	Приехала подвода с овощами. Поварятам: Все на разгрузку, быстро!
Поварята неохотно уходят.
	Гость, тебе и каши дали, и кормили уткой, и, если хочешь, можешь хлеба взять в дорогу, только... Шел бы ты отсюда!
Пришелец (нахально):	Мне здесь понравилось. Подобных блюд давно я не едал. Я задержусь здесь.
Повар:	Тогда тебе придется уяснить, что слезы нашей госпожи - не повод для шуток и насмешек.
Пришелец:	Эх, отец, да не до шуток мне. Скажи, ты видел ее рисунки?
Повар:	Нашей госпожи?
1-й поваренок: всовывает голову в дверь. Он подслушивал - любо-пытно, хотя и не понятно! - но тут не выдержал и вмешался.	Да как же их не видеть, если в замке все стены ими...
Повар:	Маленький шельмец!
Голова 1-го поваренка исчезает за дверью.
Повар с холодным достоинством обращается к пришельцу:	Я не знаком с твореньями принцессы.
Пришелец (он правильно понимает, что «не знаком» в данном ситуационном контексте означает: «Видеть уже не могу, до того надоели!») :	Так посмотри же на меня: похож сам на себя я на рисунках Мален?
Мален рисует хорошо. Пришелец узнаваем мгновенно, но никому и в голову не может прийти, что в нищем бродяге надо узнавать блистательного принца Буль-Булка. Мален всегда рисует возлюбленного в самых роскошных одеждах, а Пришелец - в рваном балахоне без рукавов, оставляющем от-крытыми мускулистые худые руки.
Повар (сообразив, почему лицо странника кажется ему таким знакомым, точно они несколько лет готовили на одной печи):	Иисус сладчайший!
Бродяга:	То-то и оно.
Повар:	Тогда тем более уйти ты должен. Ты столько горя нам принес!
Пришелец:	Да, вам - прислуге, родственникам и знакомым. Но мало дела мне, старик, до вас. Пока я не услышу приговора от Мален, я отсюда не уйду.
Повар:	Так ты его услышишь!
Бродяга (тихо):	Все, победа! И не пришлось мне замок штурмом брать, и все крушить, разыскивая Мален. Старик меня проводит прямо к ней.
Повар:	Увидевши реального тебя, не принца, а шута и оборванца, она излечится от всех скорбей!
Пришелец:	Таким же вот шутом и оборванцем я был, когда она в меня влюбилась.
3-й поваренок (входя):	Окончена разгрузка овощей! Капуста вся червивая.
Повар (порывисто):	Капуста! Сам себе, строго: Но нет, сначала к госпоже пройдем. Капуста после. (Со вздохом) Госпожа важнее.

Картина вторая.

Зала замка. Огромный, не горящий сейчас камин. С одной стороны - письменный стол. За ним - тяжелый стул с высокой резной спинкой. С дру-гой - обитый зеленым бархатом диван с золочеными ручками. На диване сидит Мален в очень простом домашнем платье из серебристо-серой мате-рии с коричневыми и черными лилиями. Перед ней стоит Пришелец.
Пять часов вечера. Повар выполнил свою угрозу, провел Пришельца к госпоже и втолкнул в залу. Выбросил кролика на капустное поле - самая страшная казнь.

Мален:	О чем ты просишь?
Пришелец:	Я? Да ни о чем.
Мален:	Тогда зачем хотел меня ты видеть?
Пришелец:	Вопрос в себе содержит и ответ. Затем, чтобы увидеть.
Мален (равнодушно, ее мысли далеко):	Вон отсюда. Пошел, пока я слуг не позвала.
Пришелец (пододвигает стул и садится напротив Мален):	Еще я не вошел, а сразу в шею. Я думал, что актерам здесь почет - любым, ну а гимнастам особливо.
Мален (с живостью):	А ты гимнаст?
Пришелец:	Я много кем бывал. Шутом, и кукольником, и актером, в трагедиях, в комедиях играл. Могу и колесом пройтись, коль надо.
Мален (чуть насмешливо):	Должно быть, гений ты.
Пришелец:	Не меньше. Но все безработные универсальны. Серьезно: А гениальна только красота. Она как колокольный звон могуча. Как колокольный звон она нежна. Серебряными пузырями звуки восходят к небесам.
Мален:	Ты знал его!
Пришелец:	Кого?
Мален:	О, не шути! Ведь вы знакомы!
Пришелец:	Действительно, один приятель мой мне много говорил о форме звука. Нам с ним случалось странствовать вдвоем, и ночи напролет меня он мучил, все разглагольствовал про звук, про цвет, про пластику. И - про принцессу Мален.
Мален:	Приятель твой - мой бог.
Пришелец:	Поверь, дружок, приятель мой на божество не тянет.
Мален:	Он - бог.
Пришелец:	Ну, ладно, пусть он - бог, зачем всю жизнь себе ты превратила в пытку? Зачем его рисуешь третий год? Оплакиваешь жареную утку, как мать родную? Думаю, что тот, о ком ты плачешь, эту утку съел бы в один присест. (Мечтательно) Вот разве что вина прибавил бы для полноты картины.
Мален:	Я плачу не о нем - он в небесах; не о себе - такую слабость могут себе позволить лишь простолюдины. Я вообще не плачу, но текут, текут, меня не спрашивая слезы. Доходит до смешного. В прошлый раз пришел мой управляющий с докладом, что небольшой убыток мне грозит из-за грядущего неурожая. На южных землях месяц нет дождей. Беру листок, считаю. Слезы - кап! Старик в смятенье: «Слезы! Боже! Как! Я вызвал слезы на глазах ребенка! Не надо плакать, Ваша светлость, мы все наверстаем на речной торговле. Я выйду сам с ведерком на поля!»
Пришелец (насмешливо):	Да, засухе по голове ведерком!
Мален:	Наверное, и он смеялся.
Пришелец:	Кто?
Мален:	Любимый мой, мой бог.
Пришелец:	Так он же умер?
Мален:	Он - жизнь, и он не может умереть. Мертв этот мир, его не удержавший.
Пришелец:	Легко часовни строить и рыдать. С живыми-то хлопот побольше будет. Положим, да, он жив. Точней сказать, он жив, и он в плену, и нужен выкуп.
Мален:	Я слугам прикажу тебя сгноить в подвалах замка!
Пришелец (поучительно):	Не изменишь факта.
Мален:	Зачем ты сердце мне на части рвешь?
Пришелец:	Иначе до него не достучаться.
Мален:	Какую ты надежду подал мне! О, если б умереть, не просыпаясь. Я не могла смириться с тем, что мы с моим любимым в разных измереньях.
Пришелец:	Конечно, в разных. Он - в плену, в хлеву, а ты сидишь себе в шелках, и слуги тебе подносят яства.
Мален:	Иногда я по четыре дня не ем.
Пришелец:	Зачем? Какого черта, Мален?
Мален:	Я не знаю. Сведет вдруг горло судорогой, и я больше не могу смотреть на пищу.
Пришелец:	Против голодной придури твоей лекарство лишь одно.
Мален (насмешливо):	Да ну! Какое?
Пришелец:	Сначала дам, потом скажу.
Мален:	Зачем? Я не хочу лекарств.
Пришелец (срывается и орет):	Затем, что нету причин себя до смерти доводить!
Мален:	Лишь пять минут, как я узнала это. Давай вернемся к выкупу. Когда могу внести я деньги?
Пришелец:	Чем быстрее, тем лучше. Больше шансов, что застанешь его еще в живых. Но ты пойми: казна двадцатой части не покроет!
Мален (что-то прикидывает и говорит решительно):	Есть человек, который у меня немедля купит земли, замок, титул. Проснутся люди завтра поутру, и скажут им, что власть переменилась.
Пришелец:	А Мален?
Мален:	Да хоть в монастырь ушла! Какое дело мне, какую сказку мой покупатель выдумает им.
Пришелец:	А жить на что?
Мален:	Мы молоды, нас двое. Он будет кувыркаться, я - плясать, и выйдет представление на славу! Как главное могла я позабыть: его театр, его марионетки! А я могу мяукать и пищать. Я лаять научусь!
Пришелец:	Не так он молод. К тому же... Ты его возьмешь любым?
Мален:	Конечно. Только что вопрос твой значит?
Пришелец:	Он...
Пришелец на мгновение замолкает, то ли собираясь с духом, то ли соображая, что сказать.
	Из-за пытки он лишился ног. Он - полутруп, положенный в тележку. Теперь в своей тележке ест и пьет, и... ну, все остальное, Мален.
Мален (отрешенно, ровно, безо всяких эмоций):	Зачем я слышала твои слова? Мне надо было умереть пораньше. Он - акробат, и он - без ног... Всегда то отбирают, что всего дороже. То, в чем людская суть воплощена. Ты говоришь, тележка... Что ж, в тележку впрягусь и при тележке стану жить. Пока жива, он голодать не будет. Он - бог, и он останется собой в любом кошмаре. Вечерами в поле, в лесу ль, куда ни занесет судьба, я, прежде чем ему отдаться, буду обрубки ног любимых целовать.
Пришелец (с какой-то жалкой улыбкой):	Как волосы твои горят на солнце! Запутался в них лучик и никак не может выбраться из неги плена.
Мален:	Ведь я была любовницей его. И с той поры я представляю небо как акробата нищего постель, как наготу любимого и близость.
Убедившись, что Мален непоколебима в своем желании воссоединиться со своим божеством, гость пришел в великолепное расположение духа и начал пороть жестокую чушь, откровенно выдумывая ее на ходу.
Пришелец:	Молва о несравненной красоте твоей, принцесса, разошлась по миру, и чернокнижник требует тебя.
Мален:	Зачем?
Пришелец:	Как будто ты сама не знаешь!
Мален:	Поэтому и спрашиваю. Кость не так уж велика, не так уж сладок кусок, чтоб пес деньгами рисковал.
Пришелец:	Он - человек не бедный, и без Мален он денег не возьмет.
Мален:	Предмет не тот, чтоб торговаться. Мален - значит, Мален. На карте жизнь любимого, его свобода - так какая тут торговля! Я для него приму любую боль; а эта боль не больше, чем другая. Конечно, я умру, но буду знать, что покупаю я ему свободу.
Пришелец (елейным тоном беса, утешающего грешников на сковородке):	Ну, почему умрешь? От этих дел еще никто не умирал.
Мален:	Зимою ухаживал за мной сосед мой, граф. Поверь мне, все при нем, лицо и титул.
Пришелец (с неожиданной злостью):	Графьев всех этих надо в шею гнать! Довольно весело скорбишь ты, Мален!
Мален:	Но он попробовал меня обнять, и я немедля в обморок упала.
Пришелец:	Ты не имеешь права умирать! Ведь ты нужна возлюбленному, Мален!
Мален:	В ловушку ты меня загнал: и жить я не смогу, и умереть не смею. Что делать мне, скажи? Молчи, молчи! Ведь ты подскажешь дьявольское что-то.
Пришелец:	Да почему? Молчу. Решай сама.
Мален:	Он жить один не может и не должен! А я... Я не смогу ему помочь; ведь я умру.
Пришелец:	Черт побери! Заело тебя на этом слове!
Мален наливает из графина изумрудную жидкоñть и подносит бокал к губам.
Пришелец (раздраженно):	Что ты пьешь?
Мален:	Настой из трав целебных. Головную немножечко они снимают боль. От боли я сознания лишаюсь и каждый раз надеюсь, что умру - но нет, не умираю. Мне готовит настой моя кормилица. Она - ведунья. Вот он, выход! Как же сразу я не подумала о ней! Всегда во всех делах мне помогала няня. Я упрошу, я умолю ее: она возьмет любимого и будет кормить его, заботиться о нем.
Пришелец:	Неравноценная замена, Мален. Заботу о калеке хочешь ты переложить на плечи этой дамы.
Мален:	Но выхода другого нет у нас. И у нее ему не будет плохо. Она живет одна, а край села - граница двух миров - не давят оба. Захочешь тишины - и рядом лес. Захочешь голосов людских - деревня.
Пришелец (своим фирменным бесовски-успокоительным тоном):	Девицам деревенским иногда его случится утешать во вдовстве.
Мален:	Он не монах, и эти ласки будут каким-то отвлеченьем для него. Но только... почему всегда другие? Всегда другие. Почему не я? Достанется им, деревенским дурам, бесценный клад, сокровище мое, все то, что было небом бедной Мален.
Пришелец:	Да не ревнуй, еще причины нет для ревности!
Мален:	Пойми, не ревность это. Скорее, бесконечная тоска по жизни. Знаешь, я еще живая. Ты спросишь, как же я посмела жить...
Пришелец:	Да разве я похож на идиота, чтобы вопрос подобный задавать? Похож на палача я, на убийцу?
Наклоняется подозрительно близко к Мален.
	Да разве я могу обидеть ту, которую...
Мален (приходя в страшное возбуждение и не слушая Пришельца):	Все просто и мистично. Ведь тело Мален - дом ее любви, как дом души для остальных живущих. Я не могу себе позволить смерть - тогда любовь останется бездомной. Любовь - пленительная эгоистка и душу прогнала из дома прочь. Могу я думать только о любимом, все дни мои и ночи - бред о нем. Его лицо и голос, ритм движений...
Пришелец, справедливо полагая, что собственный подробный восторженный словесный портрет он может и опустить, жадно смотрит на Мален, не очень вслушиваясь в ее слова. Его ухо невольно ловит в потоке девичьей речи «монгольские скулы» и «смуглую кожу» - именно это прежде всего бросается в глаза при взгляде на Пришельца.
Пришелец:	Но ты ведешь речной торговый флот так лихо, как флотилию по луже ведет мальчишка.
Мален:	Почему бы нет? Но это все любви неинтересно. Никто чужой не интересен ей - и все чужие. Ведь ее природа зеркальна. Отразился и живет во мне любимый мой. Я закрываю глаза, чтобы его коснуться взглядом легчайшим, чем ресниц прикосновенье, чем трепетанье бабочкиных крыл. Любовь волною обтекает тело любимого, лелеет и ласкает, собою закрывает от беды. Дыханье мира, голоса людские через любовь смягченными доходят, не приносящими с собою боль. Когда бы мой любимый был со мною, я родила бы сына - продолженье, но вышло так, что мы замкнули круг. Ношу в себе того, кому была женою, дитя, которому не суждено родиться, и наизусть твержу его черты.
Пришелец:	А потому его в упор не видишь.
Мален:	Что ты сказал?
Пришелец:	Я? Ничего. Послушай, любовь!
Мален:	Как ты назвал меня?
Пришелец:	Любовь, а что? Ты целый час здесь распиналась, что Мален - это тело и любовь. Не мог же я сказать: «Послушай, тело!»
Мален (смеется):	Звучит неплохо.
Пришелец:	Или: «Слушай, дом!» Ведь я не лекарь. И не архитектор. А ты не дом, скорее, а собор - так хороша. Так хороша ты, Мален! Вернемся к делу. Слушай же, любовь! Ты по уши в бреду своем увязла! Я думал, можно разбудить тебя. Я думал, закричу, схвачу за плечи - и ты услышишь. Оказалось, нет. И понял я: здесь надо брать не криком.
Мален:	Не криком... Крик... Ты слышишь этот крик?
Пришелец:	Болото тишины.
По умоляющему взгляду Мален: «Прислушайся! Не бросай меня один на один с жалобным голосом!» - Пришелец понимает, что слышать надо.
	Да, слышу, слышу. Куда бежать, кого спасать?
Мален:	Зачем? Ведь это только крик без губ - граница.
Пришелец:	Меж чем и чем?

Мален:	Слоеным пирогом я представляю мир. Над этой залой, где мы с тобою говорим сейчас, есть срез другой, заснеженный, застывший, в который я от боли ухожу.
Пришелец:	Где он пространственно? Над замком - небо.
Мален:	Тот снег пронизывает этот мир, как солнца луч пронизывает воду, с той разницей, что луч рождает свет, а на равнине угасает зренье, бессильное пред этой белой тьмой. Где ты? Тебя в снегу я потеряла.
Пришелец:	Да здесь, куда я денусь. Здесь.
Для Мален реальны снег, по колено в котором она бредет, и пурга, бросающая колючий обжигающий ужас ей в лицо. А пришелец видит залу, за окнами которой - лето, и безумную Мален. Никуда он не думал переноситься, а только подыгрывает принцессе, но подыгрывает гениально.
Мален:	Но что ты делаешь? Зачем ты лижешь ладонь?
Пришелец:	Снежинку пробую на вкус. Снег. Настоящий. Кто-то или что-то в окрошке этой есть?
Мален:	Конечно, есть. И не зови окрошкой снег и вечность.
Пришелец:	Да я люблю окрошку - вкусный суп. Хоть здесь его, признаться, многовато.
Мален:	Моя любовь блуждает по равнине одна, без Мален. Мы ее должны найти, согреть, укутать в шаль хотя бы.
Пришелец:	Любовь без Мален - это интересно. И кем же отпустила ты ее? Собакой, кошкой, может быть, лисицей?
Мален растерянно молчит.
	Чтобы искать, должны мы знать, кого. Еще один момент - ты холодна к тому, кого любимым называла?
Мален:	Я? Холодна к нему? Но почему ты так решил? И разве в этом мире к кому-нибудь еще любовь возможна?
Пришелец:	Ты любишь?
Мален:	Да.
Пришелец:	Так оглянись вокруг: ни стаи кошек, ни собак бродячих. Сама себя, любовь, ты собралась искать, сама себя согреть хотела. Одна проблема решена? К другим приступим?
Мален:	Показать тебе должна я мой парк. Он очень странный, но родной. Засыпаны его дорожки снегом, в снегу деревья и в снегу фонтан, а ветки белые над ним как брызги: застывший, мертвый, радостный полет. Оббитая лачуга, бревна, ямы,
(Пришелец качает головой и морщится: по каким местам носит в бреду Мален!)
	строительства какого-то остатки, но нищета под белым покрывалом не так видна. За каменной стеной обшарпанной - унылые трущобы. В оцепененье зимнем летний мир, воспоминание о прошлом счастье, хоть, может быть, и не было его.
Пришелец:	Тогда зачем об этом счастье плакать?
Мален:	Не плакать, а понять. Волною боли меня всегда выносит в этот парк. Брожу я по нечищеным дорожкам, смотрю на кружевной узор ветвей, прислушиваюсь к звуку за стеною. Доходит он порой издалека: не стон, не крик, скорее, свист. Какой-то причудливый нездешний инструмент. Он тишины вокруг не разрушает, и снег не осыпается с ветвей. Быть может, парк мой наяву ты встретил?
Пришелец:	По описанью судя, я там был. Мы там когда-то выступали. Труппа имела бешеный успех. Твой парк не сохранил следов спектаклей наших?
Мален:	Не разобрать под снегом. Там зима. Всегда зима.
Пришелец:	А где играть мы будем?
Мален:	Там замок есть. Облезло-голубой, с болотными разводами, но - замок. Есть балаган.
Пришелец:	Но все-таки взглянуть для верности на этот парк бы надо. Ты знаешь путь - веди!
Мален:	Я там бывала, но это нам дает гарантий мало, что мы не пропадем в снегу.
Бешеный крик пришельца:	Авось да вывезет!
Пришелец идет по зале. Мален бредет по снеговой равнине, ветер дует ей в лицо, каждый шаг дается с трудом. Она шепчет самой себе, цепляясь за произносимые слова, ища в них подмоги и совершенно не думая о смысле:
	Сторонкой, как сказала одна кривая!
Пришелец:	Только напрямик! Путь продлевать нам никаких резонов. А про кривую повторяет он, в очередную ввязываясь глупость. Его словечки у тебя в ходу.
Мален:	Я все твержу, твержу их как молитвы - веселой силы маленький глоток. Он с миром говорил, смеясь над миром и этим смехом побеждая мир. Он - божество.
Пришелец:	Да человек он, Мален! Живой, голодный. Ты его возьмешь за стол, в постель? Любовником и другом он может быть тебе, а миру может актером быть бродячего театра.
Мален:	Кем он захочет, тем и будет мне. А я хотела б стать тем островком, куда бы возвращался он из странствий.
Пришелец:	Да не такой уж я бродяга, Мален! Прости, невольно в роль вошел. Хотел сказать, что не такой уж он бродяга. Не в том же суть, чтоб ноги отбивать без всякой цели. Да, его немало по миру поносило. Но дороги - скорее, отражение ума, маршруты пестрой, беспокойной мысли. Все странствия - они под черепушкой, вот здесь. (Шутливо касается пальцем лба Мален). Какие волосы!
Мален:	Нет, ты меня не трогай, рисковать не будем. Ведь если я сознания лишусь, то я замерзну здесь, в снегах, и повод внизу дам к радостным похоронам.
Пришелец:	Во-первых, я им всем начищу рыла, чтобы не радовались, где не надо. А во-вторых, с тобою я иду зачем, как ты считаешь? Если силы тебя оставят...
Мален:	Почему ты здесь, где на равнине чувства обитают, в пространстве, где возможны только я, любовь и...
Пришелец:	Кто же?
Мален:	Снег. В лицо он хлещет.
Мален уже еле бредет навстречу ветру и снегу. Она с трудом делает еще несколько шагов и застывает в какой-то немыслимой позе, опираясь о воздух. Пришелец, сидя на ручке кресла, следит за Мален ошеломленно и восторженно. В воздухе, как будто нарисованная на занавесе из тумана, проступает черная зимняя яблоня. Мален почти лежит в развилке ствола. Гость удивленно присвистывает и, будучи от природы пытлив, начинает прикидывать, чье это видение, его или Мален. Конечно, главная героиня здесь - она, но деревья на тюле или сцена, наполовину завешенная черной прозрачной тканью, могли принадлежать только ему. Или мыслеобразы разбухают, расползаются и смешиваются, как облака? Пока он размышляет, Мален сползает по стволу вниз. Пришелец наконец спохватывается и бросается к ней.
Пришелец:	Позволь, я на руки тебя возьму. Изнемогла ты в этой снежной каше.
Мален молча лежит ничком на полу. Не дожидаясь ее ответа, Акробат подхватывает ее на руки. Волосы падают ему на лоб, на лице появляется глуповатая улыбка блаженства. Он делает несколько шагов по комнате - куда, зачем? Мален открывает глаза и смотрит, смотрит ему в лицо, не отрываясь. Весь дальнейший диалог Мален на руках у Акробата.
Мален:	Раз я в руках твоих не умерла, то значит, это правда ты, любимый!
Акробат:	Узнала, наконец-то! Шесть часов ты мне же о любви ко мне твердила, меня же не желая узнавать! И как во мне рассудок цел остался!
Мален:	А как могла я чувствам доверять, и зрению, и слуху? Я же знала, что в этом мире больше нет тебя, а ты сидел на стуле предо мною, сидел от самого себя послом и не был в этот миг собой!
Акробат:	А кем же я был еще? Но, Мален, я актер, я эту роль сыграл, как и любую. И что мне было делать, как не влезть в предложенную мне чужую шкуру?
Мален:	Зачем меня ты мучил?
Акробат:	А зачем ты мучила меня, зачем твердила, что я твой бог? Ведь с божеством в постель не ляжешь.
Мален:	Ты - мой бог, и я готова тебе молиться!
Акробат:	Лишнее.
Мален:	Люблю!
Акробат:	По делу.
Мален:	Но рассудок мой не в силах вместить: все тот же мир, не рухнул он - и ты, и ты, любимый мой, реальный, со мной, во мне! Но только... где же снег?
Пока Мален и Гимнаст упрекали друг друга, не отрывая друг от друга глаз, видение черной безлиственной яблони исчезло. Теперь принцесса видит ту же залу, что и Акробат. Точнее, видела бы, если бы могла хоть на секунду отвести взгляд от Акробата.
Гимнаст (как-то очень буднично и по-доброму):	Зачем нам снег? Без снега обойдемся.

Картина третья

Прекрасно обставленная спальня, по которой видно, что ничего принципиально нового человечество за прошедшие века не выдумало. Ложе без балдахина. Гимнаст лежит навзничь, закинув руки за голову, расслабившийся, блаженный, усталый. Мален стоит рядом на коленях и упоенно на него смотрит.

Мален:	Любимый мой! (Смеется) Который раз подряд я это говорю?
Гимнаст:	Всю ночь.
Мален:	Любимый! Лишился ног... Да как ты смел сказать?!
Гимнаст:	Ступни-то целовать зачем? Повыше. Колени тоже можно пропустить. Еще повыше. Стоп. Ни шагу дальше.
Долгое молчание. Только правая ладонь Акробата (левая - на затылке лежащей ничком Мален) сжимается так, что ногти врезаются в кожу. Наконец рука раскрывается, бессильная, как высохшее на солнце растение. Мален опускается рядом со своим Гимнастом, головой на его откинутой руке
Мален:	Любимый мой! Шесть месяцев в плену!
Гимнаст:	Еще шесть месяцев я шел оттуда.
Мален:	Не ведали мучители твои, какой я выкуп заплатить готова!
Гимнаст:	И потому средь тысячи других я был отпущен совершенно даром. Мучители - правительство страны - демократичнейший Совет Старейшин решил, что нас дешевле отпустить, чем содержать. Тот день во мне остался. Шел мелкий дождь, и тысяча людей, измученных, оборванных, голодных, стояла котлована на краю с усталой безнадежностью на лицах.
Мален:	И ты?
Гимнаст:	И я, конечно. Над толпой витало лишь одно: «Скорей бы, что ли, конец...» Я так устал копать, копать, копать... И вдруг нам объявляют: «Все, свободны. Пошли отсюда. Милостив Аллах». В деньгах, а не в Аллахе было дело. (Хмыкает) А может, через недостаток средств он проявил свою святую волю. И тонкий ручеек людской потек по всей стране, сквозь голод и болезни. Какая это нищая страна, какой самоотверженный и злобный народ! Там и своим-то нелегко. Ну а чужих и вовсе там не терпят. Из плена возвращаются домой - бездомный, я пустился в путь без цели.
Мален:	А я?
Артист:	Ведь я не знал, что ты - мой дом. Мечтать не смел я о подобном доме. Без языка, без денег - шел и шел. Хватался за возможности любые, чтоб вечером не лечь голодным спать. Колол, возил, таскал и кувыркался. Вот разве милостыню не просил, и то лишь потому, что не подали б. Язык - мура: три месяца спустя я говорил уже довольно бегло. Лишь песен я на нем не сочинял. Не до того. Без денег тяжко, Мален.
Мален:	А воровать не пробовал?
Артист:	И лгать тебе не стану: воровал, бывало.
Мален:	Любимый, ложь - защита бедняков, а ты ведешь сраженье с этой жизнью и побеждаешь.
Артист (задумчиво):	Ну-у, это как когда. И я, бывало, получал по шее. На воровстве, в начале славных дел, ловили дважды и жестоко били. Зато теперь не хвастаясь скажу: работаю вполне профессионально.
Мален:	Я бы должна тебя благодарить, а я, любимый, почему-то рада, что вынужденным было воровство, что ты - не вор.
Артист:	За что благодарить-то?
Мален:	За то, что жизнь свою оберегал, за то, что просто ты живешь на свете, за каждое движенье, каждый шаг!
Артист:	Я прожил сорок лет, и смысла нет за каждый шаг благодарить, родная, не хватит времени. Вот мне бы надо сказать судьбе «мерси», что отыскалась девица сумасшедшая одна, которой нравится моя персона.
Мален:	Всего одна?
Артист:	Которая нужна.
Мален:	Тебя пленил ее блестящий титул?
Артист:	Нет, я демократичен. У меня и герцогини, и кухарки были. Дарили дамы самой нежной страстью, но все романы были как-то сбоку, а главным оставалась жажда жизни, неутолимый к миру интерес. Сначала думал я, что ты из тех бесчисленных любовей преходящих. И лишь когда тебя я потерял, то понял я, что скучен мир без Мален. Тогда пошли несчастья чередой: распалась наша труппа, плен, болезни, из плена путь, что плена тяжелей. Я с голоду чуть было не женился!
Мален:	При чем тут голод?
Артист:	А при том, что жрать хотелось мне! И отдохнуть хотелось. И я решил, что странствиям конец. Отстранствовался. Все. Довольно. Точка. Но озарило вовремя меня. Случилось это перед самой свадьбой. Прозрачнейшая августовская ночь, звенели тихо звезды, и такая нахлынула зеленая тоска, что понял я, что от тоски повешусь, что я сопьюсь, что я сойду с ума! И я сбежал. И вот уже граница. Колокола, соборы. И - чума. Скажи, что нет судьбы: бежал от брака, как от чумы, - и вышел на чуму.  А это пострашнее свадьбы будет, когда чума сжигает города. Я шел по улицам опустошенным, и видел трупы, видел горы трупов! А рядом с ними видел я живых, в невидимые двери выходящих и волком вывших в полдень на луну. Безумье ведь идет со смертью рядом. Я помню площадь: жгли с десяток трупов, и кто-то странный мимо пробежал, подпрыгивая, напевая что-то. И понял я, что схож театр с чумой.
В увлечении своей мыслью садится на ложе.
	Актеры, мы выходим в те же двери и умиляемся на мятый задник с безвкусно намалеванной луной.*
Мален:	Любимый мой, по городу чумному ходил, но думал ты не о чуме!
Артист:	Конечно. О чуме что толку думать? Я понимаю обаянье сцены, я понимаю цель и смысл театра, но я не понимаю смысл чумы!
Мален:	Быть может, эти мысли охранили тебя от зараженья!
Артист:	Значит, рано мне умирать, и левое крыло у замка твоего гуляет, Мален! Я думаю, что в башне угловой отличнейшая выйдет сцена! Труппу разбредшуюся нашу соберу, и хватит по стране без крыши шляться! Все, что мне в голову пришло в плену, что передумал я за год скитаний, я воплощу на этой сцене.
Мален:	Ты к себе в театр меня возьмешь актрисой?
Артист:	Да, но сначала крохотную рольку, какую-нибудь проходную роль я дам тебе, и это будет длиться, быть может, год, а может быть, и два. И лишь когда увижу я, что залом владеешь ты, как музыкант своей владеет скрипкой, вот тогда - дорогу актрисе Мален! И вперед - дерзай!
Мален:	Что, режиссеры все всегда тираны?
Артист:	Зато покладистый я буду муж. И почему тиранство? Не тиранство - ответственность за сцену и людей. Я, кстати, бросил джип свой на дороге, чуть-чуть не доезжая до ворот. Во двор бы перегнать машину надо.
Мален:	Пойдем. Сейчас я лишь накину платье.
(Мысль о том, что Мален наденет платье, приводит Артиста в край-нее раздражение. Она может быть одета только в то, что есть на ней в этот миг, - в шелковый плащ собственных волос.)
Артист:	Какое платье, почему, зачем? Лежи, я в пять минут управлюсь с этим.
Мален:	Я даже на минуту не могу с тобой расстаться. Хватит боли с Мален! И ожиданья хватит!
Артист:	Так идем, о чем тут спор.

Занавес.

НА ГЛАВНУЮ