(ХРОНИКА ОДНОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ)

Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДО И ПОСЛЕ

Этим летом 1991 г. было совсем нечего делать, тем более после неудачного брака. И вот Авдотья Дутова решила, наконец, взяться за ум. Дело в том, что ко всему прочему муж не давал ей учиться, повторял не раз, что место женщины - у плиты. И разведясь с ним, Авдотью так и тянуло поступить куда-нибудь, назло ему.

Она подумала и выбрала пединститут, факультет биологии и экологии. К детям она нормально, а название звучало очень современно, не то что какая-нибудь физика и математика!

Но вот беда - она и в школе-то ничего не знала, а за три года забыла окончательно. И в семье она не слыла семи пядей во лбу, да и родители были люди простые, рабочие, и здесь ей ничем не могли помочь. Хоть плачь! Авдотья решила посоветоваться со Светкой Львовой, с которой ходили на аэробику, - девчонкой сообразительной. Она уже заканчивала техникум на экономиста и поступала в физкультурный институт.

Но Светка отнекивалась:

- Некогда! Мне тренироваться надо. У нас первым - кросс.

- Но биологию ты тоже сдаёшь, - напомнила Авдотья.

- Кросс - главнее, - возразила Светка.

А Дутовой хоть в игольное ушко лезь!

Светка смягчилась и заговорщически отвела Авдотью в сторону:

- Есть тут одна из моей группы - Никой зовут. Активная такая к учёбе - с головой, и вообще. Мы на уроках общественных наук вечно с ней спорили. Я - за перестройку, а она - против. Вдвоём только и выступали, остальные - как рыбы. Надо поговорить.

- А химию она знает? - спросила Авдотья.

- Разберётся! - заверила Светка. - У нас была какая-то технология, а у этой Ульевой красный диплом.

- Во даёт! - удивилась Авдотья и спросила, чуть смутясь:

- А как ты думаешь, сколько она возьмёт за это?

- Ну, об этом вы договоритесь, - уверила Светка, - бутылку поставишь, если что, и все дела.

- Ну это само собой, - облегчённо вздохнула Дутова.

Ника оказалась неброской серьёзной девушкой в очках, с рыжими прямыми волосами. Выглядела она старше Светки.

- Чем могу помочь? - спросила Ника решительно.

Авдотья оробела даже: - Я вообще-то поступать хочу, но знаю плохо. Ты не могла бы...

- Подготовить, - уточнила Ника.

- Но не совсем...

- Знаешь что, - возразила Ника, - давай сначала поговорим, кто как знает, а потом уже - всё остальное. У меня целых три учебника по химии.

Авдотья смотрела на Нику и думала с грустью, что все затеи пройти Нике по Авдотьиному экзаменационному листу отпадают. Авдотья, как назло, ещё и вышла на фотокарточке хорошо.

А Ника вошла в раж, и Авдотья писала что-то тупо, и нехотя, и долго.

- Ну как - поняла? - безнадёжно спросила Ника.

- Слушай, Ника, - сказала Авдотья, - ты, когда в следующий раз придёшь, фото принеси на всякий пожарный.

- Фото, - удивилась Ника, - а я не фотогенична. И нет у меня.

- Не главное, - успокоила Авдотья, - хоть любое!

- Любое - ладно, - согласилась Ника, - на мой ученический. Не нужен уже вроде как.

- А сколько тебе лет? - зачем-то спросила Авдотья.

- 21.

- Я думала - лет 25, - призналась Дутова.

- А ты случайно не родственница того генерала Дутова? - спросила в свою очередь Ника.

- Я по мужу! - отрезала Авдотья.

Ника ушла, и Авдотья опять приоткрыла тетрадь, но видела фигу. Она думала, что в принципе у этой Ники нет ничего отталкивающего во внешности, но что-то недотягивает, вот если бы лоб был повыше, подбородок - чуть поменьше, а глаза - чуть побольше, то было бы ещё ничего. Но вот этого чего-то и не хватает для полного счастья. Вспомнила о том, как муж, когда ссорились, называл её дурой - под конец ссоры участились... Она махнула рукой, захлопнула тетрадь и поехала к Светке.

Светка Львова в годы учёбы регулярно подделывала проездные и даже подписи преподавателей и слыла в этом деле асом. Авдотья раскошелилась на "штрих" и чернила, и они просидели до двух ночи в Светкиной общаге, и всё без толку.

- Клеили-клеили, мучились-мучились - и ничего, - сказала поникшим голосом Авдотья Нике на следующий день.

- Не судьба - значит, - сделала вывод Ника.

- Может сама всё же сходишь, - не успокаивалась Авдотья, - мы тебя накрасим...

- Много краски-то уйдёт, - заметила Ника. - Не валяй дурака, Дутова. Я тебе всё, что надо, объяснила - и вперед!

Дутова обиделась и протянула разочарованно:

- Я думала, ты поможешь, а ты испугалась!

Ника ничего не ответила, только побледнела и исчезла, сжимая в руке злополучную фотокарточку. Появилась она только на третий день с пухлой кучей бумаг в руках.

- Чего это у тебя, - удивилась Дутова, - откуда ты?

- Оттуда. Вот что. Знаешь, я тоже решила поступать. Туда же.

Авдотья чуть не подпрыгнула от неожиданности:

- Спасибо, Ничка, - воскликнула она, - ты - настоящий друг!

Теперь Авдотья боялась одного: как бы Ника не получила "пять" и не прошла бы как медалистка с отличием, и они бы расстались на первом же экзамене.

- Ты смотри, Ника, не очень-то старайся, - советовала Авдотья.

Двойки она тоже впрочем не желала - по этой же причине.

А Нике Ульевой было всё равно. Она и сама не знала, чего хотела. Она хорошо шла по экономике и учёту, и в техникуме все хором советовали ей учиться дальше, и мать, сама бухгалтер, спала и видела дочь в семейной династии-подряде - профессия хлебная и солидная.

Но дело было в том, что за три года Ульева уже была сыта всем этим по горло. Не вдохновляли Нику денежные цифры! Хотелось чегото большего.

Авдотье повезло. Ника получила "три". Но и она тоже "три".

Лётчик-испытатель Конь летел по небу - над землёй, над полом и почти над потолком комнаты, где они жили, когда в коммуналке.

Конь - ловкий как лемур. Ребята не решились залезть на дверь – ни Серый, ни Жорж, один он не испугался!

А теперь он совершит восхождение на главный пик - шкаф. Сейчас он присвоит ему название.

- Игорёк, прыгай, свалишься! - кричат снизу Жорж и Серый.

- Игорёк, он качается!

- Я?! - Я не свалюсь! Это - пик коммунизма! Я не сва...

Вокруг Игорька столпились соседи, врач "скорой" и неизвестно откуда взявшаяся мама.

У матери самой слабое здоровье, она без конца болеет - всё время то в больницах, то на больничном. Когда её спрашивают, что с ней, она говорит в шутку: "У меня букет болезней". И с некоторых пор Игорёк возненавидел цветы...

- Что с ним, доктор?

- Сильное сотрясение мозга. Нуждается в госпитализации.

- Не хочу в госпитализацию! - кричит Игорь.

- Это обязательно? - спрашивает мать.

- Это может кончиться менингитом.

Менингит - красивое слово. Вот здорово будет говорить потом ребятам: - А у меня был менингит! - И он не понимает, почему бледнеет мать.

- Собирайся, Игорёк - так надо - чтобы голова прошла.

Игорь нехотя одевается, и они входят в карету "cкорой", и на глазах всех изумлённых соседей отъезжают от подъезда.

Так Игорь впервые едет на легковушке. Уже смеркается, и кругом мелькают огни домов и сверкают фары машин. Хочется вскочить, прислониться лбом к стеклу, провожая глазами цветной калейдоскоп...

- Скажите, доктор, - шепчет мать напоследок, - а вот то, что он такой подвижный - это лечится как нибудь? Таблетки какие-нибудь...

Врач уныло разводит руками.

- Нет, здесь ничем не поможешь. Это - характер.

И Игорь слышит это со своего места у стекла.

- Ну и что, что характер! - кричит он. - Зато они не были на пике Коммунизма - а я был!

Утром 19-го августа Ульеву разбудил звонок в дверь. Это заявились Авдотья со Светкой.

- Куда ты пропала-то! У меня уже бутылка выдыхается!

- А это зачем? - удивилась Ника.

- Сейчас посидим. Мы в вуз поступили. Так что угощайся. Мы со Светкой ещё и торт купили с яблоками.

- Да бросьте вы, - смутилась Ника, - за что это мне-то?

- Да ничего, просто отметить надо, - объяснила Дутова, - ты тоже поступила.

Львова ловко раскупорила бутылку.

- Ну что ж, - согласилась Ульева, - это здорово! Отмечать так отмечать! Сама-то ты как?

- Всё нормально! - сообщила Светка. - Зачислена. Я на кроссе удачно дистанцию срезала.

- Музыку бы сюда, - сказала Авдотья мечтательно. - Как у тебя с этим?

- Никак пока, - призналась Ульева, - магнитофона не имею. Я вообще этим роком не увлекаюсь...

- Что с тобой делать! - решила Авдотья. - Давайте ящик врубим.

Из динамика чёрно-белого телевизора раздавалась мерная мелодия.

- Ну вот вам и музыка, - сказала Ульева.

- Да ну, какие-то похоронные марши, - возразила Светка.

- Да ну вас, знатоки! Я знаю, что это - Лебединое озеро.

- С чего это оно? - удивилась Светка. - Может случилось что?

- Да ладно вам гадать, девчат! - сказала Авдотья. - Озеро так озеро. Классный балет, между прочим. Мой муж бывший Чайковского на фоно так играл!

Подруги отпили, но несмотря на общий подъём, Нике было как-то неуютно.

Как сообщила Авдотья, практика начиналась как раз сегодня, в 11 часов - студенткам предстояло мыть аудитории. После практики Ника отвязалась от всех спутниц и пошла одна в кино, на фильм "Имитатор". Это был художественный фильм, о том как снимали с поста генсека Горбачёва. Ника уже знала, что произошло. И хотя фильм был комедией, юмор в нём приобретал какой-то зловещий оттенок.

А на лестничной площадке никиной квартиры на подоконнике уже сидела Львова. Она была в ветровке и с рюкзаком. Её короткие светлые волосы были растрёпаны.

- Ника! - воскликнула она взволнованно. - Слышала, что случилось? Горбачёва арестовали. Власть взял ГКЧП.

- Я знаю, - сказала Ульева.

- И ты сидишь сложа руки? - возмутилась Светка.

- А что делать прикажешь? - не поняла Ника.

- Ехать к Белому Дому, конечно. Защищать демократию.

- Да ну. Сами разберутся. А у меня практика завтра.

- Все так рассуждают, - кипятилась Светка. - А ведь мы своим бездействием расчищаем путь хунте. Где наша гражданская сознательность?.. Если тебе, конечно, не наплевать, - добавила она.

- Ладно, - сказала Ульева, - я подумаю.

У Музея обычно тусуются "правые" - сталинисты, ОФТ, Память, сторонники Жириновского. Демократов там мало. Но сегодня они играют здесь первую скрипку. Это - переворот, или путч, как они его окрестили.

Возбуждённая толпа скандирует восторженно: - Ельцин, Ельцин! Долой ГКЧП! Все на защиту демократии!

Она сливается с другой, что собралась на Манеже - той же окраски, и все дружно направляются на площадь Восстания.

Игорь Конский - тут как тут. Он всегда чувствует, где ему быть. Он не так давно закончил какой-то там строительный техникум, и вкалывать бы ему на стройплощадке, сооружать дома, больницы и школы для народа, да получать свои 180 - для начала, чтобы не клянчить вечно у папы...

Если бы не эта политика. Если бы не это сумасшедшее время...

Днём момент уже патовый: кто - кого. Демократы набирают смелость. Они мухами облепляют редкие ленивые танки, строят баррикады из лома - и безусые пацаны, и седые джентльмены чувствуют себя немного Гаврошами. И Игорю нравится эта круть, однако он - несколько в стороне - как всегда.

Демократы, сбившись в кучку, рассуждают о дальнейших судьбах СССР и России.

- Ну что? Коммунисты показали себя во всей красе, - меланхолично замечает мужчина профессорского вида. - Когда же мы их, наконец, сбросим?

- Давно пора! Уж сколько можно с ними церемониться? 75 лет терпели! Пусть теперь они отдохнут в тюрьме!

А Игорю вспоминается Чили семидесятых годов, легендарный Виктор Хара, - недаром в школе Игорь три года был политинформатором - он всегда держал руку на пульсе истории... Но тогда, при Пиночете, там была открытая диктатура. А теперь?

- Ну почему сразу в тюрьму? - бросает он экзальтированной дамочке бальзаковского возраста. - Мы же с вами называемся демократами!

- А может, ты агент КГБ, а парнишка? - слышит Игорь вкрадчивый голос, и чувствует вдруг кожей, как его обступает шумное враждебное кольцо.

И тут крепкий блондин в застиранной тельняшке ловким движением ввинчивается в толпу, и они уже вместе с Игорем кусками мыла выскальзывают из опасных объятий.

- Ой, ужас! - вырывается у Игоря. - Дурдом да и только! Если бы не вы!

- Знаешь! Держи язык за зубами! Здесь этого не поймут. Здесь - не то место.

Парня зовут Стас. Он чуть постарше Игоря. Он служил на флоте, а теперь перешёл на гражданку, устроился на завод и ищет, чем заняться, но не нашёл себя пока, и сюда пришёл больше от нечего делать.

- Да уж, - соглашается Игорь со своим новым знакомым, - я понял, но не нравится мне всё это дело, Стас. Что-то мне от этого дурно!

- Почему? - уточняет Стас. - У него самого в очередной раз начинает съезжать крыша.

- Народ какой-то левый, как стадо, им сказали - они пошли. А куда, зачем?

- Так в таких случаях народ всегда превращается в стадо, - замечает Стас.

Из приёмника доносятся волнующие вести: дивизии, одна за другой переходят на сторону народа и лично президента РСФСР. - Рискуют, или как? 1:0 в их пользу!

И Игорь отходит ещё дальше, и садится на тротуар поодаль, где они могут свободно говорить, но Стас сейчас может не понять его новую мысль.

- Мы всегда были против коммунистической номенклатуры и Горбачёва, он во многом неправ и сейчас... Но знаешь, Стас, я вижу призрак белого коня в недалёком хлеву. Вот откуда дует ветер!

- А всё одно машет рукой Стас, - что те, что эти... Разницы никакой не будет.

- Возможно, - замечает Игорь, - но тогда зачем всё это? – Он обводит жестом многолюдную площадь, море триколоров и листовок в руках и на соседних стенах.

А на площади Восстания уже что-то вроде праздника, плечистая лет двадцати блондинка с "ёжиком" пытается залезть на танк. Её ровесница, шатенка в очках, её удерживает, но тщетно. И хотя блондинка смотрится очень неплохо и, как все, переполнена торжества, Игорь почему-то сейчас не на её стороне, а на стороне этой неприметной шатенки.

- Значит, мы здесь не одни такие, - думается ему, - и это утешает.

- Ты чего задумался, Игорь? - спрашивает новый друг.

- Да так, - отвечает Конский рассеянно. Он давно уже носится с идеей создать свою партию, где его слово было бы не последним. Но всё так и висит в воздухе, и пока в этой мифической конторе состоит только сам Игорь, да Олег из Татарии - в Москве он раз в год по обещанию.

Но сейчас Игорю не до чего и не до кого.

А ведь кругом клубится отчаянная лихая безудержная радость народа, дружно побеждающего. Но её почему-то не хватает на Игоря, и беспечному Стасу передаётся это настроение, и он становится немногословен.

- Что ж, друг! Есть повод выпить и закусить, и всё просто, всё плывет тебе в руки, но всё-таки что-то не так, и не в ту степь - кажется мне, и от мысли этой отделаться очень нелегко.

За окном уже темнело.

Дутова кончила наносить краску на веки, теперь - очередь щёк.

Авдотья сидит нарядная, в длинном платье, с блестящим большим бантом в длинных белокурых волосах, и колдует с косметикой. Она наносит краску аккуратно и долго, и Нике уже тяжко сидеть в одной позе, она не любит долго ждать.

- Хватит, Дусь, - просит она.

Авдотье Дутовой не нравится, когда её называют Дусей.

- Красота требует жертв, - возражает она, наяривая.

- Ну ты скажешь!

Сегодня - "первый бал Наташи Ростовой" - девушки, лёгкой как ветер. Но Вероника Павловна Ульева - не из таких, и уж тем более, она - не неотразимая Элен Курагина, и у неё вообще другие идеалы...

И вот - танцы.

Сейчас - медленный, под Пугачёву, и Вероника сидит на откидном кресле, глядя на плывущие в полутьме пары. Скучающие курсанты подходят, приостанавливаются - и проходят мимо. Авдотья танцует с невысоким кудрявым офицериком. Он не очень ловок и опытен, но держит марку.

- Вы где учитесь? - спрашивает партнёр.

- В педе, на биофаке, - отвечаем Авдотья не без гордости.

- А вы - военнообязанные?

А после танца она видит силуэт Ники уже в дверном проёме.

- Ты куда собралась?

- Да выйти хочу.

И Авдотье почему-то становится неловко.

- Не расстраивайся, Ника! Ещё не всё потеряно. Сейчас будет белый танец. Вот мы и развернёмся!

- Не стоит.

Ника садится в коридоре клуба у телевизора, где пожилая вахтёрша смотрит программу "Время". На экране президент РСФСР, твёрдый, самоуверенный, знающий, чего он хочет, и дрогнувший деревянный голос Горбачёва, когда он просит об отставке. Веронике не так уж симпатичен президент СССР, и всё же ей не правится такой поворот дел.

- Предатель! - бросает она своей случайной собеседнице. Она ещё не знает всего. А мы знаем? Разве только сейчас начинает проясняться...

- Тише! - просит вахтёрша.

Появляется Авдотья, пританцовывая, ей тоже уже поднадоело.

- А ну их - всё не то, - кивает она вслед ребятам в погонах, - молодняк!

- Да, поздновато нам! - соглашается Вероника и добавляет тут же: - Горбачёв ушёл. Или его... Я чего-то ничего не понимаю.

- Ну что - ушёл и ушёл, - пожимает плечами Авдотья, - значит, так надо. Нам-то что до них? У нас и своих проблем хватает!

Стоит зимний вечер 21 декабря 1991 года. Над клубом и над зданием Дома Союзов на Красной Площади кружится белый снежок. А ещё над Домом этим висит - последний день - красный флаг...

Так в конце 1991 года СССР был развален и приказал долго жить. Была запрещена деятельность КПСС.

В начале 1992 года была проведена либерализация цен.

Игорь Конский, редактор левой газеты "Красное слово", был в раздумье.

В последнее время, особенно с начала 1992 года, стала подниматься волна забастовок, что было в общем, закономерно. Сейчас, в апреле, пошли слухи о предстоящей забастовке учителей, причина всё та же - низкая зарплата.

- Цеховые интересы, - поморщился Игорь, но забастовки он приветствовал, хотя к учителям относился скептически, у него в детстве вечно с ними были конфликты. И всё же пройти мимо было никак нельзя. Ему нужно было подъехать в школы, где поднимался вопрос о забастовке, и послушать, о чём говорят.

Но в то же время в школу могли не пустить человека со стороны - порядки там строгие. Игорь вызвал двоих своих друзей, чтобы посоветоваться. Друзья больше увлекались рыбным супом с чаем, и Игорю пришлось их принудительно вернуть к сути дела.

- А ты закоси под учителя, - выдал наконец слесарь Стас Сайкин.

- Лучше под школьника, - предложил 16-летний Толя Костиков.

Игорь подошёл к зеркалу. Оттуда на него глядела невзрачная вытянутая физиономия. Для школьника он был всё же староват. Для учителя же - слишком молод и прост.

Ему шёл двадцать третий год.

Игорь вздохнул. Никто из корреспондентов не может, дела у них видите ли. Как назло, переться ему.

- А будь что будет! - подумал Конский. Он лихорадочно стал искать в шкафу старый школьный пиджак, натянул его, брюки были широки, потому что отцовы, но было без разницы.

Игорь выгнал друзей, заперся в ванной, помылся, в кои веки побрился, и даже вымыл голову хозмылом, и смело направился в школу. Стояла весна. Из почек уже вылезали листья, и наперебой пели птицы. Игорь припоздал. Собрание уже началось, и ему пришлось слушать под закрытой дверью. Там же кружились любопытные школьники-малыши - и им было интересно:

- Что там говорят, дядя? - спросила первоклассница.

Игорь взглянул сверху вниз:

- Не будете вы учиться 22-го мая, дети, - пообещал он.

- Ура!

Наконец в зал зашла уборщица, а вместе с ней смог протиснуться и он. Зал был переполнен, и они с трудом нашли себе место. Директор была - и туда и сюда - в общем, неопределённо.

А как настроение у рядовых учителей?

На сцену актового зала поднялась девушка, его ровесница с виду, её рыжие волосы были стянуты в строгий хвост-пучок. Глаза за стеклами очков, кажется, серые, косметики - мало.

К тому же она была тоже за. За забастовку, а значит - за Игоря. Но он не слушал толком, что она говорит. Игорь сидел, подперев рукой подбородок. У него уже глаза загорелись, и что-то властно стучало в висках. Вот это!

- А я? Как, интересно, я выгляжу... для неё? - подумал он. Вспомнил, что вот уже три месяца, как он один...

Оратор села на место. Игорь увидел отсюда, что она не очень-то красива, но было уже не важно. - Кажется, я её где-то видел, - подумал он. - Где бы это могло быть?

- Кто это... выступала? - спросил он сидевшую рядом уборщицу.

- Вероника Ульева из ГПД, - сообщила всесведущая техничка.

- Чего? - переспросил Игорь.

- Ну как его... группу продлённого дня проводит.

Игорь достал припасённый блокнот, и что-то записал.

- Что ж! Она будет продлевать свой день в другом месте, - решил он.

Игорь возглавлял организацию и регулярно проводил её собрания прямо у себя дома, потому что отец бывал редко, и Ульева была быстро туда зачислена. Правда, ей было скучновато одной – больше девушек там не было, одни молодые люди. Как поняла Ника, не последнюю роль в объединении "Ленинец" играл близкий приятель Игоря 17-летний Толя Костиков, учащийся ПТУ и член дружины Трудовой России. У Игорька он был завсегдатаем и чувствовал себя как дома, и первым делом в его квартире шёл на кухню и лез в холодильник.

- Иначе голова не работает на коммунистический лад, - объяснял он, жуя очередной бутерброд.

В этом брал с него пример ещё один друг Игоря - крупный, но всегда немного растрёпанный блондин лет двадцати пяти - Стас Сайкин по прозвищу "Динамо" - парень неглупый, но известный тем, что толком не доводил ни одно дело до конца. Про саму Нику Игорь говорил друзьям, что у неё каша в голове, и Ника не спорила. Она и не претендовала на что-то особенное.

Ей не нравилось то, что происходит сейчас в стране. Она не могла поверить, что больше не будет ни пионерских костров, ни привычных комсомольских собраний, ни любимой "Зарницы". И хотя её детство было не идеальным - они с братом росли скромно, без отца, и одевались так себе, и после школы часами куковали на продлёнке. И всё-таки с Никой считались, у неё всегда был авторитет - и в школе, и в техникуме. Везде она была не последним человеком – не первым, но и не последним...

Да в чём дело - она не могла привыкнуть, что больше не будет газировки за 3 копейки, и кинотеатр напротив, куда они бегали ещё год назад за 35 копеек, теперь стал магазином "Мебель для офисов". Не нравилось то, что страны, занимавшей такое огромное место на карте, которой гордились, и которая была примером для многих, больше не существует - её нет, а есть какая-то совокупность её осколков. И юность Ульевой, таким образом, оказалась расколотой надвое - до и после...

Наверное, именно по всему этому Ника оказалась у Игорька в объединении. На собраниях Ульева исправно сидела положенное время, но ей было скучно слушать длинные умные разговоры о теоретических материях, она больше рвалась к делу - к чему-то конкретному. Почему-то во время затянувшихся не в меру посиделок она вспоминала, как на военной подготовке они со Светкой Львовой лучше всех стреляли в тире и разбирали винтовки, и военрук говорил в шутку: в случае военной обстановки за вас можно не волноваться...

- Ты была в августе у Белого Дома? - спросил Нику Конский в первый день.

- Да, - призналась Ника, помолчав. - Тогда нам всем казалось, что мы боремся с диктатурой за свободу. - Она ждала, что Конский будет ещё что-то уточнять. Но он больше у неё ничего не спросил.

Игорь всё время твердил о необходимости пополнения рядов. И Ника привела свою однокурсницу Авдотью Дутову. Но из этого ничего не вышло - Дутова во время дискуссий молчала, и больше строила глазки, в результате львиная доля ребят устремлялась за ней на кухню или на балкон курить, срывая собрание. Но это было полбеды. Главное, она нет-нет да и ляпала с чьих-то очередных слов какую-нибудь глупость типа того, что коммунизм - это вчерашний день, и Игорь нервничал. Хотя ему вовсе не нравилось, что число активистов в его организации совсем невелико.

А Дутова тоже пришла только пару раз и пропала, сославшись на то, что у неё сессия.

Наступало лето 1992-го года - первое лето при режиме Демократия.

Ясным июльским днём Стас Сайкин пришёл к Игорю мрачнее тучи. И Игорь, не отличающийся чуткостью, на этот раз сразу заметил это, и он ждал, что ему скажет Станислав.

- Не работаю я больше на заводе, Игорь, - проговорил тихо друг.

- С чего так? - бросил невзначай Конский. - Решил отдохнуть?

- Да куда там, - возразил Стас, - тоже мне, отдых! У нас сокращение на заводе.

- И многих сократили? - уточнил Игорь.

- Наверное. Наш цех вообще расформировали. Собрали ребят и сказали - вот вас в бригаде 40 человек, a остаться должны 9. Мы вас в спину не толкаем. Так что выбирайте сами!

- Да, - усмехнулся Игорь, - в общем, сами принесите себе мыло для верёвки.

- И как хитро придумали, - сказал Стас, - одни за счёт других! Вот я и психанул, и заяву на стол.

- Зря ты сразу, - заметил Игорь, - бороться надо было. Не сдаваться без боя!

- С кем бороться-то? - не понял Стас.

- А со всеми! Вот ты сидишь, сложа руки, ничего не делаешь, и думаешь, что будешь жить спокойно. А это сейчас не получится. Враг не дремлет, и жизнь даёт всё новые сюрпризы, а потом удивляешься, что всё - кувырком.

Игорь сходил в комнату и заглянул в общую тетрадь - кондуит:

- Что-то я не вижу фамилии Сайкина в списке членов организации.

- А толку-то! Что это изменит!

- Ничего. Но ты будешь чувствовать, что твоя жизнь не прожита зря, и что и ты вносишь вклад в дело борьбы за освобождение рабочего класса! Ника уж на что не хватает звёзд, и то это поняла, а ты, гегемон!

А Стас был зол - он делится с ним своей бедой, а Игорь – снова зарядил про политику.

- А что ей ещё делать, - заметил Стас без энтузиазма. Игорь помрачнел слегка. Он знал, как капризны женщины, имеющие с ним дело, и как запутана эта штука - личная жизнь.

- Тем не менее, - ответил он.

- Никак ты имеешь на неё виды? - спросил Стас не без ехидства.

- Какая разница! А сам-то тоже глаз не спускал, когда приходила Авдотья!

- Ну там хоть есть, на что смотреть, - сказал Стас и смутился.

- Да нет, ты неправильно понял. Ничего там не было. Милая пустышка, да и только. Ну проводил раз по пьянке. Просто хочется иногда оттянуться.

Игорь встал посреди комнаты, и сказал, глядя в потолок:

- А мне хочется, чтобы была такая жизнь, в которой нет необходимости оттягиваться!

Мысль была слишком сложной, и Стас из неё не понял ничего, но ему вдруг расхотелось спорить с Игорем.

- Игорёк, - спросил он, - а как пишется название твоей организации - объедИнение, или объедЕнение?

- А я и сам не знаю, - признался Игорь. - Да какая разница! Можешь писать, как хочешь!

Знал бы кто, что товарищ Ульева для Игорька уже не просто член организации "Объединение "Ленинец", но он положил на неё глаз. Никто этого не знал, не знала и сама Ника, когда оставалась после собраний то печатать на машинке, то править ошибки в статьях (их хватало, и была расхожей шутка, что по числу ошибок газета может войти в книгу рекордов Гиннеса), а иногда - помогать делать растворы для типографских дел - химии у неё на факультете тоже было достаточно.

Она уходила домой поздно вечером, считая свою задачу выполненной. И всё же, Ника, какая наша главная задача на самом деле?

Не потому ли всё-таки видя их вдвоём, товарищи переглядывались недвусмысленно...

Подметил это и наблюдательный Толик Костиков.

Как-то Ульева зашла на кухню и застала его открывающим консервную банку. Ульева взглянула с недоумением. Увидев её, Толик уронил нож:

- Я тушёнку... немного, - протянул он.

- Что он думает о моих отношениях с Игорем? - удивилась Ульева. И Нике показалась в его интонации лёгкая неприязнь к ней.

Она пожала плечами и вышла с кухни. А Костиков облегчённо вздохнул и принялся открывать мясо с новой силой.

Света Львова уже давно собиралась посмотреть на тусовку новых друзей Ники, но всё никак не могла дойти. Сама она с августа 1991 г. числилась в ДемРоссии. - A Игорь тоже разбирается в политике, - убеждала Ника, и Львова, наконец, согласилась зайти к ним на собрание. Игорь знал об этом плане и слегка волновался, ожидая.

Львова оказалась здорово подкована политически. И сразу она ринулась в бой. Они с Конским завели разговор о политике, и стали спорить.

Они спорили долго и упорно - оба были на этом деле завёрнуты, и Игорь говорил своё, а она - своё. Дискуссия затягивалась, между тем собрание шло к концу, а сдаваться не хотелось.

Тогда Игорь не выдержал: Светлана Викторовна! Давайте поспорим, что через год ваш режим обанкротится.

- Давай! - подхватила Львова. - Поспорим на сто рублей!

- Чего так на много! - испугался Игорь.

И тут успокоил его Стас Сайкин:

- Не бойся, Игорёк! Если мы выиграем, то мы получим их назад. А если выиграет она, и всё будет продолжаться в таком же духе, то на сто рублей через год мы не купим и коробок спичек!

- Из-за инфляции, - пояснил Игорь. Мысль Стаса ему понравилась.

- По рукам! - согласились оппоненты.

Толик так расчувствовался, что достал откуда-то одну из бутылок Игорькова отца и разлил её на пятерых.

- Не имей сто рублей, а имей сто друзей! - воскликнул он. – А наш вождь никогда не имел в них недостатка!

Даже Нике стало неловко за друга:

- Брось ты, Толян! - одёрнула она.

Толик осёкся и молча налил ещё одну себе и Стасу.

Светка усмехнулась едва заметно.

На ночь Ульева была оставлена рисовать плакат, и они, поставив рыбу, провожали взглядами ребят с балкона.

- Ну как тебе Львова? - спросила Ульева Игоря.

- Не нравится мне она, - заметил Игорь, - такие не в моём вкусе.

- Да, у неё свои взгляды, - сказала Ника. - А здорово её Стас всё-таки!

- Нормально, - согласился Игорь. - Я от него не ожидал.

- А Толик тоже перебарщивает, всё время называя тебя вождём, - заметила Ника. - Это очень громко сказано.

- Да, - согласился Игорь, слегка смутясь. - Но ведь на самом деле так и есть!

И Ульева почувствовала вдруг, что её целости и сохранности приходит конец. Она очень строго относилась к морали и держала себя до двадцати двух лет, но сейчас, кажется, наставало время расстаться с невинностью. И хотя Авдотья давно советовала ей сделать это, ей было не по себе, и казалось, что всё же теряется что-то...

Подруга, расскажу тебе

Я про любовь историю.

Ты только от смущения,

Пожалуйста, не тай!

Как мы сидели за столом

И умирали с голоду,

Когда он мне сказал,

Чтоб я поджарила минтай.

Я неохотно жарила -

Минтай был очень гадостным,

Но время полуночное

Дразнило аппетит.

И мы жевали дружно,

Настроенье было радостным,

И друга лучше этого

Я не могла найти.

Потом ушла я с кухни.

Интерьер окинув взглядом,

Вздохнула я, заметив:

Нынче - дикая жара!

А он сказал: Подумаешь!

Нам холодов не надо!

... И пролежали в койке мы

До самого утра.

Ульева сама не понимала толком, зачем они встречались с Игорем. Отношения их были на одной точке. Она не знала, что общего между ней и им - способным, но малограмотным парнем. Может быть, потому, что лучше него никого не было?

Но были вроде бы. Были ребята и более образованные, даже в его объединении "Ленинец", были те, с кем можно было поговорить. Да, с ними можно было поговорить, но Игорь был с ней. Он был именно с ней, и это было главным. Это и решало суть дела, и к этому не было вопросов. Всё было ясно, и Ника вставала утром с чувством, что всё идёт по плану.

Зимой, под новый год, к Игорю приехал шахтёр - знакомый отца. Было ему тоже лет 50 с виду. Но у Якова Семёновича был во внешности некий лоск руководителя, а друг его - типичный работяга, и даже звал отец его по фамилии - Александров. Они были знакомы давно, когда Игорька не было на свете: они когда-то учились вместе в заочном горном, но отец поднялся до начальника цеха, a Александров остался на шахте, где работал с двадцати лет, хотя и бригадиром - быть первым он стремился даже в их студенческой группе,что лишь изредка собиралась целиком. Яков Семёнович и Игорю советовал поступать туда же, но Игорь отказывался - ему за глаза хватало своего диплома техникума, который ему пришлось переписывать два раза, так как первый никто в комиссии не смог разобрать. Да и вообще стать каким-нибудь важным учёным ему не светило вовсе - Ульева соглашалась с этим, и сама уже не ревела из-за неважных порою оценок.

У Игорька когда-то была нормальная дружная семья, но у матери было неважное здоровье, и лет в 35 она заболела чем-то тяжёлым, вскоре её не стало - Игорьку тогда едва стукнуло 10 лет. Отец всё это время за ней ухаживал. Игорёк тогда жил у бабушки - ему почему-то не хотелось в эти дни находиться дома. И после смерти матери остались они с Игорем одни - впрочем недолго, и даже очень недолго, и злые языки говорили, что будущая вторая жена отца - мачеха Игорю - появилась у него ещё при матери. И всё это Игорю не нравилось. Но к тому, что у отца появлялись другие, недолгие впрочем, романы, относился спокойно, пускал этих дам в квартируохотно. Не любил только, когда его учили жить.

- Красивая была у тебя мать, - заметил как-то Толик, разглядывая фотографию пятнадцатилетней давности, - по тебе не скажешь.

Конский вырос рано, уже в восьмом классе был одним из самых высоких, а вот девчонкам он не нравился почему-то, и первой женщиной его стала отцова знакомая, когда ему было 17 лет.

Александров привёз кучу продуктов и большую бутылку.

- На шахте хорошо получают, - заметил, выпивши, Яков Семёнович, - гегемоны! - В душе он, наверное, так и остался рабочим.

- То раньше было, - вздохнул Александров, - хватало, это точно, а сейчас вот с зарплатой перебои пошли.

Игорь молчал. Он уже полгода не получал нигде никакой зарплаты - и в анкетах о профессии писал: профессиональный революционер.

- Чем вы занимаетесь, объединение "Ленинец"? А то не слышно про вас ничего на Урале.

- Правда? - переспросил Игорь. - Ну вот: собираемся, доклады читаем. А товарищ Сайкин проводит просветительские беседы среди грузчиков магазина.

- Ну и как настроение грузчиков?

- Разное, - признался Стас. - Все недовольны, а причины называют разные: кто-то говорит, что это - наследие большевизма, кто-то, что виноваты евреи, a некоторые вообще, что нужен царь.

- Тише, - толкнул Стаса Толик, - про евреев-то! У Игорька отец - еврей.

- Правда? - удивился Стас. - Я и не знал.

Александров отставил стакан, поправил свои местами ещё чёрные волосы:

- Да, товарищи, вижу, похвастаться у вас нечем. Вам надо наводить порядок во всём этом деле. Нужна серьёзная работа, а не болтовня.

Ребята слушали молча.

Якову Семёновичу позвонила жена, и он засобирался домой. Он и Александрова приглашал туда, но шахтёр решил остаться здесь.

А молодые люди дружно ушли в комнату разбираться с новым номером газеты. Только Ника осталась, и Игорь Конский периодически заходил на кухню за новыми порциями чая.

- А ты чего здесь делаешь? - спросил Александров Нику, оставшуюся на кухне.

- Посуду мою, - ответила Ника, - а что, я мешаю?

- Да нет, ты не поняла. Я имею в виду - в организации.

Ульева не знала, что сказать. Со стороны казалось, что она в этом штабе днюет и ночует - в прямом и переносном смысле. А на деле...

- То же, что и все, - сказала она, - то есть ничего.

- Вот и плохо, - укорил её Александров, - то-то у вас такой разброд. Нужно что-то делать. А Игорь - с ленцой, как я вижу. Ему надо помогать.

Ульева побледнела. Она задумалась, глядя в свой наполовину пустой стакан. Ей было немного обидно за друга.

- Все мы такие, - заметила она, подумав, - не знаем, за что взяться, куда приложить свои силы. Вот и сидим.

- Ну это понятно, - согласился Александров. - Время такое, конечно. Вот у меня две дочки, ваши ровесницы. Обе незамужем. У одной вообще никого не было...

Ника их понимала. Сама ещё недавно была в таком же положении. Это теперь у неё в этом отношении - всё в порядке.

- Пусть к нам вступают, - посоветовала она, - вот и решат свои проблемы.

- Да нет, их в политику не загонишь. Тряпками больше интересуются. Несознательные. А ты молодец. Поэтому я и возлагаю на тебя большие надежды. Тебе, Вероника, нужно стать Фотиевой - при Ленине.

Ника знала, что это была его секретарь. И ей льстило это сравнение, хотя честно говоря, ей бы больше хотелось стать Крупской.

- Ладно, - сказала она, - я постараюсь.

- В вожди лезет, - обронил Игорь, вертя в руках карандаш. Он сидел в комнате у пишущей машинки и тщетно пытался привести в порядок разрозненные листы.

- Но ведь он не москвич, - попытался успокоить его Толик.

- Разве в этом дело сейчас? Ты скажи мне, кто из настоящих революционеров родился в Москве?

Толик напрягся, задумавшись.

- Но ведь нам нужен вождь, - возразил Стас. - Какая же сейчас партия без вождя?

- Это верно - согласился Игорь нехотя.

Новый 1993 год никина мама хотела встретить в узком семейном кругу и даже не позвала гостей. И она очень удивилась, узнав, что праздник этот дочь собирается провести не в стенах дома. А Ника решила отметить его с Конским и парой его друзей, и была удивлена, узнав что Игорь не поставил себе ёлку, и квартира его в Новый год была такой же, как всегда. Чтобы развлечь ребят, Ника принесла им гороскопы, которыми увлекались девчонки из её группы, хотя сама не очень верила в эту ерунду. Наступал год Красного петуха - в его честь пустоватый стол Игоря украшал цыплёнок табака.

Из гороскопа:

Годы Петуха довольно суровы. Могут присутствовать силы реакции. Петух не любит беспорядка, он наводит порядок. Всем придётся усердно трудиться. Реальна угроза безработицы. Кругом будут люди в военной форме, действующие во имя порядка. Но высока степень злоупотреблений и преступлений.

Через пару месяцев, где-то в марте, в день собрания ребята включили телевизор и услышали в новостях про забастовку шахтёров на Урале, которым уже три месяца не выплачивают зарплату. И тогда шахтёры пошли на отчаянный шаг - они решили объявить голодовку, и руководство шахты поддержало их в этом намерении. И ребята замерли у экрана - шахта была та, на которой работал Александров.

- А мы, небось, все его запасы съели, - решил Стас.

- При голодовке-то еда не нужна, - мрачно пошутил Игорь, - но далеко однако зашло у них дело на шахте!

А было это только начало...

И в тот день окончательно решил для себя Игорь Конский, что последнее слово будет в этих делах именно за рабочим классом, а не за какой-нибудь возомнившей о себе кучкой интеллигентов, и что борьба за их права предстоит серьёзная и тяжёлая, и чем кончится - никто не знает. И поэтому то, за что упрекал их Александров под Новый год, было неприятно, но где-то в общем-то верно.

А Ника начала вести дневник.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОЛЧАСА ТИШИНЫ

20 июля 1993 г. Конский позвонил Ульевой среди ночи.

- А Ника уже спит, - сказала мать.

- Пусть прервёт сон! - ответил Игорь. Голос его был хрипл и прерывист.

- Будь в 18 часов у музея. Ты нужна. - велел он Нике.

Ульева сразу поняла, о каком музее идёт речь.

- А в чём дело? - спросила Ульева сквозь сон.

- У Костикова неприятности, - заметил Конский. - Фашисты к нему цеплялись чего-то. Когда он "Красное слово" продавал. В общем, надо выяснить отношения.

- А я-то зачем? - не поняла Ника.

- На всякий случай. А вдруг он сам не справится? - пояснил Игорь.

Остаток ночи Ульева спала беспокойно. Вообще, было непонятно, как это Толик - общительный компанейский парень - мог ввязаться в драку.

- А чем я хуже, - думала Ульева, натягивая тренировочный костюм.

Хотя Толик с газетами стоял на виду, у входа в Музей Ленина, вокруг было затишье. Никто даже не смотрел на "Красное слово" и не думал брать его. Хоть не выпускай газету!

- Надо расходиться, - подумал было Конский, как к Костикову, наконец, подошёл первый покупатель - рослый и крепкий молодой человек, в кожаной куртке, несмотря на жаркую погоду.

- Почём газетка? - спросил он.

- Полтинник, - сообщил Костиков.

- Не дорого ли за сионистскую литературу?

Самое обидное, что сионизм здесь и близко не лежал. Игорёк был антисемитом побольше других!

- Чего? Мы - интернационалисты по убеждениям! - заметил Костиков.

- Ну конечно! А кто, интересно, ваш главный редактор?

И тут Игорь не выдержал, и вышел из укрытия. Это был его пункт, его больное место. А ведь он всегда скрывал это. Было время, когда он даже фамилию хотел сменить по матери, на Петренко - но кто надо, всё равно узнавали.

А казалось бы, было-то в его внешности лишь густые волосы воронова крыла, да смуглый цвет кожи. И только...

До перемены фамилии как-то руки не дошли. А лет с семнадцати его увлекла романтика революции, и нужно было думать о том, с какой фамилией он останется на слуху - ребята стали брать псевдонимы и партклички, а Игорю не надо - фамилия Конский подходила как нельзя кстати!

- Сам такой! - огрызнулся Игорь. Самая большая надежда у Игоря была на одного парня. Он был натренирован, прошёл армию и однажды, года два назад, даже поступал в военное училище в Москве и жил тогда у Игоря, но провалился.

Но парень этот опаздывал, а время поджимало, и Конский начал сам.

Он подошёл к покупателю и дёрнул его за рукав, на котором была свастика:

- Что это у тебя за повязочка? Мы тоже такую хотим. Правда, Толян?

Толик понял, и стал сдёргивать повязку с рукава. Как и ожидалось, парень в коже был не один. Быстро появились его друзья, уже слегка взвинченные от отпитого пива.

- Что, Коль, опять эти?

- А кто же? Достали уже! Этот Игорёк уже в печёнках.

- Ну что ж, сейчас мы им покажем! - друзья засучили рукава.

Ульева не на шутку испугалась:

- Ребят, вы спокойнее! Игорь пошутил.

- А это что за красна девица здесь крутится?

- Да это Конского баба!

- Я - не баба! - возразила Ника. - Я, между прочим, тоже член организации. Не трогайте наших товарищей!

- А мы сейчас тебя тронем, - оскалился низкорослый парень в кепке. - Что тебе Конский дался!

- Это мы умеем!

- Сиди! - Ника зажмурилась, и её кулак врезался в чёрную кожу куртки, и тут же её пронзила тупая боль. Ульева присела. Костиков в это время увидел кудрявого голубоглазого парня в спортивном костюме. Он был тоже качок, хотя без свастики.

- А, национал! - крикнул Толик звонко. - Чего лупишься?

- Какой я национал! - возразил парень, но Костиков уже огрел его отнятой у недругов бутылкой из-под пива.

- Ты чего, спятил, придурок! - сказал спортсмен. - Своих бьёшь!

- Конский! - спросил Костиков. - Ты этого чувака знаешь?

- Олег! - воскликнул Конский. - Чего так поздно-то?

- Да ну вас, поздно! Тут спешишь им на помощь, а они ещё драться. Дурдом!

- Да ты, правда, не волнуйся! Ты Толика не знаешь! Он у нас такой - заводной, да ещё принял. Ладно, хватит трепаться. Пошли работать!

- Работайте-работайте, - усмехнулся фашист в кепке, - аккурат на глазах у милиции!

Конский обернулся.

Ну что ж, - заключил он, - и это хорошо!

В отделение прошли все вместе. Спортсмен тоже, за компанию, хотя он был только пострадавшим.

- Ну в чём дело, граждане? - спросил сержант.

- Они начали! - плаксиво сказал Колька. - Мы стоим, а тут эти козлы.

- Это мы-то? - Толик опять рвался в бой.

Конский молчал. Он был честен. Он безучастно смотрел, как ему выписывают штраф за мелкое хулиганство.

- А у меня нет денег. - сказал он. - Если только у Ники найдутся.

- Нет, я не рассчитывала.

- Тогда вычтем из зарплаты.

- Вычитайте! - сказал Конский.

- Зря ты призналась, где учишься, - упрекнул Нику парень-спортсмен - он сидел в коридоре отделения зачем-то. – Теперь неприятности будут. Сказала бы - безработная. Сейчас вон их в Москве полно!

- Я об этом не думала, - призналась Ника. - Все же сказали. И Конский, и другие.

- Конский-то скажет. Он всё скажет. Ему героем надо быть в глазах других. Это у него в крови. Я с ним поругался из-за этого.

- Поругался? - удивилась Ника.

- Ну да. Мы ведь большими друзьями были. Я у него целыми днями сидел - с утра и до вечера. Меня Олегом звать - Стеклорезовым.

- А меня - Ника.

- Я понял - слышал, как ты свое ФИО называла. Да я и так догадался впрочем, - добавил Олег многозначительно. Он слишком много знал. Нике даже стало не по себе.

- Ладно, - оборвала Ульева. - Всё ты знаешь. А меня ребята ждут. Идти надо.

Она пошла к выходу, и стала искать знакомые лица, но это не удавалось. А может, она просто сейчас плохо видела?

- А смылись все ребята, - заметил Олег, - уже минут десять как. Толика Костикова отпустили как несовершеннолетнего, кажется...

Ульева на всякий случай ещё раз оглянулась, и пошла с Олегом.

В 11 было уже совсем темно, в окно светили яркие звёзды. Стеклорезов напоследок обошёл ульевскую малогабаритную квартиру по периметру.

- А мама твоя где? - спросил он.

- Она на даче.

- У вас есть дача?

- Да нет, она у знакомых, пока они там не живут.

- Ясно. А ты чего?

- А мне и здесь хорошо. Дела, друзья.

- Хорошо у тебя. - заключил Олег уже в дверях. - Уходить не хочется прямо. А то люди разные бывают. Вот я у дяди живу – так вроде близкий родственник, а туда же - такой вредный! Даже ключ не даёт - жди под дверью. А как-то пригрозил милицию вызвать.

- Это за что так?

- Да из-за ребят. Тут Игорёк позвонил мне и начал гнать по телефону битый час про переворот. А дядя, оказывается, у второго аппарата сидел. Так он мне заявляет: - Мне всё ясно: ты и твои друзья - фашисты.

- Вот ненормальный! - согласилась Ника. - Какой же Конский фашист! Вся Москва знает, что он - коммунист!

- Ну это ещё две недели назад было. - уточнил Олег. - А теперь у него новая идея - ремонт вдруг задумал делать...

Ульевой стало жалко Олега.

- Ладно, - согласилась она. - Что ж! Мы ремонт пока делать не собираемся.

- Спасибо! - обрадовался Олег. Со мной всё нормально. Я аккуратнее, чем Игорь. И к тому же ничего не бойся. - Олег потупился.

- У нас никаких там эксцессов не будет. Я - не из таких!

Ульева кивнула поспешно.

По мебели скользили солнечные зайчики, и время от времени ветер поднимал занавески, как паруса. Олег сидел в квартире Ульевой, где он жил уже несколько дней, прислонившись к подоконнику, держа в руках незажжённую сигарету. Он смотрел на Нику, но не видел её и думал о своём. Он сам не давал себе отчёта в том, зачем он остался тогда в милиции, хотя и не думал.

- Скажи, а балкона у вас нет что ли? - уточнил он лениво.

- Нет. У нас же второй этаж, а балконы - с третьего. А что?

- Да я насчёт покурить. Делать нечего что-то. - сказал Олег. У Игоря собрание там небось опять.

- А ты у него состоишь? - спросила Ника.

- А как же. Все мы у него состоим. Все - в коммунистах. Я когда жил у него, то вступил.

- Так ты уже ветеран! - воскликнула Ника.

- Толку-то! - заметил Олег. - Чего-то не хватает у Игорька Конского последнее время в организации.

- Чего это не хватает? - насторожилась Ника.

- А вот чего - скучно как-то, вроде всё правильно говорят, а полёта нет. Хочется, чтоб крылья вырастали.

- А зачем тебе крылья? - не поняла Ника. - Тебе летать прямо вынь и положь! В жизни-то не всё так просто...

- Но куда ты без них - крыльев? - возразил Олег. - Ты не улетишь далеко - так только - на месте сидеть...

- Ну почему на месте? - спросила Ульева.

- Не знаю, - растерялся Олег. А ладно. Сложно всё сейчас.Смотри, дождь пошёл, - заметил он.

- Да - ведь был сильный ветер. После него всегда...

- Музыку бы сейчас послушать. А ты играешь, Ника? - Олег закрыл окно, подошёл к пианино и положил руку на полированную чёрную крышку.

Ника смутилась. Она не могла ответить утвердительно. У них в институте пианино стояло в каждом кабинете, и они регулярно слушали, как их коллеги, "Младшие классы", разучивали детские песни - они уже в зубах навязли. А потом Авдотья показала-таки Ульевой куски "Танца маленьких лебедей" из балета "Лебединое Озеро", и Ника запомнила, хотя и не отличалась особой памятью к музыке.

- Да не стесняйся. Все свои!

Ульева засмеялась, махнула рукой и села за пианино.

Олег сидел на краешке стула, положив ногу на ногу и слушал, как играет Ника.

В его памяти всплывало почему-то детство, когда он мальчишкой бегал беззаботно с друзьями по солнечным улочкам маленького татарского городка, гоняли на велосипеде по два, по три - они тогда были в дефиците, и у Олега не было, а у друга был - пугали капризных девчонок. Вспомнил, как он отдыхал в пионерлагере, и его вызвали на флаг, а он запутался, никак не мог его поднять, и порезал руки леской.

И казалось бы вот-вот, ещё миг - и что-то произойдёт, что-то случится вдруг, и Ника Ульева чувствовала, как у неё под лёгкую дробь её музыки в полутьме горят щёки, июльский тёплый дождь лупил по окну барабаном, и капли эти падали Олегу за шиворот. Но Олег поднял глаза: убогая квартирка и невзрачная рыжая девушка, чем-то похожая на комсомолку тридцатых годов, что-то играющая...

И получилось так, что "Лебединое Озеро" это стало в каком-то смысле лебединой песней Ники, или лебяжьей, как говорили у Олега в городке... А насчёт крыльев - видела ли их когда-нибудь Ника? И увидит ли?

- Тебе скучно? - спросила Ника.

- Да нет, играй, нормально, мне просто чего-то есть захотелось.

- Приготовить что-нибудь?

- Да не обязательно. Я сам.

Ника захлопнула крышку фоно, и вышла на кухню. Олег сел рядом.

- А ты хорошо готовишь, - похвалил он. - Неплохо у вас с едой поставлено. Не то, что у Конского. Он скуповат вообще-то. У него там трёхразовое питание - три раза в неделю. Сутками голодали.

- Не знаю, - сказала Ника. - Меня он даже рыбой угощал - спинкой минтая.

- А, помню, - согласился Олег, - это его отец для кошки покупал. Ты, кстати, как там с Конским не расписана?

- Нет, что ты, - возразила Ника. - У нас об этом и речи не шло.

- Понятно, - сказал Олег. - Ну и правильно сделала!

До начала смены оставалось два дня, и Ульева в срочном порядке дооформляла справки - надо было шевелиться. Вечером уже была встреча с начальником лагеря.

- Ну как там с поликлиникой дела? - спросил Олег.

- Нормально. Всё готово. Вот только у меня синяки не прошли ещё с тех пор. Как я пойду на встречу, интересно? – волновалась Ульева.

- Это нестрашно, - успокоил Олег. - Ты тёмные очки сверху надень. Я тебе свои дам.

- И я буду как инкогнито, - засмеялась Ульева, но всё же ей была приятна забота Олега, что ни говори...

Сам Стеклорезов тоже не так давно вернулся. Его друг по военному училищу передал через дядю, что приезжает в Москву, и он с утра ходил его встречать, а потом болтались часа два по городу, говорили о всяких домашних делах. Приятно было встретить здесь земляка...

Олег качнулся в кресле-качалке: - А тебе звонила женщина. Какая-то Авдотья. Такое имя! Она что, пенсионерка?

- Да что ты! Мы с ней учимся. Просто человека в честь бабушки так решили назвать. А она ещё моложе меня.

- Моложе? - переспросил Олег.

Ульева набрала Авдотьин номер:

- Ну что нового?

- Ника, мне передали, что тебе нужно зайти в деканат, - каким-то упавшим голосом сообщила Авдотья.

- Какой деканат, у меня в это время собрание!

Дутова замялась: - Ты знаешь, с этим какие-то проблемы. Хочешь, я с тобой схожу?

- А тебе не трудно?

- Да в общем-то нет, если надо.

- Ну ладно, пойдём, - решительно сказала Ульева. - Я им покажу проблемы!

- Ты опять уходишь? - спросил Олег.

- Да, приходится. Что-то с учёбой. Пойдём с Авдотьей выяснять.

- Погоди, - остановил её Олег. - Куда ты торопишься? Пойдём вместе!

Сначала Ульевой было всё равно, но чем ближе, тем больше она начинала нервничать. И оторвавшись от товарищей, она перерезала студгородок семимильными шагами.

Авдотья с Олегом остались в коридоре, а Ульева зашла в кабинет замдекана.

- Что там у вас случилось, Вероника Павловна? - как-то очень казённо спросил он.

- Да ничего. Вот в пионерлагерь собираюсь, - удивилась Ника.

- Вот я как раз насчёт лагеря. Тут к нам поступили сигналы из милиции по поводу вашего антиобщественного поведения. Так что ситуация осложняется.

- Правда? - удивилась Ульева.

- А то нет! Отказался от вас начальник лагеря, и я его понимаю.

Всё же драка для педагога - это из ряда вон выходящий случай. Тем более для девушки. Какой вы покажете пример детям? Естественно, в наше время никто не хочет рисковать. А желающих поработать сейчас достаточно...

И между прочим, подобные случаи у вас уже не первый раз, - заключил декан.

Ульева покраснела и отвернулась к окну.

- Что же делать?

- Не знаю. Ищите другой лагерь. Если вы вообще хотите учиться здесь.

Скрипнула дверь, и Дутова отскочила от замочной скважины.

- Чуть глаз не выбили, - вздохнула она. - Ничего, это сквозняк.

- Это из-за драки? - спросил Олег.

- А из-за чего же? У нас с политикой здесь вообще строго. Тем более - с такой.

- Зря она с Конским связалась, - сказал Олег. - Я его знаю. Он такой скандальный, это ужас! Я сам с ним с лестницы спускал каких-то. Я же военный.

- Да она и до Конского такая была, - призналась Дутова. – С характером. Ляпала, что думает. Я её и за рукав дёргала, и ногой под столом - хоть бы что! Она лепит, и всё. Она ещё на первом курсе со своим учеником подралась. Нас в школу подшефную послали, ну мы географию свою шпарим, смотрим, один ученик разложился, и начал какую-то мозаику импортную двигать. Ну, Ника ему замечание!

А он говорит:

- Мне её папа из Америки привёз. И в Америке ученики вообще могут что хочешь на уроках делать, хоть любовью заниматься.

Так и сказал!

В общем, слово за слово, и Ульева ему как врежет: - Езжай в свою Америку! - говорит. А она ещё сильная физически, в общем, кошмар!

- Может, она ненормальная? - испугался Олег. - Вообще без никаких тормозов?

- Да нет, я так не говорю, - возразила Дутова. - Просто справедливость любит слишком сильно. Но товарищ вообще хороший.

- Тяжёлый случай! - проговорил Олег.

- А ещё была история, - продолжила Дутова. - Как-то мы у восьмиклассников урок вели. Она им рассказывает про фауну. Так увлеклась, с примерами. И вдруг поднимается какой-то бугай и её спрашивает:

- Девушка, а вы к нам не из зоопарка?

- Нет, а что?

- А то тут, говорят, из зоопарка горилла сбежала. Вы как раз на неё похожи.

Представляешь! Все как заржут. А я как язык проглотила...

Олег встал с подоконника, и прошёлся маятником по коридору взад-вперёд. Затем сел на место.

- Да, - сказал он, вздохнув, - дело такое. Тяжёлый случай, - опять повторил он.

- Сегодня собрание, - вспомнила Ника, когда они подходили к дому, - а тут - такие дела!

Олег задумался.

- А ты к Конскому съезди, - предложил он. - У него там есть связи. Некий Пауков курирует яблочный стройотряд от комсомола - приятель Игорька.

- Кажется, я у него была - как боец, - засмеялась Ника.

- Возможно. Игорь заварил эту кашу - ему и расхлёбывать. Я тоже к Игорю собираюсь, но не сегодня - на днях.

- Я тоже, наверное, сегодня не поеду, - сказала Ульева, - апатия какая-то.

- Да, - согласился Олег. - Здорово нам Конский подгадил!

Стеклорезов порылся в сумках и вышел на улицу, и Ульева осталась одна. Ей было скучно и неуютно, как будто злая стихия ворвалась в хорошо налаженный быт. Но ей хотелось развеяться, и она всё же решила поехать на собрание к Конскому.

И снова, как по иронии судьбы, встретила там Олега. Олег был хмур. Он ждал, когда Костиков отговорит дежурный материал об империализме в Англии начала XX века. Ему самому давно было что сказать. И не выдержав, перебив Толика, Олег достал ту самую вырезку из зеленодольского "Вестника", привезённую ему другом, с интригующим названием "Придёт ли час икс?". И хотя возможно, это была очередная сенсация журналистов, Олег заметно волновался читая.

ПРИДЕТ ЛИ ЧАС ИКС?

События последних недель говорят за то, что в стране назревают решительные перемены... Отставка министра безопасности В.Баранникова - не случайное звено в этой цепи. Ельцину велят прервать отпуск и приехать в Москву для наведения порядка. В свете теперешней обстановки это звучит весьма двусмысленно...

Когда случается что-то непонятное, всегда задается вопрос: А кому это выгодно? Для чего может понадобиться министр безопасности, для какой политической надобности? Мало ли? Скажем, если надумают ввести в стране чрезвычайное положение - нужен свой человек в МБ, или решат покончить наконец с этой надоевшей оппозицией, кто же репрессии возьмется проводить? Да и вообще, должность эта важная при всяких там переворотах, сменах власти, допустим, если президент надумает распустить парламент, что сейчас вовсе не исключено. Должность эта является незаменимой в час икс.

Вот какие выводы приходят на ум при анализе вышеупомянутых событий.

... Все это, конечно, наши домыслы, порожденные нехваткой информации. В стране все дела оставляют желать лучшего: спад экономики, неудача с обменом денег, конфликт вокруг Конституции, засилие коррупции, рост преступности, проблемы с Крымом.

Все это и вызывает необходимость принять какие-то меры...

... Хотелось бы, чтобы наши опасения не подтвердились, и призраки грозного "Часа икс" остались бы лишь журналистской выдумкой.

Но кто его знает... Что день грядущий нам готовит?

-----------------

Воцарилось молчание. И Игорь Конский первым нарушил тишину.

- Чепуха! - сказал он. - Этого не может быть чисто технически. Президент уже не имеет такого влияния, как прежде. У него ничего не выйдет, даже если он решит что-то такое сделать.

- И правда, маловероятно, - согласился Сайкин. - В смысле, что очень рискованно.

- А вдруг вероятно? - настаивал Олег.

Конский хлопнул приятеля по плечу:

- Паникёр ты, Олег! Прицепился к провинциальным сплетням! Смотри на вещи проще! - и он отправился на кухню варить гречку, потому что судя по всему, дело шло к занавесу.

И Ульевой сразу стало спокойнее. Мало ли, кто что пишет! Сейчас много чего пишут. Закон есть закон, а что ни говори, каждый скажет, что мы сейчас строим правовое государство. Так что всё будет нормально.

Собрание затянулось, и они с Олегом вышли в 11 вечера и шли к метро вместе. Олег был грустен, и Нике захотелось ободрить его.

- Скажи, Олег, - спросила она, - а ты как думаешь, правда, будет час икс?

Олег не пожелал больше об этом говорить и только махнул рукой:

- А, хватит об этом, пустое!

Остаток пути они шли молча. А вечер был холодным в этот день, и над головами как-то не по времени беспокойно кричали птицы.

Конский смотрел им вслед почти равнодушно.

- Дело хозяйское, - думал он. Теперь его ждала двойная порция гречки с ливерной колбасой и кипятком. Он вспомнил, как лет 14 назад, ещё была жива мать, он вдруг ни с того ни с сего прицепился к однокласснице, дёрнул за косу, и умудрился вырвать её с мясом - на глазах у изумлённых ребят.

И одноклассники, частенько бившие его, вдруг посмотрели на него с удивлением. Но и с испугом, и Игорёк впервые понял, что переборщил. Вспомнил, как пришли в тот день к нему домой, но с матерью не говорили, у неё уже была температура 39, а говорили с отцом, и Яков Семёнович в тот день напился в одиночку.

- Позвонить ему что ли, - подумал Игорь, - поговорить о политике - отец всё же бывший член КПСС, - но было неохота искать записную книжку.

Помиритесь, кто ссорился,

Позабудьте про мелочи,

Рюкзаки бросьте в стороны,

Нам они не нужны!

Доскажите про главное,

Кто сказать не успел ещё.

Нам дорогой оставлено

Полчаса тишины.

От грозы тёмно-синие,

Злыми ливнями полные,

Над утихшими травами

Поднялись облака.

Кровеносными жилами

Набухают в них молнии,

Но гроза не придвинулась

К нам вплотную пока.

Дали дымом завешены,

Их багровый пожар настиг,

Но раскаты и выстрелы

Здесь ещё не слышны:

До грозы, до нашествия,

До атаки, до ярости

Нам дорогой оставлено

Полчаса тишины.

До атаки, до ярости,

До пронзительной ярости,

И, быть может, до выстрела,

До удара в висок,

Пять минут - на прощание,

Пять минут - на отчаянье,

Пять минут - на решение,

Пять секунд - на бросок.

... Раскатилось и грохнуло

Над лугами горящими.

Запредельные снайперы

Нас накормят огнём.

Но над мёртвыми травами

Встали в рост барабанщики.

Это значит - не всё ещё.

Это значит - пройдём!

(народная песня)

Я встретила Стеклорезова на другой день на Казанском вокзале.

Я узнала его, потому что и я была из тех, кто сидел в тот вечер у Игорька - весьма оригинального молодого человека, и я тоже слушала всё это.

Олег же не узнал меня, он поспешно и сосредоточенно прошёл мимо, с двумя тяжёлыми сумками в руках - а может, сделал вид, что не узнал...

Я подошла тогда к седьмому пути и смотрела вслед поезду дальнего следования, на который сел Олег, так долго, пока он не скрылся из глаз, и пока не подошёл следующий...

- Эх Олег, Олег! Ты появился в однообразной жизни Вероники солнечным лучом, сверкнул ненадолго, растопил лёд на стенах, осветил окружающий мрак, приоткрыл человеку тайный для него кусочек мира, и вот исчез, растаял как призрак, оставив на распутье...

Так зачем же ты сделал это, лучше бы оставил всё как есть, так было бы спокойнее!

- Но неужели сильный человек не может посмотреть правде в глаза?

- А я не знаю.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧАС ИКС

В глазах стоял пожар, в ушах - шум и было дурно. Сейчас разум покинет эти мозги, и опустится туман.

Это случится, но пока

Рука ещё напряжена,

И первый камень с мостовой

Свистит зловеще у окна

Навстречу танковым стволам,

И автоматам, и тому,

Что ты, страна, нас предала.

И я не знаю, почему.

Вечером 6 октября, как раз во время конспиративного собрания, в дверь Игоря Конского позвонил молодой человек. Он не был коммунистом, и Игорь открыл ему неохотно.

- Я знаю всё, что у вас было, - сказал он Игорю. - Но отдать вам это - мой долг.

Он протянул Игорю слегка потрёпанную тетрадь, исписанную размашистым девичьим почерком: - Я подобрал её в Останкино.

- Хорошо, - сказал Игорь. - Ну что ж, спасибо.

- Ты знаешь Нику? - спросил он меня, когда молодой человек ушёл.

- Видела мельком, - призналась я.

- Тогда передай ей это, пожалуйста.

Я повертела в руках тетрадь, на обложке её было написано:

"Дневник Ульевой В.П."

- А где она сейчас, - спросила я, - дома, или...

- Не знаю. Сама позвони и выясни. Вот её телефон.

Я, конечно, не могла отказать в этой просьбе.

21 сентября 1993 года было солнечным. В этот день у никиной группы была экскурсия в лесопарк Кусково. С экскурсии они возвращались на автобусе с Авдотьей Дутовой. И чуть не поссорились после летнего перерыва.

- Чего так редко бываешь? - спросила Авдотья, глядя на листопад за стеклом.

- Я в школе теперь ботанику веду. Устроилась на полставки.

- Ну и как?

- Продлёнка, конечно, легче. Но предмет - интереснее. Только готовиться надо каждый раз.

- А со стипендией у тебя как? - спросила Дутова осторожно.

- Не дали, - призналась Ника.

- Почему? Ты же без троек.

- Они лагерь комсомольский мне не хотят зачитывать. Он не относится к системе просвещения.

- Во бюрократы! - возмутилась Авдотья. - Им лишь бы придраться! Мне тоже не дали из-за лишнего трояка... Знаешь что! Пойдём в деканат, поговорим!

- Знаешь, Авдотья, я не пойду, - сказала Ника. - Неохота.

- Но ведь это нам нужно, - заметила Авдотья. - Деньги не пахнут!

- Не хочу связываться, - сказала Ульева. - И неудобно. Я лично лучше в школе заработаю. А там видно будет. Я вообще на вечернее собираюсь переводиться. Начну, наконец, нормально работать. Как-никак, мне скоро 24.

- Понятно, - проговорила Авдотья разочарованно. - Как будто, мне - не скоро, - подумала она и спросила подругу:

- А с личной жизнью у тебя как?

- Письмо от Олега получила, - сообщила Ульева. - Вот оно, кстати.

- Ты чего, его с собой носишь что ли? - удивилась Дутова.

- Да нет, случайно...

Авдотья чуть не силой вырвала конверт у Ники и развернула небольшой клетчатый лист. Но читала недолго и вернула вскоре:

- Скучно это, Ника!

- Почему тебе скучно? - спросила Ульева.

- А там политика сплошная. А я этого не люблю. Мне бы про любовь...

Ника вспыхнула. Значит с этим там никак. А может, его политика вообще интересует, вот он и делится своими проблемами с ней.

- Тебе это интересно?

Ульева пожала плечами. Она не могла ответить на этот вопрос.

Подруги замолчали.

- Мне сходить, - сказала вдруг Авдотья.

- Так метро ещё не было.

- А я к одному знакомому рядом.

И она протиснулась к выходу.

Когда Авдотья сошла, Ульева стала думать, куда поедет дальше. Она давно, с лета, не была у Конского, и её и не очень-то тянуло туда. Конский не был мужчиной её мечты. К тому же Олег плохо о нём отзывался. И она бы и не поехала туда, напиши он ей в этом письме что-нибудь другое. Хоть чуть-чуть, намёк. А тут – сплошная политинформация. А её-то в Москве и так хватает. Особенно в последнее время.

Дверь открыл отец Игоря.

- А Игоря нет дома, - сообщил он. - Проходи, Ника. Подождёшь. На кухне, правда, беспорядок. Я кран чиню.

На кухне кипел чайник со свистком. Всё располагало к уюту и спокойному разговору. Но показалось Нике, что Яков Семёнович чем-то обеспокоен. И она не знала, сколько ей придётся ждать.

- А где он, не скажете?

- Игорь час назад уехал к Белому Дому. Ты не слышала – Ельцин ведь распустил своим указом Верховный Совет.

- Распустил? Добился-таки своего, - вырвалось у Ники.

- Вот он поехал туда посмотреть. Ему ведь до всего дело.

Было начало девятого вечера. Из репродуктора доносился чеканный голос Президента. И от того по телу шёл зыбкий холодок. И Ульева почувствовала, что не может больше оставаться дома.

- Я поеду, - сказала она.

Ника удивилась количеству народа, прибывшему на Баррикадную. Здесь были люди с красными и иными флагами, и просто недовольные случившимся. В общем, при всём различии взглядов их объединяло одно - возмущение произошедшим. Конский не стоял на месте. Он метался по площади с кучкой друзей подобно пауку в банке. Он не знал, что ему сейчас делать. И никто не знал. Он махнул рукой едва заметно, увидев прибывшую Ульеву. Он вовсе не удивился, что она тоже здесь. Так и должно было быть, судя по всему.

- Вот такие пироги, Ника, - заметил он.

- Вижу, - тихо ответила она. - И куда ты теперь?

- А я и сам не знаю. Записаться бы куда-нибудь...

- Тогда запиши и меня.

Его раздражали фашисты, которых было здесь немерено, и очень подмывало поругаться с ними, выяснить отношения, но было не до того.

И сейчас, в эти минуты, куда больше его волновало другое.

Из дневника В.Ульевой:

21/09/93 г. 20.00

Народ собрался у здания Дома Советов. Там включили мегафоны и стали зачитывать указ Верховного Совета РФ.

Я слушала, стараясь не пропустить ни слова. Мне никогда не доводилось бывать во всяких высоких учреждениях, да и не тянуло. И вот волею судьбы я снова нахожусь в каких-то двадцати метрах от нашего высшего законодательного органа, где стояла два с лишним года назад. Но это уже не тот Верховный Совет, не те люди, да и страна другая. Как всё изменилось за зти два года!

У освещённого окна стоят народные избранники. Многих из них я узнаю. Мелькают и силуэты вице-президента Руцкого - бывшего второго лица государства, и председателя ВС - Хасбулатова. Но от всего этого соседства как-то не по себе.

То самое противостояние, которое давно было на слуху, достигло своей наивысшей точки. Конечно, понимаешь, что это должно было рано или поздно свершиться. Но почему свершилось именно сейчас!

- Руцкого ставят, - раздаётся в толпе.

Он назначен на пост исполняющего обязанности президента. В своё время Конский не очень хорошо отзывался об А.Руцком. Но сейчас какая разница! Лишь бы что-то изменилось в этой непредсказуемой стране!

Ребята, устав, расходятся, и я кончаю писать, потому что совсем стемнело.

Поздним вечером этого дня Ника переселилась к Конскому, хотя он вовсе не просил её об этом. Но наступало такое время, когда слова уже вроде были не нужны, когда случиться могло всё, что угодно, и любовь откладывалась на заднюю полку - Игорь понимал это не хуже Ульевой, и даже сам приготовил ей коронный ужин из картошки с минтаем.

В их отношениях наступал прогресс в том смысле, что у них для удобства в общении постоянно ночевала горстка ребят, и они таким образом жили вместе уже в открытую. И молодые друзья длинными вечерами порой хотели бы оказаться на месте Игоря, и всё же лучше - с кем-то другим.

- Знаешь, Игорь, я тебе не завидую, - косясь на дверь, за которой спала Ника, откровенничал Костиков за чаем с Игорем на кухне в 3 часа ночи.

- Не привлекает тебя гражданка Ульева, что ли? - уточнил у друга Игорь.

- Не знаю... но какая-то она никакая, - пояснил Толик, подбирая слова.

- Я знаю, - неожиданно легко согласился Конский. - Но скажи, Толик, когда что-нибудь было так, как я хотел?

- Это точно, - вздохнул по-взрослому Толик.

И самым интересным было то, какие изменения за эти считанные дни происходили с товарищами Игоря. Кое-кто, конечно, струсил, некоторые сходили один раз на площадь и смылись, шустрая демократочка Львова сразу поддержала президента. А Стас Сайкин, узнав и выпив для храбрости портвейна, как наркомовские сто грамм в отечественную, отправился с Игорем к Дому Советов.

Из дневника В. Ульевой:

26/09/93 г.

Игорь стал большой фигурой. Ему дали пропуск в Верховный Совет, подписанный лично В.Баранниковым. Он даже перебросился с ним парой слов. Игорь состоит в бригаде связи. И им довольны! Кто-то сказал ему даже, что, если мы победим, то мы тебя не забудем.

И даже Стас Сайкин, которого последние два года не видели трезвым, тоже теперь при деле. Его зачислили в полк имени Верховного Совета. Не такой уж он никчёмный, как казалось! Вспоминаю 1991 год. Тогда я была у Дома Советов вместе со Светкой Львовой. Я сама не могла тогда разобраться, что к чему, и больше сидела у костров, слушая песни под гитару и заедая прибывшим неведомо откуда пайком. А Светка быстро сориентировалась, она суетилась, записывалась куда-то, сошлась с ребятами из Живого Кольца, строила с ними какие-то баррикады. И потом, когда всё уже стало ясно, то и она в общем порыве взобралась на танк и крикнула:

- Ура! Мы победили! - и слезла сразу, не зная, что ещё сказать. Я тоже в общем тогда была рада, но мне не хотелось никуда лезть... Другое было время. Как всё изменилось с тех пор!

Светка мне не звонит. Говорят, у неё какие-то напряги с учёбой.

А площадь сейчас оцеплена милицией, хотя пока пускают. Надо и мне попросить всё-таки какой-нибудь пропуск. Конечно, здесь неуютно и небезопасно. И всё же сейчас я почему-то здесь чувствую себя спокойнее, чем дома.

Интереснее всего было наблюдать за Ульевой.

- А здорово изменилась Вероника Павловна, - бросил как-то Игорь друзьям - он назвал её по имени-отчеству, что было для него высоким знаком уважения. Из обычной сероватой учёной барышни она превращалась в серьёзного революционного борца, и это было хорошо для дела - того дела, которое с некоторых пор стало для Игоря Конского главным его двигателем и которому он решил посвятить всего себя. И вот сейчас он пришёл к Верховному Совету потому, что ему небезразлично, какая будет власть, при каком строе им жить.

С Конским Ника виделась только по утрам, и то не всегда. Иногда он ночевал прямо в Верховном Совете. Как-то Ника сказала ему, чтобы он всё-таки отдыхал.

- Мы не можем отдыхать, - возразил Игорь.

И Ульева сама чувствовала что-то не то в столь быстром взлёте Игоря, что-то не давало ей радоваться этому... Ника сама рвалась в бой. Её тяготило долгое и бесполезное сидение у костра, ей хотелось самой сделать то, что могло бы принести пользу, хоть как-то повлиять на ситуацию. Но таких приказов не поступало. Оставалось только терпеть.

Из дневника В. Ульевой:

29/09/93 г.

Сегодня у нас в школе была планёрка по этим событиям. Нам велели известить родителей, чтобы их дети не ездили в район Красной Пресни - это уже становится опасным. И правда, у метро Баррикадной страшно что творится: в метро не пускают и не выпускают, и ОМОНовцы запросто могут избить дубинками. Притом совершенно случайных людей. Досталось даже девчонкам из нашей группы, когда они пытались сходить в зоопарк!

Ну а потом на планёрке перешли к идейной стороне этого дела. Дело в том, что директор нашей школы - ярая демократка. Она считает, что этих дармоедов давно пора призвать к порядку, что это Верховный Совет мешает Президенту нормально работать. Детям эти события она, естественно, советует подавать с соответствующих позиций. Потом стала рассказывать про то, что Хасбулатов живёт в бывшей квартире Брежнева и даже что он употребляет какие-то наркотики, и вроде бы из-за этого. Как будто в этом дело! Я лично например, не курю, а пила последний раз, когда к нам приезжал Александров. Просто неудобно было отказываться. Да ещё в новый год, с ребятами. А потом - всё, не было повода, да и желания тоже. И тем не менее... Я не выдержала, и тоже что-то ей сказала.

А в Доме Советов сейчас настоящая блокада. В здании Белого Дома отключили всё, что можно отключить, и туда никого не пускают. Игорёк не велит мне больше ездить туда. Он сам уходит на несколько часов, а потом возвращается. Он говорит: идёт война.

Ведутся переговоры между сторонами, но они, кажется, ничего не дают. Когда же всё это кончится?

Но плохо сейчас не одной мне. Плохо и не только именитым нардепам, но и миллионам людей, которых я даже и не знаю...

Ты совершенно права, Ника, - плохо сейчас не только тебе, и я в этом - не исключение, и мне самой тяжело наблюдать всё это. Но знаешь, кажется наступает время, когда от этого уже не легче. И на сколько частей можно разделить беду?

Светка Львова лежала на койке в общежитии и отдыхала после тренировки, когда в дверь постучались. В комнату ввалился высокий парень в камуфле. От него попахивало.

Львова сначала перепугалась не выкинула она что-нибудь накануне, но нарушения все были в принципе мелкие.

- Да не пугайся, свой я! Помнишь Живое кольцо? Давно тебя там не встречал, кстати.

- Так вот - закрутилась, - призналась Львова, - а как ты меня нашёл? Я ведь не здесь прописана...

- Значит нашёл, - уклончиво ответил собеседник. - Тем более, сегодня у нас - законный выходной.

Алекс, так звали приятеля, был членом Живого Кольца, а недавно ему предложили вступить в организацию, цель которой - защита и укрепление демократии. Ходили слухи, что организация эта связана с иностранным государством, но что именно за организация, Алекс не уточнял, а Львова и не спрашивала. Она и так много чего знала.

Светка в принципе не хватала звёзд и не любила вылезать. Была она девчонка как все, и не брать бы ей в голову - вроде было и не с чего, разве только бабушка из бывших зажиточных крестьян, всю жизнь не любила большевиков...

И из двоих Гайдаров Светлане определённо более импонировал внук...

А в эти дни её очень беспокоила заваруха, хотя терять-то было нечего, однако боязно, хотя сама не знала за что. Она уже знала входы и выходы в этой жизни, и менять что-нибудь снова ей было неохота. Во многом всё зависело от их намерений. И может быть, они не тронут никого, как и обещают, лишь поменяют флаги, а может - решат докопаться до низов, а фамилия Львова украшала все демократические списки.

- Слушай, а какие там планы у коммуняк? - спросила Света осторожно. - Что они сделают, если всё-таки...

- Ничего, - уверенно ответил он. - Мы им не дадим!

- Будем надеяться! - пожелала Светка. Она пошла на кухню ставить чай, потому что боялась сейчас здесь предлагать что-либо покрепче...

- А тебе идет камуфла, - вдруг увидела она.

- Ну и что ты этим хотела сказать? - уточнил довольный Алекс.

- Что слышал, - закруглилась Светка.

Алекс расположился посвободнее, развалившись на её кровати, и Светка подумала, что дело может сегодня зайти далеко, и её это пугало, захотелось прервать всё это, сославшись на кучу уроков...

- А правда, что все спортсмены - дубы? - спросила её как-то Авдотья давно, ещё на аэробике.

- Правда, - без смущения подтвердила тогда Светка. - Но, между прочим, в здоровом теле - здоровый дух. Так что бросать секцию не советую.

- Да я не собираюсь, - пробормотала Авдотья, покраснев... И учёба эта ей, по мнению Светы, была как корове седло. Львова знала, что это такое - сама биологию пересдавала три раза... Давно я ей не звонила - подумала она, надо бы, да вроде повода нет...

- Ты в тире из чего стреляла? - спросил Алекс вдруг.

- Ну, из духового, из винтовки с оптическим, перечисляла Светка, - а что?

- А из пистолета Макарова, например?

- А у тебя он есть? - насторожилась Светка.

- У меня всё есть! - Алекс достал из-за пазухи массивный чёрный пистолет. - Страсти в городе накаляются, Светик. И надо быть во всеоружии. Нам дали после инцендента с Тереховым. - И предложил удивлённой Львовой:

- На, попробуй!

Львова повертела оружие в руке. Она хорошо стреляла по мишеням, и всегда выигрывала у знакомых, если был спор на бутылку. Но из пистолетов ни разу не пробовала. Глядя на чёрный тяжёлый корпус, Света видела, что это - не игрушка. Тем более, патроны были далеко не холостыми...

- Так ведь в поле надо. Где тут-то?

- Зачем далеко ехать. Да и расслабился я. Здесь не хочешь?

- Но пробьёт же насквозь, - возразила Львова.

- Ну пробьёт так пробьёт. Так ведь не твоя же общага. Чего жалеть-то?

Львова усмехнулась: - Мне-то её не жалко. Но мне жалко себя в общаге.

Довольная шуткой, Светка вышла в коридор за чаем. А Алекс раскрыл окно, посмотрел на панораму внизу, а потом ещё раз – уже сквозь мушку, отчего она сузилась до точки, и ещё...

У Светки непроизвольно дёрнулась рука, в которой был чайник с кипятком. На пол пролилась горячая струйка воды.

- Это был ты? - без обиняков спросила она.

- Нет.

Но Светка начала злиться:

- Кроме шуток! Тебе здесь больше делать нечего. Нужно уйти отсюда как можно быстрее.

- Ты меня гонишь? - обиделся Алекс.

- У стен есть уши, - назидательно сказала Светка. - Ты сам об этом знаешь. А начальство не дремлет. И между прочим, оружие у нас в совке пока запрещено!

Алекс застегивал камуфлу, убирал Макарова за пазуху.

Но уже на пороге оглянулся напоследок:

- Света, - сказал он, - завтра будет жаркий день. Ты не забывай меня, если что!

- Не забуду, - согласилась Светка великодушно. - Но с тобой завтра ничего не случится.

Светка выглянула в коридор. Вокруг было всё чисто. На горизонте - никого. Всё было в порядке.

Но Светке - девушке не робкого десятка - почудился вдруг железный привкус гражданской войны.

3 октября Ольга Степановна Ульева начала беспокоиться. Со вчерашнего вечера от дочери не было никаких звонков, и мать не находила себе места.

Вообще Ника никогда не давала по-настоящему ей покоя. А Ольге Степановне так хотелось, чтобы у неё было всё как у людей! Но Ника всегда делала всё по-своему. - Не в меня, - признавала она, - в ту родню.

Ей казалось, что Ника слишком упряма для своих лет. И в то же время очень легко попадает под чьё-то влияние, причём всегда не в лучшую сторону.

В институте, куда ей вздумалось поступить, она попала под влияние Авдотьи Дутовой - смазливой пустышки, которая мало того, что всё у неё списывала, но и вела себя вульгарно. Ника была ещё молода. Но она взрослела на глазах, и Ольга Степановна в один прекрасный день стала замечать, что косметика в её наборе убывает.

А с прошлого лета Ника иногда ночует не дома - говорит, что по политике. И ей было стыдно говорить знакомым, чем занимается её дочь.

- Кому нужна эта политика? - вопрошала Ольга Степановна риторически.

Она уж не спрашивала, о другом, но тут у неё рождались какие-то смутные предчувствия. Ей хотелось бы, чтобы дочь берегла себя до свадьбы, как она сама когда-то. Тем более, 23 года - это, на её взгляд, ещё не тот возраст, когда это так необходимо...

И она, хотя в глаза не видела их вожака Игоря, заранее не любила его.

Два года назад женился сын, и ушёл к жене, и с головой – в свою семейную жизнь, а теперь и Ника - неизвестно с чем...

Непрерывно вещавшее радио вдруг замолчало на несколько минут, и потом заговорило снова на тревожной ноте. Ольга Степановна забеспокоилась всерьёз. Она всё-таки набрала номер этого Игоря, но там никто не подходил. Тогда она позвонила Авдотье, знает ли та, где Ника?

- Нет, я с ней не говорила, - ответила она. - Только Света Львова мне только что позвонила, приглашала выйти с ней на Васильевский Спуск по призыву Гайдара, я, естественно, не пошла. Но про Нику ничего не говорила.

- Значит, она не там, - предположила Ольга Степановна.

Рафик подвёз народ к площади перед Телецентром. Люди собирались кучками, обсуждали планы, а Ника, по своей профессии, стала осматривать ландшафт. Она была здесь впервые. Ника пошла погулять к пруду, что раскинулся справа, по нему плавали серые утки.

Чуть поодаль за ним - трамвайный круг - конечная остановка 5-го и 11-го. Это хорошо. Если движение перекроют, то можно будет доехать до метро на трамвае - решила она.

Ульева сама не знала толком, зачем пришла сюда, что её толкнуло в этот опасный поход - прорыв ли Дома Советов, призывы Руцкого или просто энтузиазм толпы. Её уже захлестнула всеобщая стихия.

Генерал А.Макашов попросил предоставить эфир. Он дал на это 15 минут. Но получил отказ.

Оппозиционное начальство вышло из телецентра подавленное.

Ульева подошла поближе.

- Высоко замахнулись, - замечает пожилой мужчина рядом, - не по времени. Останкино - крепкий орешек!

- Так надо же в конце концов выйти в эфир, - горячо возражает длинноволосый юноша с рюкзаком на спине.

- Есть много других способов выйти в эфир, - со знанием дела отвечает ему сосед - видимо - радиолюбитель.

- Зря они это всё затеяли, - опять повторяет пожилой.

Казаки в защитного цвета форме продолжают записывать мужчин в отряды обороны. Добровольцев достаточно. Записываются и Никины соседи.

Переговоры не приносят никаких результатов. Тогда грузовик ЗИЛ врезается в стеклянные двери Малого 3дания телецентра. Раздаётся звон стекла. Шум привлекает сотни людей, они столпились возле грузовика. В воздухе запахло жареным...

За нелепым злополучным выстрелом из гранатомёта последовал скорый и решительный ответный шквал со стороны Останкино. Воздух пронизан пулями. Пули садятся и там и тут, они летят со всех сторон, и вот - уже первые жертвы. Ника впервые видит людей, убитых у неё на глазах. Как хочется самой ответить противнику должным образом! Но у неё нет автомата, и ни у кого из наших, защитников Дома Советов, их тоже нет.

- Ложись! - слышит Ника. Она пятится к двухметровой зелёной вентиляционной башне и вжимается в землю. Рядом с ней расположился молодой человек. Ника вглядывается, и вдруг в искажённом от ужаса лице узнаёт того самого парня в коже, который месяца два назад дрался с ними у музея - кажется, его звали Колька. Теперь кожу сменила уже грязная нехитрая спецовка.

- Привет! - неуместно вырывается у Ники, и она на всякий случай начинает отползать к краю.

- Не бойся, - останавливает её знакомый, - я не трону. Мы сейчас добрые! Вот кого надо бояться! - кивает он на подкатившие БТРы. - Чего от них ждать! Сионисты поганые!

А Ульева-то считает, что дело всё в классовых интересах – она руководствуется марксистским подходом во всём, как учил её Игорь...

Они лежат молча, наблюдая испуганно. Вдруг раздаётся грохот, звон выбитых стёкол.

- Чего это БТРы по своему же телецентру лупят, - удивляется Колька, - может, в них уже наши?

- Нет, - возражает Ульева, - наши бы так себя не вели.

В глаза зачем-то слепяще светят прожекторы, и Ульева только сейчас замечает, как их здесь оказалось много. В девятом часу вечера стрельба смолкает. Народ расслабляется: пошли отсюда! Рослые мужчины в серых ветровках помогают грузить раненых на подкатившие "скорые". Сегодня коллеги Ники рискуют как никогда. А земля превратилась в глину от колес БТРов.

- Идём тихо, налево. Мы пройдём мимо парка и церкви, там – уже наше спасение и освобождение. Мы пойдём в эту сторону, хотя ты, Ника, никогда не верила в бога, но это сейчас не при чём. Мы двигаемся на свободу, и через час будем дома.

Тихо, только бы добраться, только бы преодолеть этот опасный коридор...

Но что это? Кажется, опять выстрелы. Причём не только поперёк, но и вдоль дороги? Опять стреляют? Не может быть! Да, судя по всему, это снова так...

А мы пойдём с тобою погуляем по трамвайным рельсам,

Посидим на трубах у начала кольцевой дороги.

Нашим тёплым ветром будет чёрный дым трубы завода,

Путеводною звездою будет жёлтая тарелка светофора.

Если нам удастся, мы до ночи не вернёмся клетку.

Мы должны уметь за две секунды зарываться в землю,

Чтоб остаться там лежать, пока по нам проедут серые машины,

Увозя с собою тех, кто не умел и не хотел

В грязи валяться...

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ЭПИЛОГ

Всё было ясно, и горло захватывали слёзы, они уже не держались в уголках глаз, и модная французская тушь была сегодня вовсе неуместна, и вообще, и чёрными ручьями, как траурными лентами, предательски стекала по щекам, но было уже неважно - дело было не в этом... Сегодня каждый звук и зрелище били по нервам молотком.

Я отошла от экрана телевизора...

Не хотелось думать ни о чём, мысли скакали бликами, но в ушах звучала музыка, пронзительная, звонкая, неизвестно чья. Она звучала во мне. Эта музыка сегодня была моим наказанием, но она была и моим спасением. Получалось всё именно так.

Надо будет сжечь в печи одежду, если мы вернёмся,

Если нас не встретят по дороге синие фуражки.

Если встретят, ты молчи, что мы гуляли

по трамвайным

рельсам.

Это - первый признак преступления или шизофрении.

А с портрета будет улыбаться нам железный феликс.

Это будет очень долго, это будет очень справедливым

Наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам,

Справедливым наказаньем за прогулки по трамвайным рельсам.

Нас убьют за то, что мы с тобой гуляли

по трамвайным

рельсам.

(Я. Дягилева)

7 октября Света Львова увидела на улице Игоря Конского. Он шёл не один, с ним была молодая интересная брюнетка, и Львова немного удивилась, впрочем, её не волновали его амурные дела - у неё своих хватало! Она решила подойти к знакомому.

- Ну как? - спросила она. - Защитились?

- Так вот! - ответил Игорь. - Как могли. Тебе-то что?

- У меня тоже в эти дни дел хватало. Мы ночью редакции газет закрывали. Я сама лично на дверь печать ставила! - похвасталась Света. - Несколько газет закрыли: Правду, Гласность, Московскую Правду.

- А Московская - причём? - удивился Игорь.

- А ну её! Она аполитичная какая-то. Нам надо весь этот коммунистический мусор выметать железной метлой!

Игорь побледнел.

- А может, ты хотела сказать: с...ой метлой, - предложил он. - Было бы точнее!

Но Светлана и не обиделась. Такой у неё было сейчас настроение - неопределённое какое-то. И ещё с деньгами напряжёнка как всегда...

- Игорёк, - вспомнила она, - а ты мне сто рублей должен. Помнишь, мы поспорили?

Его карие узковатые глаза сузились до предела:

- Сто рублей, говоришь? Ничего я тебе не должен. И ничего не дам!

Подруга удивлённо взглянула на Игоря:

- Делов-то! Всего-то сотня! Хочешь, я отдам?

- Не надо! - остановил её Игорь. - Лучше оставь их себе.

И они удалились, не прощаясь.

Осенним днём я сидела на улице Цандера на бурой скамейке во дворике вместе с моей новой знакомой Авдотьей Дутовой – белокурой курносой девушкой двадцати двух лет с приятными, хотя несколько кукольными чертами.

Мы вспоминали Нику. У Авдотьи глаза были на мокром месте, хотя она часто ссорилась с ней.

- Она мне говорила: - Ну и язык у тебя, Авдотья! – рассказала она. - И правда, бывает...

- Жалко Нику, - подтвердила я. - Была огонь-девчонка. Нам всем не хватает этого огня. Всюду успевала, куда ни позови...

- И так нелепо, - заметила Авдотья. - Чего ради?

- Ты знаешь... Это дело не в ней. Это время такое, - решила я, - неудачное. Она в нём иначе не могла. Или оно в ней. И не одна она такая...

Я замолчала, сама запутавшись в своих мыслях.

И Авдотья согласилась со мной: - Может быть, ты права, Кэт.

- Светка придёт? - решила уточнить я.

- Не-а, у неё тренировка. И Игорь тоже не придёт, - добавила Авдотья, - я звонила.

- Ясно...

На скамейку опустился алый кленовый лист, и Дутова взяла его - для гербария.

- Мне пёстрый петух приснился, - сказала она. - Не знаешь, к чему это?

- Кажется, к переменам. А вот каким?

- Что же будет, Кэт?

- Не знаю.

Деревья колыхались на ветру, дружно и уныло.

Вот такие были дела. Такое было время. Так закалялась сталь. Зачем? Кто его знает! Лучше было бы спросить, почему. Я сама порой чувствовала воображаемый жар мартена почти физически...

Солнце уже садилось. Была в разгаре осень. Дул ветер. Холодный октябрьский ветер.

Мой друг, куда уносит тебя весёлый ветер?

В какие дали, веси, какие города?

Ты расскажи о том, что ты видал на этом свете.

Чего я не увижу нигде и никогда.

Пускай товарищ Радость у нас сейчас в опале.

И духом маргинальным здесь веет за версту,

За наши начинанья лишь фига нам в кармане.

А мы с тобой плевали на эту пустоту!

И вот лихие ветры про нас разносят сплетни.

Я слушаю те бредни, и голова - кругом.

Но личные обиды скрываются из виду,

Когда вдали я вижу пробитый Белый Дом.

Мальчиш-плохиш стреляет из пушек по воронам.

Он весь - из страшной сказки. Поди - угомони!

А у меня в ладони - лишь бумажные пистоны.

И освещают ночь нам автоматные огни...

Мы не уйдём отсюда с надеждою на чудо,

Поскольку место это - не для простых минут.

Но я не успокоюсь до той поры, покуда

В один прекрасный день они со сцены не сойдут!

... Как зол октябрьский ветер был в девяносто третьем.

Но знаете, погода сегодня не при чём.

И благие желанья теряют очертанья,

Когда вдали я вижу сгоревший Белый Дом.

Ты только всё, пожалуйста, запомни, Товарищ Память...

КОНЕЦ